unclean, rotten, endless

После этого в их жизни ничего не изменилось. Гарри и не ожидал перемен, не считал себя особенным только потому, что кое-что случившееся перевернуло вверх дном всю его жизнь, оставив других в счастливом неведении. Он вспомнил похороны своей мамы, как после церемонии он стянул с себя парадный костюм (это он помнил наиболее отчетливо — то, как тот костюм совсем не подходил ему по размеру, и как он не чувствовал себя достаточно взрослым, чтобы носить его, и как старался выдержать ту боль, о которой он напоминал) — Гарри был так уверен в этом, что, если бы он вышел из дома, он бы увидел обмерзшую землю, черные платки на плечах тех, кто ждал, как он будет жить со своим горем внутри, пока они спокойно будут жить дальше. Но жизнь продолжалась. Через несколько недель люди перестали относиться к нему слишком заботливо, - Гарри терпеть не мог это, их жалость и тошнотворную доброжелательность, но еще больше он ненавидел то, что сейчас они вели себя так, как будто ничего не произошло. Ему хотелось топать ногами и кричать, что у горя нет срока годности — черт возьми, в том гробу лежала его мать, как они могут думать, что после этого он сможет жить как раньше? Но он сможет. Ему придется, но он сможет сделать это. Гарри наблюдал за Лиамом следующие несколько дней после того, как они переспали. Он не предлагал ему повторить это, потому что все было потрясающе, и Лиам мог согласиться, а сейчас это было не самой лучшей идеей и не принесло бы ничего хорошего. Поначалу Лиам выглядел так, будто ждал от него какого-то выговора, склонившись над грудой книг, словно пытаясь спрятаться за ними. Если бы Гарри был хорошим человеком, возможно, он бы подошел к нему и сказал, что все будет хорошо, но он не был хорошим человеком и не сделал этого. Единственное, что изменилось, - это то, как он смотрел на Найла (более мрачно и беспощадно, но Гарри не думал, что он придал этому значение) и что теперь временами он выглядел свирепее, чем обычно, и менее простодушно. Гарри не знал, должен ли он стыдиться или гордиться тем, что позволил себе испортить Лиама, если в нем вообще было что-то, что можно испортить. Но он никогда ничего не стыдился и слишком устал для гордости. Он просто ничего не чувствовал, - ему давалось это все с большей легкостью. Зейн и Луи выписались из больницы. Стоял жаркий полдень, когда Гарри поехал в больницу за ними, самое начало лета, но они жались друг к другу, будто стоял мороз; Луи положил голову на плечо Зейна, а он обнял его за талию. Гарри был еще слишком далеко, чтобы разглядеть их, но его пальцы сильнее сжали руль, так, что костяшки побелели. Он думал, будут ли завтра у Луи синяки на теле. Он даже не взглянет на них, клялся он сам себе, зная, что все равно сделает это. Секунду ему хотелось вывернуть руль и умчаться прочь на машине Мэтта, бежать куда подальше от этих двух людей, чьи души были разрушены, но он был Гарри Стайлсом и не было ничего, что привлекало его больше, чем люди, опустившиеся на самое дно, так что он остановился рядом с ними и жестом указал садиться внутрь. - Привет, - сказал Луи, отчасти вызывающе и отчасти извиняющимся тоном. - Привет, - отрывисто ответил Гарри. Он не хотел прощать его — и его гнев был приятным, что странно, он словно шипел изнутри. Зейн ничего не сказал, лишь тяжело дышал, будто стараясь научиться этому заново — вдох, выдох, вдох, выдох. Поездка домой была тихой, в полном молчании. Напряжение повисло в воздухе. Луи виновато ерзал и кусал губы. Гарри чувствовал скупое удовлетворение — ему хотелось накрыть красные опухшие губы Луи своими, просто чтобы снова ощутить это, и ему казалось странным, что он больше не может сделать это, что теперь сердце Луи принадлежало кому-то другому, не ему. Гарри удивило то, что он еще мог находить время для чувства вины. Он довез их до дома, но не остался с ними, потому что это было бы слишком — видеть, как они смотрят друг на друга, оставляют сухие поцелуи на губах друг друга, держатся за руки — но все это выглядело неправильно, даже в легком переплетении их пальцев чувствовался обман. Гарри ушел в свою комнату, стараясь игнорировать несчастный взгляд Луи, его тихое «Спокойной ночи.» Он закрыл дверь и минуту стоял, облокотившись на нее, дыша и стараясь не думать о том, что они решил вновь сойтись после всего, что произошло. Он старался не думать о жизни. Он не знал, что думать. Он не был совсем одиноким, не был полностью опустошенным, не ходил по острию ножа, не размышлял над тем, с чего все началось. Это не было мучительно больно, но и не удовлетворяло голод, поселившийся глубоко внутри. Гарри всегда был человеком крайностей, но в моменты как этот он чувствовал, что сдается, плывет по течению. Это не может быть настолько тяжело — все же через это проходят, так ведь? В своей комнате он чувствовал себя как в ловушке, зная, что Луи и Зейн здесь, совсем рядом, за стенкой, вполголоса обсуждают вещи, о которых они говорят, когда не ругаются, и Гарри схватил куртку и вышел из комнаты. Он увидел Луи и Зейна на кухне; они целовались. Они стояли чуть отдаленно друг от друга, одна рука Зейна лежала на затылке Луи, вторая — на спине, а руки Луи касались его лица. Поцелуй был медленным и нежным, то был поцелуй двух слабых людей, в котором чувствовались выздоравливание и пустые лица врачей. Гарри отступил назад, как если бы их близость с размаху ударила его по лицу. Он убежал прочь. Смутно, уже успокоившись, он подумал о том, что нужно бы найти другое жилье, и на самом деле он не хотел этого — возможно, он боялся, что окончательно потеряет Луи, упустив его из виду, - ему нужно было хотя бы изредка присматривать за ним. По какой-то причине ему хотелось рушиться вместе с ними, разделить с ними тихую боль и вместе идти ко дну. Кто знал, что он станет таким, думал Гарри, пока оцепенело бродил по коридорам. Резкий свет ослеплял его. Мимо него кто-то прошел, и ему показалось, что это Лиам Пейн, но конечно это был не он, в очках, скрывающих пустые глаза, с книгой в руке. Горло словно проткнули кинжалом. Гарри чувствовал слабость. Лиам Пейн нашел его через некоторое время, когда у Гарри все еще кружилась голова от воспоминаний о Луи и Зейне, он задыхался, царапал кожу, оставляя на ней белые следы. Он не знал, сколько времени находится здесь; и отвращение, острое, как нож, поднялось внутри, когда перед ним опустился на колени Лиам Пейн, - почему он все время находит его? Может он побыть один одну ебаную секунду, без Лиама, маячащего перед глазами, старающегося найти всему объяснение? - Ты в порядке? - спросил Лиам. Руки Гарри сжались в кулаки. - Нет, - выплюнул он, говоря сам не видишь?.. и почему ты так слеп? Он надеялся, что Лиам Пейн будет так же чувствовать вещи, как и он сам, так, словно зная, каково это на самом деле. - Что случилось? И Гарри знал, что это была не его вина, но эти слова были неподходящими, не теми, которые он должен был сказать, и это вывело Гарри из себя — ему ничего от него не нужно, но почему эти слова так вопиюще неверны? И он знал, что Лиам никогда ничего не делает намеренно, но разве не он впустил Зейна в их компанию, того, кто разрушил все — разве он не играет роль дьявола во всей этой истории, серьезного и молчаливого? - Это все твоя вина, - сказал Гарри с презрением, зная, что это неправда, но ему нравилось произносить это. Почему он вообще здесь? Что ему нужно? Что он пытается найти? Гарри презирал Лиама за то, что он не добивался того, чего хотел — он вспомнил о Найле, обнимающем за талию свою девушку, и Гарри подумал, что они заслуживают друг друга — Найл, с его блестящими глазами и Лиам, с его пустыми фразами. Лиам отшатнулся, он выглядел смущенным, но не злым. Боль накрыла Гарри с головой. - Что случилось? - повторил он, прагматично выговаривая слова, и Гарри хотел ответить, нет, ничего не случилось — или случилось? Он не знает. Он отполз на четвереньках и возненавидел себя, когда случайно споткнулся. - Уходи, - выдохнул он, презирая свой голос, тихий и хриплый. Карие глаза Лиама Пейна смотрели на него, так обыкновенно и беспомощно. - Уходи, - произнес он громче, повысив голос, и когда Лиам не сдвинулся с места, он закричал, - оставь меня одного! Лиам Пейн ушел. Гарри плакал так сильно, что его щеки стали солеными от слез. Он зашел в свою комнату за скрипкой и переночевал у Эйдена, зарывшись щекой в одолженную у него подушку, чувствуя, как дерево врезается в кожу. Он думал, как он мог стать таким несчастным из-за проблем других людей, но потом он подумал, что совсем не несчастен, и слово завтра всплыло у него перед глазами; он провалился в сон.