***
Задыхаясь, Гилберт сел на постели. Он невольно потянул руки к небольшому шраму на левой стороне груди, уверяя себя, что рана, которую он получил на Восточном Фронте во время Второй мировой войны, уже исцелилась. Он понял, что физически он сейчас в порядке, пусть и был покрыт холодным липким потом. Гилберт положил голову на сложенные руки. В самолете он спал без сновидений. Чувства и мысли, которые он старательно подавлял последние два дня, дали о себе знать и, кажется, они были не рады, что их игнорируют. Тихо простонав, Пруссия погнал прочь воспоминания, потирая глаза после сна. Скинув одеяло, Гилберт подошел к окну и отодвинул занавеску. Передний двор Мэттью выглядел таким ярким в утреннем свете, что Гилберт даже выругался. Каждый раз… чёрт возьми, природа любит издеваться надо мной. Еще раз презрительно глянув в окно, Гилберт вышел из комнаты. Ступив за порог, он услышал тихий лязг кастрюль и сковородки на кухне. Он был удивлен, что Мэттью не спал, ведь солнце только-только начало вставать. Он слушал, как хозяин дома ходит по кухне. Ему было спокойно от мысли, что кто-то сейчас готовит, что он не одинок (несмотря на то, что он избегал буквально всех, кого знал). Напряжение ушло и, расслабившись, Пруссия пошел в душ, надеясь, что вода смоет все воспоминания о сне.***
Мэттью уже давно не спал. Он забыл выключить будильник, и был грубо разбужен неприятным звуком в полседьмого утра. Он уже успел принять душ, сбегать в ближайший рыболовный магазин за червями для Прубёрда. Мэттью был не уверен, подойдут ли эти черви, но решил рискнуть, все же, если что он потом придет сюда с Гилбертом, если он все-таки прогадал с червями. По возвращению, Мэттью еще минут двадцать нервничал в поисках Прубёрда, а он оказался на голове Кумаджиро. Они вместе сидели на улице, наслаждаясь утренним воздухом. Довольный тем, что птица не улетела, Канада покормил Кленовый Лист и начал готовить завтрак для него и Гила. Мэттью и не ожидал, что Гилберт так рано встанет (было полдевятого или около того), приготовление завтрака занимает время, особенно когда делаешь блины с нуля. Достав все необходимое, Мэттью был удивлен звуком льющейся воды где-то наверху. Надеюсь, он хорошо спал… подумал Мэттью. Но быстро понял, что это вряд ли, учитывая то, как мало его гость поспал. Я просто спрошу, что я могу для него сделать, когда он спустится. Поняв, что теперь можно и пошуметь, он включил музыку, а после вернулся к стряпне, ожидая гостя, чтобы начать новый день вместе.***
Спустя сорок минут Гилберт был готов встретиться лицом к лицу с миром… ну, с Мэттью. Он чувствовал бас какой-то песни отдается сквозь доски пола к его ногам. Гилберту пришла замечательная идея напугать Мэттью. Канадец не обращал внимания на приближающуюся к нему нацию, сосредоточившись на блинах и песне. Напевая под нос, Канада двигал в такт бедрами песне, которая только что зазвучала*. Хотя Мэттью никогда не признавался, что она ему нравится, но конкретно в обработке этой группы песня делала его счастливым. Гилберт был шокирован, но смысл песни понять смог. Ему даже стало интересно, привлекает канадца ритм или смысл песни. Вспоминая слова Скотта, он поставил на последнее. Так как Пруссия пробрался на кухню незамеченным, он позволил себе попялиться на человека, который сейчас готовил блины и пах просто божественно. И даже еда не могла отвлечь внимание пруссака от покачивающихся бедер Мэттью. Заиграла другая песня, Гилберт ее знал**. Все еще не замечая парня, Мэттью снял уже готовый блин и положил на довольно большую стопку, следующий блин он начал делать все также, не поднимая глаз. Сейчас он пел смешанно, на датском и английском. — Не знал, что ты говоришь на датском, Мэтти. — Мэйпл! — у Мэттью чуть сердце из груди не выпрыгнуло в ответ на подкрадывание Пруссии. Из-за этого блин, который канадец разливал на сковороду, принял форму конуса. Вот тебе и симметричность, подумал Мэттью, прежде чем повернуться к гостю. Просто съем его сам. — Ты напугал меня, Гил. Доброе утро. — Утро доброе, Мэтти. Как поспал? — Хорошо, только будильник разбудил раньше, чем я планировал встать. А ты как? Ты встал раньше, чем я ожидал… — Нормально. Мэттью нахмурился, а затем повернулся обратно, чтобы перевернуть деформированный блин. — Если тебе нужны ещё одеяла или ещё что-то, то просто… — Всё пучком, Мэтти, правда. У меня просто… был плохой сон. Канада с беспокойством взглянул на Пруссию. Он, как и все нации мира, видел и делал вещи, о которых хотел забыть, поэтому понимал, что пруссак скорее всего не хочет говорить об этом. Принимая благоразумие за лучшую часть доблести (и учитывая то, что они познакомились всего около двенадцати часов назад), Канада кивнул и сказал: — Завтрак почти готов, присаживайся. Хочешь выпить чего-нибудь? Пруссия моргнул, увидев беспечность Мэттью. Он был доволен отсутствием предложение ''поговорить об этом''. Слегка улыбнувшись самому себе, Гилберт ответил: — Конечно, я возьму сам, если ты не возражаешь. — Мой дом — твой дом. — Спасибо, может, помочь с чем? — Достань кленовый сироп из холодильника, когда будешь доставать напитки. Стаканы в шкафчике, — сказал Мэттью, кивая на деревянную дверцу. — Или ты хочешь выпить чего-нибудь теплого? Гилберт открыл холодильник и нацелился на апельсиновый сок, и не забыл взять сироп. — Я возьму немного сока. Тебе что-нибудь нужно, Мэтти? — Нет, спасибо, у меня уже есть, — Мэттью поднял стакан яблочного сока, который стоял недалеко от плиты, где он уже заканчивал последний блин. Канадец заметил, что дверца холодильника все еще открыта. Гилберт наливал сок, и Мэттью ничего не сказал, но открытая дверца была одной из самых раздражающих вещей. Альфред всегда оставлял ее открытой, а это ведь трата энергии и… Гилберт поставил на место сок и закрыл дверцу. Мэттью вздохнул, что не ускользнуло от Гилберта. — Всё в порядке? Мэттью улыбнулся и покраснел, кивнув. — Я просто ожидал, что ты не закроешь дверцу. Альфред всегда так делает, когда приезжает ко мне. Мало того, что объедает меня не только дома, но и вне него, так он ещё все время забывает закрывать дверцу. Особенно, когда ест ночью. Это бесит. — Хорошо… запомню, всегда закрывать дверцу. — Я не имел в виду, что ты… — Мэтти, братья заставляют нас ненавидеть всякие мелочи. Я понимаю, правда понимаю. Запад — грёбаный чистюля, а мне нравится, когда есть немного беспорядка. Мне кажется, что дом так выглядит живым. А он запер меня в подвале, чтобы сохранять чистоту. Судя по кухне, — Гилберт огляделся вокруг, замечая брызги теста в некоторых местах, муку… — ты точно не навязчивый чистоплюй, как Людвиг. Это хорошо. Мэттью усмехнулся. — Готов поесть? — Конечно, пахнет потрясающе. Мэттью улыбнулся такой прекрасной улыбкой, что у Гилберта закружилась голова. — Я мастер в этом. — Ну тогда ладно, — Гилберт сел уже за накрытый стол и посмотрел на Мэттью. — Спасибо за завтрак. — Не за что, наслаждайся. Произнеся молитву (на которую Мэттью промолчал, но удивленно вскинул брови), Гилберт принялся за завтрак. Канада испугался, что глаза парня выскочат из орбит после первого кусочка. Мэттью беззаботно сказал: — С сиропом вкуснее. — ЕЩЁ ВКУСНЕЕ? Мэттью едва сдерживался. Ему всегда нравилось наблюдать за тем, как кто-то пробует его блины впервые. Любимым случаем было, когда Япония чуть не взбесился, пытаясь съесть как можно больше блинов и при этом не показаться чрезмерно грубым, по его стандартам. Вторым любимым случаем стало то, как Гилберт потянулся за сиропом. Мэттью невольно наблюдал за реакцией Пруссии. Маленький кусочек исчез за бледными губами, и то, что последовало дальше, Мэттью назвал бы самой чувственной реакцией на завтрак, которую он когда-либо видел. Глаза Гилберта закрылись, а из горла вырвался низкий стон. Пока он медленно пережевывал, румянец удовольствия появился на его высоких острых скулах. Он сглотнул почти с сожалением и слизнул с губ капельку сиропа. После Гилберт снова открыл свои красные глаза, взгляд был немного рассеянным. Все закончилось менее, чем за десять секунд. Мэттью склонился над своими блинами, немного возбужденный. Но Гилберт все еще под впечатлением томным голосом произнес: — Мэтти, это было потрясающе. Мэттью, конечно, был вежлив, но и у него были свои пределы. Он бы и набросился на него, если бы Гилберт вдруг не вспомнил, что перед ним еще целая стопка блинов и полная бутылка сиропа. Мэттью пришёл в себя, когда Пруссия уже наполовину съел свой первый блин. Канадец покраснел и принялся за еду. Прошло около пяти минут, прежде чем Гилберт осознал, что ест блины, словно голодал очень долго. Мгновенно в голове промелькнул голос Австрии. Неискушенный идиот… ошибка природы… Мэттью заметил внезапную перемену в госте, когда Гилберт перестал есть и сел прямо. — Ты в порядке? — Да… Слушай, мне жаль, что я… — Ешь, как умирающий от голода?.. Гилберт потер затылок. — Да! Добродушный смех Мэттью удивил Гилберта, который ожидал, что его будут ругать, как это делал Людвиг, Франциск, Австрия или… да кто угодно. — Гил, я счастлив, что тебе нравится. Правда, ты не первый, кто… так реагирует на мои блинчики. Я воспринимаю это как комплимент. Гилберт посмотрел на Мэттью, думая, что он шутит, но его опасения не подтвердились, и он улыбнулся, и вернулся к блинам.***
Вернувшись в Европу, Антонио и Франциск официально начали искать Гилберта. Не зная, у какой страны можно спросить о его местонахождении, дуэт решил начать с самого начала. В аэропорту Вены их встретил автомобиль, готовый отвезти куда нужно. Обычно, другие страны информировали друг друга о своем местонахождении (кроме Гилберта), они всё равно не ожидали такого сопровождения в дом австрийца. — Он знает, зачем мы здесь, mon ami, — сказал Франциск, когда они сели в машину. — Si, полагаю, это имеет смысл, ведь именно он позвонил Германии и рассказал о случившемся. Думаешь, это он из-за угрызений совести? — Да ладно тебе, Антонио. Мы оба слишком хорошо знаем Родериха, чтобы считать его мотивы альтруистическими. Скорее всего, он просто хочет поскорее со всем этим закончить, чтобы вернуться к игре на своём рояле. Испания вздохнул и выглянул в окна, когда они приближались к дому Австрии. Антонио слишком задумался о своем друге-альбиносе, так что даже не замечал проходящего мимо пейзажа. Они несколько веков знали друг друга. Тогда Людвиг был Священной Римской Империей, его еще не победил Артур, и Гилберт назывался Тевтонским Орденом. Это было так давно… Антонио был в приступе эйфории, когда он, мировая держава, впервые увидел Гилберта и увидел такой же блеск в глазах, как и у него самого. Блеск желания всего большего. Больше земли, власти, денег. Жизнь тогда была куда проще. Затем в течение столетия всё изменилось. Проблемы возникли в Новом Свете для Антонио, когда разбили его Непобедимую армаду, и тогда же Гилберту внезапно пришлось стать настоящим старшим братом для Людвига после Тридцатилетней войны. Жизнь стала сложнее, потому что Антонио боролся за то, чтобы Романо и Гилберт стали сильнее. До войны за австрийское наследство Франциск и Гил вообще не знали друг друга, но с тех пор Испания, Франция и Пруссия стали закадычными друзьями, прямо как люди, даже на время войны, когда их страны сражались с друг другом. Антонио грустно улыбнулся, когда вспомнил, как Гилберт боролся над властью над собой и Людвигом. Он даже дошёл до войны с Австрией, которого любил, чтобы отобрать у него территории. Он пожертвовал своим шансом на счастье с аристократом ради своей страны и семьи. Антонио даже увидел, что в его глазах как будто что-то умерло, когда он делал это. Сейчас, когда Гилберт уже потерял всё, ради чего так усердно работал, он обратился к человеку, которого любил, только чтобы его отвергли. Знал об этом сам пруссак или нет, но Антонио и Франциск нужны ему для того, чтобы пройти через это. Они отказывались оставлять его в одиночестве. Когда надежда на любовь ушла из его жизни, Антонио не знал, что Пруссия сделает. Этот общий страх привел его и Франциска в дом Родериха, чтобы посмотреть, насколько всё плохо. Сразу после войны Гилберт не успел задуматься о потере родины. Он был назначен представителем Восточной Германии (так как они не могли разделить Людвига) и был доставлен в дом Ивана. Он не часто говорил о том, что произошло, но Антонио знал достаточно, чтобы не думать об этом. С воссоединением, Людвиг взял на себя управление Германией и в тоже время пытался заботиться об уставшей душе брата. Гилберт провел большую часть 1990-х годов в состоянии алкогольного опьянения, насколько позволяла его физиология. Всем странам, за исключением Артура, было трудно напиться до потери сознания. Франциск и Антонио тогда встретились с Гилбертом и, хоть и были обеспокоены, совершенно не знали, что делать. На этот раз всё будет по-другому, подумал Антонио. Мы будем рядом с ним. МЫ просто должны найти его первыми. — Мы найдём его, Тони. Испания серьезно посмотрел на Франциска, увидел решимость в его взгляде, а затем кивнул. — Да, найдём.***
— Эм, какой сегодня день? Мэттью взглянул на Гилберта, который сидел на пассажирском месте, а затем перевел взгляд на дорогу. Канадец настоял на том, чтобы поехать в торговый центр, чтобы Гилберт мог приобрести все необходимое. Оказалось, что дождевые черви идеальны для Прубёрда, но Пруссия привез для себя совсем немного одежды. Учитывая, что он до сих пор не уточнил, сколько здесь пробудет (не то чтобы Мэттью спрашивал), Канада счел разумным, что надолго. — Четверг, а что? Гилберт потер затылок, это движение дало Мэттью понять, что Пруссии что-то не нравится. — Ммм… ты сегодня работаешь? Как тактично, подумал Мэттью. Такой вопрос был немного запоздалым, но ему было не всё равно! Улыбнувшись, Мэттью ответил: — Не беспокойся. Мои боссы знают, что я могу не явиться на работу из-за спонтанных гостей, из-за Америки, если быть точным. Я думаю, что они беспокоились, что я не брал отпуск последние года два. Страна работает и без моей помощи сейчас, но они всё равно находят, что скинуть на меня и чем занять… — Мэттью осознал, с кем говорит сейчас и сразу же начал извиняться. — Гилберт, мне жаль. Я… — Все нормально, Мэтти, я ведь сам спросил. И кстати, я не хочу, чтобы ты ходил по краю лезвия при разговоре со мной. Я знаю, кто я, и я принял это. Я не обижаюсь на тебя или ещё что, так что не волнуйся. Мэттью нервно прикусил губу и попытался перейти к другой теме. — Я свободен до следующего саммита, а у меня есть несколько дел, которые нужно сделать, если ты не возражаешь, — Канада покраснел и осознал, что ещё не спрашивал своего гостя, любит ли он хоккей. Да и вообще, Мэттью все время говорил о себе вчера, но так и не спросил о хобби Гилберта, что было не в его характере. Может, он просто был очень рад тому, что его наконец-то заметили и просто забыл. Он должен исправить это как можно скорее. Гилберт не умел читать мысли, но мог точно сказать, что канадца что-то беспокоило. Ещё немного и он искусает губы до крови, поэтому Пруссия решил его разговорить. — Какие дела? — Хм, завтра будет местный хоккейный матч, на который я хотел пригласить тебя. Тебе нравится хоккей? — Я никогда не видел игры, так что… — Что? Гилберт посмотрел на возмущённого Мэттью. Его голос был всё таким же негромким, но его глаза очень чётко выражали недовольство неопытностью Гилберта. Они так долго смотрели друг на друга, что альбинос забеспокоился, что они могут попасть в аварию. Затем, решительность наполнила глаза Канады, и он вернулся к дороге. — Мы идём на эту игру. Кто Гилберт был таким, чтобы спорить? Да даже судя по выражению лица Мэттью, это было неразумно. — Великолепно. — Что тебе нравится делать, ну кроме как не знать о величайшем спорте, которое изобрело человечество? Гилберт не привык к этой дерзкой стороне Мэттью, но ему понравилось. — Ну, я часто развлекаюсь с Антонио и Франциском. Буяню вместе со Скоттом и Матиасом. Достаю Запад и Родериха… — То есть, ты выпиваешь и раздражаешь окружающих, — Мэттью невольно хихикнул. Он видел, как в глазах Пруссии горели маленькие черти, которые могли запросто свести с ума другие страны. Пруссия притворился обиженным. — Я их не раздражаю, а украшаю своим великолепным присутствием! Они остановились на светофоре, и Мэттью согнулся от смеха. Гилберт подумал, что по идее он должен был оскорбиться на смех Мэттью, но увидев его милую улыбку, передумал. — А ты даже не отрицаешь, что пьёшь. Пруссия нахмурился. — Я и другими вещами занимаюсь. Мэттью посмотрел на Гилберта и изогнул бровь. — И какими же, Гил? Гилберт колебался. Он не часто делился тем, что делал, когда не пил или когда не был великолепным. Обычно он даже не отрицал, что только и делал, что веселился и выводил других людей из себя. В конце концов, это были его любимые способы развлечения. Гилберт нахмурился и задался вопросом, почему ему так хочется, чтобы Мэттью не знал того Пруссию, каким его знали все остальные, за исключением Скотта, Франциска, Тони и Людвига (и, возможно, Фелечиано, они жили в одном доме в конце концов). Между тем, Мэттью подумал, что только что был излишне груб с Гилбертом. Это было не в его характере, но когда дело доходило до хоккея, он был чуть ли не готов убивать. Мэттью снова закусил губу, прежде чем извиниться, но Гилберт не дал ему этого сделать. Пруссия говорил сейчас тоном, полностью лишённым высокомерия. — Да много чем. Тренируюсь с оружием. Странно не воевать постоянно, да и мне нравится практиковаться и оставаться в форме. Читаю много фантастики, особенно научной. Мне нравится петь, Тони даже научил меня недавно играть на гитаре, так что я играю на ней, когда есть настроение. — Оу. — И это все что ты можешь сказать, Мэтти, — спросил Гилберт, лёгкое напряжение прослеживалось в его голосе, — Оу? Мэттью покраснел, когда они заехали на парковку. — Просто, Франциск обычно рассказывал мне истории, где вы обычно только развлекались втроём. Из-за этого немного трудно представить, что вы занимаетесь чем-то другим, кроме хорошего времяпровождения. Гилберт слегка улыбнулся, а когда они вышли из машины, сказал: — Есть довольно много способов повеселиться, Мэтти. Кстати, как часто ты ходишь на вечеринки? — Эмм… только когда Альфред меня заставляет. Обычно я отсиживаюсь в машине и жду, пока он выпнет меня, так что у меня не самое лучшее представление о хорошем времяпровождении. Прямо перед входом в магазин, Мэттью заметил, что Гилберта нет рядом. Обернувшись назад, Канада увидел Пруссию в нескольких шагах от себя, на лице альбиноса медленно появлялась ухмылка. Мэттью даже немного занервничал. — Ох, Мэтти, что же ты сразу не сказал? Волосы на затылке Мэттью встали дыбом. Что я такого сделал? — Что такое, Гил? — канадец гордился тем, что в его голосе не было слышно нарастающего беспокойства. — У меня есть предложение.***
В дверь Родериха постучали, заставляя австрийца выйти из оцепенения. Он начал день с дел, но известие о прибытии Франции и Испании заставили его отвлечься. Сейчас он яростно играл Шопена, но остановился, услышав негармоничное сообщение о прибытии гостей. Австрия спустился вниз, чтобы открыть дверь. Он дал слугам отпуск, когда пришел Гилберт (это было оговорено в их контрактах), и до сих пор не вернул их обратно. Сам себе Родерих говорил, что это только пока весь этот переполох с бывшей страной не пройдет, не желая признаваться даже самому себе, насколько он облажался. С одной стороны, он чувствовал вину за то, что потерял контроль, с другой, все, что он сказал, в какой-то мере было правдой. Однако, Родерих не был идиотом и знал, что с ним может произойти, если подробности всего, что он сказал, станут всем известны. Поэтому он сказал Людвигу, что просто отверг Гилберта, но не стал упоминать как это сделал. Хоть он и думал, что Германия не причинит вреда его стране или ему самому, но мало ли. С таким могущественным человеком, как Людвиг, очень велика была возможность ошибиться и навлечь на себя беду. Однако, Родерих не ожидал, что Гилберт исчезнет. Он думал, что Людвиг поговорит с братом, и на этом все закончится. Но с уходом Пруссии все больше людей узнавало, что произошло. Честно говоря, Родерих даже был удивлен, что Франциск и Антонио так долго до него добирались. Хотя, с одной стороны, это могло быть и потому, что они не знали, чего наговорил Родерих. Они не были так же рациональны, как Людвиг, так что Австрия рисковал быть очень побитым. Единственной хорошей вещью сегодня было то, что с ними не было Шотландии. Если Франциску и Тони просто не хватало сдержанности, то Скотт просто не знал значение этого слова, по мнению Родериха. Когда Родерих открыл дверь, он передумал насчет того, что Франциск и Тони были в порядке. В глазах Франции был тревожный блеск, а обычно веселое лицо Испании носило такое выражение, которого Австрия не видел с тех пор, как последний раз угрожал Романо телесными повреждениями. Они оба излучали ауру власти, хоть и выглядели слегка помятыми. Я так облажался, это было все, о чем Родерих мог сейчас думать. Молча сглотнув, Родерих старался сохранить внешнее спокойствие. — Пожалуйста, проходите. Франциск и Антонио сняли обувь и последовали за Австрией в гостиную, где находилось старинное серебряное зеркало. Двое пялились на австрийца перед ними. Родерих снова сглотнул. — Хотите… — Давай перейдем к делу, Родерих, — перебил его Франциск. Ни он, ни Тони не сели, зато Австрия опустился в ближайшее кресло. — Нам нужно точно знать, что ты сказал Гилберту, — продолжил Антонио за француза, наблюдая за тем, как изменился цвет лица Австрии. — И зачем вам это знать? — спросил Родерих невозмутимым тоном, словно бы не он сейчас мог свалиться в обморок от стресса. — Ох, mon ami, Родди выглядит так, будто сейчас свалится с обморок. Родерих ненавидел, когда его так называли. Гилберт начал это много веков назад, а сейчас уже и другие страны его так называли, чтобы позлить. Это вызвало в нем негодование, заставляя румянец вернуться на щеки. — Не смей меня называть… — Зато ты больше не выглядишь больным, — вмешался Антонио. — Нам нужно знать, что ты сказал Гилберту, чтобы понять, насколько далеко он мог уйти. — Я не понимаю, почему… — Родерих, у тебя нет выбора. Либо ты рассказываешь сам, либо мы заставим тебя сказать. Антонио посмотрел на Австрию, в его зеленых глазах был лишь холод. — Ты ведь помнишь времена инквизиции?