unclean, rotten, endless

Дни шли один за другим. Весна была в полном расцвете, в школе витал дух возбуждения, - наступал конец года. В коридорах ученики напряженно повторяли теорию, роясь в конспектах, яростно настраивали струны на своих разнообразных инструментах. То была странная смесь завершения учебного года — зрелость, восторг вперемешку с напряжением и суетой в предчувствии июня. То было самое любимое время года Гарри. Ему нравилась неопределенность ранней осени, которая будто не хотела превращаться в весну, уступать место нежным почкам на деревьях, ароматы, переполняющие его, заставляющие чихать девочек из школы, яркие цвета вокруг. Он думал, что эти благословенные недели были кульминацией гигантского оркестра природы, языческим празднованием, в ходе которого ее словно нарядили в дрожащие лоскутки голубого неба и кричащие розовые украшения из цветов. Все вокруг было слишком приглушенно, естественно, - ведь они находились рядом с городом, и серые здания не позволят зелени ступить на их территорию, словно боясь нападения, - но что-то здесь все же намекало на весну: трава в парке, ярко-ярко зеленая, бронзовое небо, слегка окрашивающееся в алый, когда Гарри собирался спать. Лиам Пейн, скорее всего, ненавидит все это, думал он — слишком неопределенно, слишком притягательно. Гарри не мог заставить себя заниматься, как и остальные студенты, хотя и понимал, что должен, - но он предпочитал пристально смотреть в окно, сидя на уроке, мечтая о чистых ледяных ручьях и солнце, ласкающем его плечи. Его тело еще полностью не загорело — он всегда становился красным как помидор после нескольких часов, проведенных под обжигающим солнцем, но на свете нет ничего, что он любил бы больше, чем погружение в ликование природы, ее близость и уединение, ощущаемое им в ее бездушном великолепии. Он старался не обращать внимание на происходящее вокруг, - бурные стычки Луи и Зейна, но он не мог оградить себя от звуков их ссор, проскользающих под дверь комнаты, проникающих под кожу. Он не волновался по этому поводу (но он волновался) — но Гарри всегда считал, что в каждой ситуации необходима щепотка грусти, - лишь для того, чтобы понять, насколько совершенна, драгоценна красота. (Но иногда грусти было слишком много, и он закрывал глаза, зажмуривая их так сильно, как только мог, - так, что он видел только темноту, искажающуюся болезненными вспышками света, и он пытался избавиться от этой боли, пытался прекратить вопли, просачивающиеся сквозь стены и убивающие его тоже.) Из историй, которые Гарри слышал от Луи, - запинающегося, словно выжимающего слова из губ, - из того, что он видел и слышал, он понял, что Зейн представлял собой одно из тех прекрасных созданий, разрушающих все на своём пути, от которых, он надеялся, Луи будет держаться подальше. Отдаленно он боялся, что и сам являлся таким (что произошло бы, если бы они влюбились друг в друга? Этот момент был так близок — они бы вспыхнули пламенем и оставили бы после себя ничего, кроме пепла), и реальность вскипела у него в груди, люто, словно стремясь защитить. Но он не мог ничего сделать, а может, и не хотел, кто знает, так что он решил жить дальше, спокойно, пока огромные булыжники, слетающие вниз с их ужасного бедствия, не затронут и его. Что-то в их поцелуях, - иногда нежных, прикосновения лишь губ, мягко и ласково, и иногда с пагубной резкостью молодости, отчаянной любви, - заставляло его горло сжиматься. Он читал в школе «Ромео и Джульетту» с покорной серьезностью ревностного поклонника запрещенной литературы, и в его груди словно вырезали дыру, которую он не мог больше игнорировать, которая тосковала по эйфории, которая принадлежит только несчастной любви. Но он слишком любил свою жизнь, чтобы приносить ее в жертву — и он подозревал, что не способен на это, так преданно посвятить этому всего себя, самоотверженно отдать кому-то все свое существование без обещаний, что получит это назад. Он слишком сильно любил себя. Так что он бродил по коридорам с незажженной сигаретой в зубах, в поисках развлечений в профилях учеников, которые он видел, мельком заглядывая в полу-открытые классы, в струнах своей любимой скрипки, в компании Найла и Джулиет, или, не так часто, Мэтта и Эйдена. Они наполняли его душу сомнениями, которым он не мог найти объяснений — это была полная противоположность его страстной натуре — он нуждался в той близости, которая не разрушает, а создает, - в легкости взаимной любви. Кэролайн дарила ему ту жаркую умиротворенность, которая ему тоже нравилась. Ему нравилась её резкость, за которую она никогда не извинялась, то, как она целовала его по утрам, не успевая почистить зубы, ее хриплый смех и истории, которые она рассказывала с юмором и капелькой цинизма. Ему нравилось то, что он мог быть с ней, не заботясь о потенциальном будущем. Она нравилась ему — она была простой. По какой-то причине Найл, как никогда рассеянный, решил, что они должны вместе пообедать — все вместе, будто они были тесной компанией, а не выбранные наугад кусочки мозаики, рассыпающиеся в пыль при одной попытке сложить их вместе. Гарри согласился только из-за скуки, - он не хотел снова сражаться со своей скрипкой, - и любопытства. Зейн и Луи тоже приняли предложение, - отсутствующе, посылая друг на друга алчные взгляды. Это слегка раздражало Гарри. Он все равно пошел вместе со всеми, глубоко засунув руки в карманы. Мысли порхали в его голове, и он не старался остановить их, позволяя им кружиться словно в воронке, пока его не затошнило. Ему нравилось это чувство. Они пошли в ресторан рядом с университетом, в тихое уютное местечко. Смех доносился из-за двери, бронзовый луч света выглядывал наружу, словно приветствуя. Чувствовался аромат Италии. Найл и Джулиет смеялись над какой-то своей личной шуткой, склонив головы, повернувшись друг к другу. Найл метнул на них взгляд, слегка извиняющийся, чувствуя вину за то, что не впускает их в их маленький уголок счастья, но этого не было достаточно, когда Джулиет схватила его руку и обвила ее вокруг талии. Его пальцы коснулись ее вязаного свитера, и она улыбнулась ему, слегка интимно, заставив Гарри отвести взгляд, - это сжигало его изнутри. Ему было слишком скучно или он просто был слишком опытным, чтобы чувствовать что-то слишком остро. Он заметил колеблющиеся тени Луи и Зейна на стене, наблюдая за ними с каким-то эстетическим интересом. Мэтт и Эйден пытались разговаривать с Найлом и Джулиет, их беседа постоянно прерывалась, когда одна из пар была слишком занята друг другом и постоянно отвлекалась, возможно, презирая адекватность окружающих их людей и то, что они должны им соответствовать. Гарри видел одинокий силуэт Лиама Пейна, он оперся на стену, угрюмо уставившись в свою тарелку, словно пораженный чем-то — удивленный его присутствием здесь, возможно, в непоколебимости его существования рядом с Гарри, чувствуя себя неловко под его взглядами. Гарри не мог справиться с ощущением, что между Зейном и Луи было что-то странно очаровывающее — нежная и ранимая полу-улыбка Зейна, рука Луи, обхватывающая его бедро под столом... Их отношения были такими же непропорциональными, как и абсолютно сбалансированными; рывки небрежной устойчивости, молодость, ускользающая сквозь пальцы. Они просто жили в любви, также глупо, как это звучит; не было сомнений в том, что Луи слегка прибавил в весе (Гарри нравилось, что он выглядел как ребенок — слишком заботливый; от его фигуры веяло миролюбивостью и дружелюбием, и Гарри это нравилось.), дикие вспышки света мерцали в их темных глазах. Гарри не знал, завидовал ли он им. Краем глаза он следил за пальцами Лиама Пейна, неуклюже барабанившими по столешнице, будто он был ребенком, который не умеет играть на пианино, но очень хотел бы научиться. Он потратил минуту на то, чтобы узнать стандартный образец Канона Пахельбеля, и это словно гипнотизировало его — струйки нот, такие ясные и четкие, рождающиеся под лениво двигающимися пальцами Лиама. Он отогнал эту картину — он вернется к ней потом. Гарри находил что-то захватывающее в непонятности, которую приносит с собой любовь, раскрывающаяся перед ним в такой крикливой форме — ранняя стадия молодой любви, ее зрелость, более сильная помешанность; и полное уничтожение былой страсти. Гарри нравилось стоять здесь и безмятежно наблюдать за ними — он чувствовал свою власть над ними, досконально изучив их отношения. Он посмотрел на Лиама и подумал — чувствует ли он то же самое? Чувствует ли он себя частью их так называемого союза, или это выражение на его лице (такое загадочное и необъяснимое, думал Гарри — он вспомнил тихий шепот этого мастера масок) всего лишь вызвано скукой? Его мозг также пуст и лишен мыслей, как он кажется Гарри? Гарри не мог поверить в такого рода вещи — как человек может не думать совсем? Иногда он жалел, что не может остановить свои мысли, этот обжигающий, неконтролируемый поток вещей, врезающихся в нервы каждую минуту. Он думал, что не может отбросить свои мысли. Может, это было его позицией, сидеть на другом конце стола, мягкие черты лица словно отточены тенями, а может, просто факт, что они выглядели такими сплоченными. Заучивание их отрывка двигалось со скоростью улитки (Гарри не был бы таким самонадеянным, если бы не поверил, что Лиаму его минет показался фантастическим, он словно открыл в нем потенциал музыкального гения.) Казалось, что у них был прогресс, хотя он и был небольшим и замедленным, и Гарри от природы не был наделен терпением. - Передай соль, пожалуйста. Голос был тонким и сладким — Джулиет — но, несмотря на это, он заставил их вздрогнуть. Они не были сплоченными. - Пожалуйста. Эйден передал ей солонку, улыбнувшись, и пристальный взгляд Гарри остановился на его лице на секунду. Возможно, Эйден был лучшим из них (он подумал о французской пьесе, о коронации короля среди воров и лжецов) в том, что ему не было дела ни до чего, его не беспокоила неловкость, заставляющая молчать остальных. Когда-то кто-то сказал Гарри, что Эйден всегда был ранимым и замкнутым, и ему удалось выйти из своей раковины только при встрече с Мэттом.. Это было ясно сейчас — он выглядел так, словно плыл в тишине со странной грацией, его невозмутимый взгляд прикован к Мэтту, словно он полагался на него, с его теплом и вежливостью, следуя за ним по пятам, рука об руку. То была неистовая красота, приводящая в ярость. Та ночь была странной для всех, но не настолько плохой, как могла быть. Даже если они не были вместе, они находили общие темы, удивительные в хорошем смысле. Джулиет никогда бы не сыграла Офелию, но ей было все равно; Гарри открыл в ней что-то искрящиеся, то, с какой любовью она произносила слова, когда играла на сцене, эта ненормальность — чувствовать себя кем-то другим, она называла его «самым безопасным видом шизофрении», смеясь. Их союзы были странными и предсказуемыми. Даже когда Луи и Зейну удавалось выйти из трудного положения на минуту, их губы все еще были влажными от поцелуев, они ярко улыбались, будто никогда не причиняли друг другу боль. Время от времени Гарри взглядывал на Лиама, но сейчас он не выглядел таким притягивающим, - беседа затянула его, лицо было открытым, участливым и вежливым и всем, что ненавидел Гарри. Они вернулись в общежитие, громко зевая. Найл удовлетворенно улыбался в лунном свете, и на секунду Гарри подумал, что ему известно больше, чем он думал, что он более глубокий и проницательный, чем кажется. Но это чувство пропало так же быстро, как появилось, и Гарри забыл о нем. Забывчивость быстро овладевала им. Они обменялись воздушными поцелуями и «увидимся», и Гарри смотрел на все это со стороны, лениво прикрыв глаза то ли от усталости, то ли от скуки. Вместе с Зейном, Луи и Лиамом они отправились в свои комнаты, и они шли плечом к плечу, невольно близко, как солдаты, а остальные растворились в темноте, в другом направлении. Рука Луи обвила талию Гарри. Он слишком устал, чтобы думать об этом, так что он просто наклонился к нему, глубоко вдыхая знакомый аромат кожи, пота и пасты с лососем и послевкусием Зейна, которое он должен научиться терпеть. Ночь проста. Лиам шел рядом с ними, иногда что-то быстро говоря Зейну, тот кивал, смотря на них с нежностью и долей зависти. Попрощавшись, они оставили его одного у его комнаты, и отправились к своим, вздыхая. Гарри тут же плюхнулся на кровать, и заснул, слыша смеющийся голос Луи, «Спи сладко, любимый.» Ему это не снилось; это происходило на самом деле.