Transparency

      Когда зазвучал телефон, Людвига автоматически охватило дурное предчувствие. Хотя он сомневался, что у него были какие-то неотложные проблемы или чрезвычайные ситуации (Феличиано был внизу и не мог попасть в беду там, а Людвиг не чувствовал никакого характерного беспокойства, которое было связано с любыми восстаниями в его стране), он не мог не опасаться устройства. Во время войны у него сложились отношения любви и ненависти со всеми телефонами. В то время звонок означал, что это Северная Италия, но и также почти всегда был носителем плохих новостей.       Поэтому Людвиг на мгновение уставился на свой сотовый, прежде чем потянуться за ним со страдальческим вздохом. Он с тоской посмотрел на бумаги, лежащие перед ним. В отличие от людей, которые общались по телефону, бумажная работа никогда не нервировала его.       — Алло?       — Привет, Запад.       Людвиг вытянулся на своем кресле, заставляя удобную кожу немного скрипеть.       — Брат?       — Ja, конечно же это Великий я. Кто еще зовет тебя Западом? — разумеется, все это было сказано на немецком, не давая Людвигу ни малейшего намека на то, где может быть Гилберт. Он посмотрел на экран своего телефона и увидел, что номер был скрыт.       Людвиг хотел спросить много вещей. Где ты? Ты в порядке? Когда ты вернешься домой? До этого момента он не понимал, как сильно скучает по своему несносному старшему брату, и как сильно его беспокоит его отсутствие. Последний раз, когда Пруссия долгое время не общался с Германией случился, когда он был вдали от дома во время Холодной войны. После падения Стены Гилберт взял за правило общаться с Людвигом каждый день, даже когда он был настолько пьян, что путал свои языки в неразборчивых предложениях (пугающе частое явление в девяностые годы). Несмотря на то, что сообщения и звонки Гилберта теперь часто беспокоили Людвига, они также убеждали его, что брат все еще там. После распада Пруссии, когда Гилберт жил в доме Ивана, Людвиг стал ценить присутствие брата больше, чем когда-либо. Возможно, из-за разлуки у них обоих, Германии и Пруссии, развился братский комплекс, который был более… дискретным, чем итальянский.       — Запад?       — Ja, я здесь, — это было все, что мог сказать Людвиг. Вопросы, которые он хотел задать, застряли у него в горле, так что все, что у него осталось — это несущественное заявление.       — Хаха. Ну, у меня было просто великолепное желание сказать тебе, что я все еще жив и здоров.       — Danke.       Последовало молчание, пока братья думали, что сказать друг другу. Гилберт попытался сформулировать свой следующий вопрос, не выдавая слишком много информации о своем эмоциональном состоянии или о том, кто побудил его позвонить брату. Людвиг пытался преодолеть свои общие трудности с эмоциональными проявлениями (то, что он только постепенно преодолел с Феличиано), достаточно, чтобы показать брату, что он беспокоится о нем. Первым нарушил молчание Гилберт.       — Запад, ты кому-нибудь еще рассказывал о моем… отпуске? Потому что если да, то должен был попросить их не убивать Очкарика для меня.       — Во-первых, ты вообще не работаешь, как это может быть отпуск? Я бы назвал это скорее бегством от решения твоих эмоциональных проблем. Ja, я знаю, что ты не с Испанией. Во-вторых, что такого сказал или сделал Родерих, что кто-то захочет его убить?       Короткая пауза, во время которой Гилберт подумал: Серьезно, Запад? И ты мне говоришь об избегании эмоциональных проблем? Я научился этому у тебя, дорогой брат. Но сейчас у Гилберта в голове были более насущные проблемы, чем указание на лицемерие брата. Гилберт знал, что в глубине души брат любит его, и тот факт, что он не видел ничего плохо в том, что произошло между ним и Родерихом говорил ему о много. Если этого было достаточно, чтобы расстроить (обычно) нежного Мэттью, то, конечно же, его страшный брат был бы также зол за Гилберта. Если только не…       — Значит, ты не знаешь?       Нерешительно Людвиг ответил.       — Я не знаю ничего только потому, что ты мне не сказал, bruder.       — Если бы ты с уважением отнесся к моему решению вообще не разговаривать, и если бы не пытался заманить меня в ловушку, забрав все мое пиво, я бы уже поговорил с тобой об этом, но ты просто должен был неосознанно подтолкнуть меня к этому вопросу.       — Значит, ты ушел, как вор в ночи, потому что я забрал твое пиво?! — в этот момент Людвиг закричал, понимая, что это неподходящая эмоциональная реакция, но гнев был одной из немногих эмоций, которые он мог легко выразить. Если твой единственный инструмент молоток, то…*       — Запад, дело не в этом, и ты это прекрасно знаешь! Если бы ты только… — Пруссия оборвал себя, и Германия услышал слабый шепот на заднем плане. Германия не мог определить, откуда доносился этот тихий звук, но ему удалось успокоить брата. С покорным видом Пруссия продолжил: — Я позвонил не для того, чтобы ругаться. Я действительно просто хотел дать тебе знать, что со мной все в порядке, и попросить тебя сказать всем, кто знает о том, что случилось, чтобы они не убивали Очкарика. Если ты говорил с Тони, то ему нужно сказать об этом в первую очередь. Это всё.       Людвиг колебался, успокоенный тоном брата. Когда его гнев утих, осталось только беспокойство.       — Но как ты, bruder?       — Я что?       — В порядке?       — Думаю, да, Запад… Да. Я должен идти, передай от меня привет Фели, — Гилберт повесил трубку.       Людвиг отнял телефон от уха и уставился на него, не замечая, что за ним наблюдают из дверного проема.       — Ты в порядке?       Льдисто-голубой взгляд удивленно встретился со знакомыми, едва заметными золотистыми глазами.       — Оу, Феличиано. Я думал, ты внизу.       — Да, но потом я услышал крики и захотел проверить, как ты. Ве~ ты в порядке?       — Да. Я просто беспокоился о Гилберте. Кстати, он передал привет.       Феличиано пересек хорошо организованный кабинет, чтобы подойти к Людвигу, который отодвинул свой стул как раз вовремя, чтобы итальянец плюхнулся ему на колени. Затем Италия прижался к своему партнеру, давая ему утешение своей близостью.       — А что сказал Гилберт?       Людвиг обнял Феличиано. Он вдохнул легкий чесночный аромат его волос, и что-то внутри него успокоилось.       — Только то, что он жив, и хочет, чтобы я позвонил в Испанию по кое-какому делу. Похоже, он там с кем-то.       Феличиано хмуро посмотрел на Людвига с растерянным выражением лица.       — Но если Гилберт хотел поговорить со старшим братиком Испанией, то почему он просто сам не позвонил ему?       — Мне кажется, его он тоже избегает. Или ему просто лень.       Феличиано слегка пошевелился, и когда Людвиг снова раскрыл объятия, его партнер встал.       — Если Гилберт с кем-то, то тебе не стоит слишком сильно беспокоиться. Он не один, как ты думал.       — Полагаю, что да, но мне все же хотелось знать, кто именно.       — Может быть у братика Испании появится идея. А теперь пошли. Ужин готов, мы не можем позволить пасте остыть! ***       В одиннадцать часов вечера в Мадриде зазвонил телефон. Антонио звонили с восьми утра и он был вне себя.       — В последний гребаный раз, Садык, что бы они ни говорил…       — Антонио?       — Людвиг?..       — Неподходящее время?..       Антонио нервно рассмеялся.       — Нет. Lo siento*, я получил сегодня несколько тревожных звонков из Турции, и это меня нервирует. Что случилось?       Людвиг вздохнул, но ответил.       — Сегодня Гилберт позвонил. Он…       — Что?! Где он? Что он делает? С ним все в порядке? Он с кем-то? С кем…       — Он не ответил на многие мои вопросы, — продолжил Людвиг, слегка раздраженный энтузиазмом испанца и разочарованием от того, что не может ответить на его вопросы. — Он сказал, что просто хотел дать знать, что с ним все в порядке.       — Как мило с его стороны.       Людвиг не знал, с сарказмом говорил Антонио или нет, поэтому продолжил:       — Гилберт также сказал попросить тебя не убивать Родериха. Не мог бы ты объяснить этот мо…       — Я забыл, что ты не знаешь…       — Чего я не знаю?! — Людвигу надоело быть вне этой череды событий, и он хотел войти. Сейчас.       Темная сторона Антонио, пугающе близкая к поверхности после того, как он целый день имел дело с Турцией, недолго думая, подкинула ему чудесную идею. Обе его натуры соглашались, что Родерих слишком легко отделался. Конечно, может быть, Гилберт и не любил его по-настоящему, но это не означало, что австриец выйдет сухим из воды. Ооо. Может, его тоже стоит пригласить на вечеринку, подумал Антонио.       — Знаешь, я думаю, будет лучше, если ты спросишь Родериха, что он сказал. Также неплохо бы взять с собой Шотландию. Сомневаюсь, что Гилберт рассказал ему всю историю. Но я бы посоветовал оставить Фели дома.       — Чувствую, это какая-то подстава… Что вы делали в доме Родериха?       — Мы с Франциском ищем Гилберта, Людвиг. Мы его друзья и всегда будем рядом, даже если он этого не хочет. Но довольно об этом. Я действительно думаю, что ты должен пойти к Родериху вместе со Скоттом. Вызов по второй линии. Пока, Людвиг!       Испания повесил трубку и злобно улыбнулся, прежде чем повернуться к лестнице. Теперь, когда его темная сторона вышла наружу, он может немного развлечься. ***       Франциск застонал, услышав телефонный звонок. Не потрудившись даже открыть глаза, он рукой пошарил под одеялом в поиске раздражающего предмета. Вчера он допоздна занимался своими делами… сомнительными делами, которые Франция делает по ночам. В отличие от многих европейских стран, он не был привязан к одному партнеру. До тех пор, пока он не слишком сильно зависает с парочками, он может смеяться над идеей моногамии. Только в такие моменты, как Всемирные собрания, он чувствовал, что чего-то не хватает. Но это было не здесь и не там.       Даже не взглянув на телефон, Франциск пробормотал:       — 'ello?       — Доброе утро, Франциск! — это был Антонио, и его голос звучал слишком радостно для (Франциск посмотрел на телефон) девяти утра. — Ты не возражаешь, если завтра мы снова начнем искать Гилберта? Людвиг позвонил мне вчера вечером и сказал…       — Подожди секунду, mon ami. Для начала скажи, что привело тебя в такое прекрасное настроение. Когда я разговаривал с тобой вчера, ты был совсем не в духе.       — Да, я был немного расстроен, — Антонио усмехнулся. — Позавчера вечером пьяный Лови позвонил Садыку и, похоже, сказал пару вещей, которые убедили этого мудака, что ему нужно спасти Лови от несчастной жизни со мной. Так что мне пришлось целый день терпеть его угрозы и насмешливые звонки. К тому времени, как позвонил Людвиг, я был в плохом настроении. Но сейчас мне уже лучше!       Франциск, уже полностью проснувшийся, почти боялся спрашивать, но любопытство и все такое…       — И что же ты сделал, чтобы почувствовать себя лучше?       — Я просто дал Садыку понять, что Лови очень счастлив со мной, и показал Лови, насколько он мой.       Франциск был заинтригован.       — Продолжай. И как ты это сделал, mon ami?       — Ну, я привязал Лови к кровати и трахал его до бесчувствия, пока он не стал умолять позволить ему кончить, а потом позвонил Садыку, конечно же, пока Лови выкрикивал мое имя.       — …ясно.       — Ах, давненько я себе такого не позволял. Так что теперь я готовлю завтрак для Лови. Он не может ходить, так что сегодня я его обслуживаю, но завтра снова начну искать Гилберта.       Ну, что ж, подумал Франциск, это один из способов отвлечь Антонио, Романо. Браво!       — Точно… ты что-то говорил о звонке Людвига.       — Да, он говорил с Гилбертом и сказал, что тот просил передать мне, чтобы я не убивал Родериха. Я сказал Людвигу, что он должен взять Скотта и пойти поговорить с самим Родерихом.       Франциск моментально принял вертикальное сидячее положение.       — Ты сделал что?       — Я сказал, что…       — Non, mon ami, я слышал, что ты сказал, но… Я должен идти. Позаботься о своей Италии, а завтра мы возобновим наши поиски. Au revoir.       Франциск повесил трубку и проверил последние звонки. Конечно же, он пропустил два звонка из Германии, которые были около 23:30 прошлой ночью. В то время Франциск был… занят другими делами. Франциск торопливо набрал номер Германии, который, как он знал, к этому времени уже встает и одевается. Центральноевропейская нация почти сразу ответила.       — Hallo?       — Bonjour, Людвиг. Это Франциск.       — Gut morgen, Франциск. Полагаю, ты увидел мои звонки.       — Oui. Антонио упомянул, что ты разговаривал с Гилбертом…       — А, да, но он не сказал, где он и с кем. Однако он точно был с кем-то. Сейчас меня больше интересует, что именно Родерих сказал Гилберту, что это побудило его нарушить молчание и попросить, чтобы никто не убивал его.       — Верно, Австрия сказал несколько вещей…       — Что он сказал, Франциск?       — Самая важная информация, которую я получил от Родериха заключается в том, что Гилберт на самом деле не любил его…       На мгновение воцарилась тишина, пока Людвиг пытался осмыслить этот вывод.       — Объясни.       — А ты не можешь просто поверить мне на слово? Я страна любви, так что я точно разбираюсь!       — Это так ты вежливо говоришь, что я не пойму, даже если ты объяснишь?       — Если честно, то oui.       — Все равно скажи мне, Франция.       — Гилберт никогда не показывал Родериху свою истинную сущность, — вздохнул Франциск.       — И…       — Видишь! Ты не понимаешь.       Людвиг понимал, что этот разговор может быстро заставить его давление подняться, поэтому он пошел дальше.       — Скажи мне, что Родерих сказал Гилберту. Мне только сказали, что Родерих не ответил на его чувства, но не о том, как это произошло. Так что либо ты расскажешь мне, что случилось, либо я последую совету Антонио.       Франциск знал, что единственными людьми, о которых Людвиг действительно заботился, были Феличиано, Гилберт и Кику. Когда он узнает правду… возможно, лучше услышать это от него, а не от Родериха.       — Ну, короче говоря, Родерих попытался физически ранить Гилберта, сказал ему, что он мусор, и что Родерих хотел бы, чтобы Гилберт умер после войны.       — Danke за то, что рассказал мне, Франциск. Хорошего дня.       — До свидания, Людвиг.       Разговор закончился довольно вежливо, подумал Франциск. Остается надеяться, что он не расскажет Скотту, и что Родерих переживет эту неделю относительно невредимым. Франциск сделал все возможное, чтобы помочь ему. Сделав доброе дело на сегодня, он вернулся к своему прекрасному сну. ***       Германия спокойно встал из-за стола и прошел в спальню.       — Людди? Что ты делаешь? Ты уже одет… — он заметил кожаную кобуру, которую Германия вытащил из шкафа, и в тревоге полностью открыл глаза. — Ве~ Людди, зачем тебе пистолет?       — Не волнуйся, Феличиано. Я не собираюсь никого убивать.       Феличиано заставил себя встать с кровати и бросился обнимать Людвига со спины.       — Пожалуйста, не бери пистолет. Меня пугает, — (и всех остальных, подумал он), — когда ты берешь его. Что случилось? Почему ты хочешь ранить кого-то, Людди?       — Феличиано, а что бы ты сделал, если бы кто-нибудь обидел Романо.       Феличиано в страхе крепче обнял Людвига.       — Не знаю. Старший братик Испания никому не позволит обидеть Романо, а если бы и позволил, сомневаюсь, что от того, кто это сделал, что-нибудь осталось. Но, может быть, я сначала позабочусь о Романо, а потом, может быть, отомщу?       — Феличиано, что бы ты сделал для Романо, если бы не было Испании.       — Что! Куда Старший братик…       — Нет, я имею в виду, что если бы Испании не было там, чтобы отомстить за Романо первым? Что бы ты тогда сделал?       Феличиано отпустил Людвига и медленно отступил назад, чтобы серьезно взглянуть на своего возлюбленного. В этот редкий момент озарения он сказал:       — В другое время я бы сам отомстил за него. Но сейчас не другое время, Людди. Мы больше не можем мстить другим, как раньше, — Людвиг посмотрел на серьезное лицо и Италии и кивнул. Он повернулся, чтобы убрать пистолет, когда Италия спросил:       — Кто обидел Гилберта?       — Родерих.       — Знаешь, miо amorе, есть способы отомстить без оружия…