***
Мэттью и Гилберт мирно молчали, прогуливаясь по Ирландскому парку. Гилберт вглядывался в реалистичные лица на одной из многочисленных статуй парка, оценивая ее призрачную красоту частью своего сознания. Повидав столько полей сражений, он научился ценить то, что люди могут создать, увидев, как много они могут разрушить. Это заставило его полюбить искусство, которое показывало человеческую способность к выживанию и упорству. Гилберту было интересно, разделяет ли Мэттью его чувства. Как бы ни привлекали внимание статуи на фоне центра Торонто, часть сознания Гилберта была занята другим. Его мысли метались между мыслью о том, что он никогда по-настоящему не любил Родериха и тем, как вежливо спросить Мэттью, предпочитает он мужчин или женщин. Он не продвинулся далеко ни в одном из этих вопросов. Во-первых, что если он на самом деле не любил Родериха? Конечно, Гилберт заметил, что отношения между ними никогда не были похожи на отношения между Людвигом и Феличиано… или Кику и Гераклом… или, черт возьми, Ловино и Антонио. Между этими парами всегда существовала негласная связь, которая давала понять посторонним, что они вместе. Черт возьми, Гилберт знал раньше брата, что тот влюблен в Феличиано… хотя, вероятно, это был не лучший пример (да почти половина мира знала, что они были вместе, прежде чем до Людвига дошло). Гилберт подумал, что он был более эмоционально подкован, но оказался в ситуации, когда он не уверен, любил ли он человека на протяжении веков. Но если то, что он начинал чувствовать к Мэттью, было чем-то вроде любви, то он жестоко ошибался. Осознание этого перевернуло его мир с ног на голову. Его «любовь» к Австрии была единственной постоянной на протяжении столетий. Теперь, когда уверенность в этом исчезло, его понимание прошлого казалось шатким. Мэттью зашагал по парку, и Гилберт следовал за ним, глядя на канадца. Теперь он был уверен только в одном: он хотел быть для Мэттью больше, чем просто другом. Может, мне стоит сосредоточиться на настоящем и будущем и уйти от прошлого, подумал он. Потому что Родерих был его прошлым, а Мэттью будущим. Теперь у него был только один вопрос. Мэттью заметил, что Гилберт о чем-то глубоко задумался, глядя на скорбное лицо одной статуи. Мэттью никогда не нарушал молчания, особенно когда это могло прервать мыслительный процесс собеседника. Тем более, это часто случалось с ним, когда Альфред внезапно врывался в его дом, и сейчас он не хотел, что подобное произошло с Гилбертом. Он знал, что Пруссии есть о чем подумать, и был рад дать этому человеку время. Одного его присутствия было достаточно, чтобы взволновать Мэттью. Всякий раз, когда он приезжал в Айрлед-парк, чтобы выбраться из дома, он был один. Он смирился со своим одиночеством и почти подружился с ним. Но находиться здесь с Гилбертом было более чем достаточно для Мэттью, даже если они не разговаривали. Независимо от того, насколько Мэттью был благодарен за компанию Гилберта, бывшая нация представляла собой проблему. Мэтью не забывал о своих чувствах. Он знал, что смотрит на Гилберта так, как не должен смотреть ни один друг. Он знал, что слишком эмоционально привязался к Гилберту и что, после некоторого размышления, его реакция на известие о многовековой привязанности Гилберта к Родериху была чистой ревностью. (Он даже признался себе, что отчасти его гнев к Австрии был вызван тем, что он отверг человека, которого Мэттью хотел бы видеть своим). Если бы обстоятельства сложились иначе, он бы радовался, что наконец-то проявил к кому-то интерес. Ладно, ещё была минутная влюбленность в Кубу, но она быстро угасла, потому что он продолжал принимать Мэттью за Альфреда, и если бы это не прекратилось… Но Гилберт только что оправился от тяжелого горя. Он не хотел говорить о своих чувствах, но было ясно, что то, что произошло между ним и Родерихом, беспокоило его. Чёрт возьми, услышать, что ты ничего не стоишь и лучше бы умер, от объекта своей любви было бы ударом для любого. Как бы то ни было, Мэттью был бы рад найти способ помочь Гилберту пережить это трудное время, но опасался действовать. Сейчас было не время для Гилберта вступать в серьезные отношения. Мэттью просто использовали бы как салфетку, чтобы вытащить Родериха из организма Гилберта, а потом выбросили бы без раздумий, как постоянное напоминание о том, через что прошел Гилберт. Мэттью снова останется один, после того как попробует, что такое настоящая дружба и романтические отношения. Он не знал, сможет ли справиться с этим. Конечно, если Гилберт что-то затеял, Мэттью не знал, сможет ли он сказать «нет». Одиночество слишком долго разъедало его существо, и, возможно, поиметь немного счастья было лучше, чем не иметь его вообще никогда. И все это при условии, что Гилберт вообще захочет его! Все это было слишком запутанно, но Мэттью пытался разобраться. Взглянув на Мэттью, Гилберт увидел, что тот до крови закусил губу. — Пташка, стой! Мэттью посмотрел на Гилберта. Он уже открыл было рот, чтобы спросить, в чем дело, но тут же поморщился от боли в нижней губе. Наконец почувствовав металлический привкус собственной крови, Мэттью поднес палец ко рту и посмотрел на красное пятно на пальце. — Ой. Гилберт естественно встревожился. — Ой? И это все, что ты можешь сказать? Ой! — он лихорадочно огляделся в поисках здания для туалетов, желая достать бумажные полотенца, чтобы остановить кровотечение. Заметив одно, он схватил Мэттью за руку и быстрым шагом потащил канадца к зданию, не говоря больше ни слова. — Наверное, — пробормотал Мэттью. Он облизнул губы, убрав лишь немного крови. Ранка была небольшой, ничего страшного. И все же Гилберт отнесся к этому так, словно он чуть не откусил себе губу. — Успокойся, Гил. Я в порядке. Гилберт недоверчиво хмыкнул, когда они дошли до туалета. Он усадил Мэттью на скамейку у входа и побежал за бумажным полотенцем. Гил вернулся меньше, чем через тридцать секунд. Присев на корточки перед Мэттью, с большей нежностью, чем канадец считал возможным, Гилберт прикоснулся к его нижней губе. На его лице было выражение глубокой сосредоточенности, как будто он делал операцию на мозге, а не возился с мелкой ранкой. Затем тихим, взволнованным голосом он спросил: — Пташка, что тебя так встревожило, что ты не заметил, как истекаешь кровью? Мэттью посмотрел в эти обеспокоенные темно-красные глаза и не удержался, чтобы не спросить. — Гил, что хуже: побывать в раю и потерять его или вообще никогда его не видеть? — Что привело тебя к этому? — Гилберт прервал свое занятие, чтобы заглянуть Мэттью в глаза, как будто там был ответ, но канадец опустил взгляд. — Пожалуйста, ответь на мой вопрос. Гилберт открыл было рот, чтобы потребовать, чтобы Мэттью объяснил ему, в чем дело, но тут же снова закрыл его. Мэттью уважал его уединение и зону комфорта в то утро. Гилберт понял, что не может поступить иначе, как бы ни был огорчен поведением Мэттью. Итак, Гилберт продолжил вытирать кровь, как мог и сказал: — От того, кто имел все, а потом потерял, скажу, что лучше увидеть рай. Несмотря на всю кровь, пот и слезы, которые потребовались мне, чтобы достичь подобного, я ни за что не отдам это время. Моя сила дала мне возможность сделать то, что мне нужно было, чтобы дать моему брату жизнь, которую он заслужил. Хотя сейчас у меня не так уж и много, я счастлив, что пошел на такой риск. Мэттью снова посмотрел на Гилберта, словно пытаясь оценить истинность его слов, но увидел, что лицо Пруссии было открыто и честно. И тогда Гилберт продолжил: — Но ты же знаешь, Пташка, что рай не всегда кончается, — губа Мэттью перестала кровоточить, и Гилберт встал, чтобы выкинуть полотенца. Мэттью смотрел ему вслед, пока он ходил несколько метров до ближайшего мусорного бака. В этот момент он решил, что, если представится случай, он рискнет завязать отношения с Гилбертом. Даже если это означало, что позже он потеряет все. По крайней мере, он попытается. Гилберт повернулся обратно к Мэттью как раз вовремя, чтобы увидеть решимость, вспыхнувшую в его темно-синих глазах. Он не знал, что это значит, но все же вернулся к канадцу. Мэттью встал, когда Гилберт подошел, и сказал: — Не хочешь пообедать прямо сейчас? Гилберт прищурился, заметив, как быстро Мэттью изменился в поведении, но кивнул. Когда Мэттью повернулся в сторону парковки и пошел прочь, Гилберт схватил его за руку, останавливая. — Пташка, я не хочу, чтобы все было односторонне. Я здесь. Если тебе нужно поговорить, хорошо? Всегда. Мэттью обернулся на Гилберта и хотел спросить: «Правда? Всегда?» Но сказал лишь: — Спасибо, Гил. Если я захочу поговорить, ты узнаешь об этом первым, хорошо? Что тебя беспокоит? Это из-за хоккейного матча в тот вечер? Это из-за того, что случилось прошлой ночью? Сегодня утром? Чем я могу помочь? Проблема во мне? Эти вопросы быстро пронеслись в голове Гилберта, но Пруссия только кивнул и отступил. — Куда пойдем? — Туда, где, я думаю, тебе понравится.***
— Мне кажется, я люблю тебя. Гилберт был в ужасе от самого себя. Это предложение вырвалось у него, когда они выходили из мини-пивоварни, где обедали. Гилберт был полон хорошего пива и еды, и это делало его немного менее осторожным, чем обычно. Это не было неправдой, но это не означало, что он хотел делать подобные заявления, когда будущее их отношений было под большим вопросом. Мэттью, однако, просто отшутился, приняв это заявление за благодарность, а не за настоящее признание. — Я рад, что тебе понравилось это место. — Насколько хорошо ты умеешь обращаться с толпой?.. — Странный вопрос… Вообще-то, я порядочный. Правда, быстро теряю терпение, но сейчас все в порядке, — Гилберт указала на оживленную улицу перед ними. Торонто был оживленным городом, и в воскресенье в нем было полно народу. — Это ерунда. Я имею в виду, действительно большие толпы. — Я буду в порядке, куда бы мы ни пошли. А что? Мэттью прикусил губу и поморщился, когда его зубы цепанули почти заживший порез. (Нации исцелялись быстро, но не мгновенно). — Ты когда-нибудь был на Ниагарском водопаде? Глаза Гилберта расширились. — Нет, но чувствую, что это надо исправить. Немедленно. Мэттью снова не удержался от смеха. — Ладно, ладно. Успокойся, мы можем сходить. В момент детской самозабвенности Гилберт ударил кулаком воздух. — Великолепно! Мэттью только улыбнулся. Видеть Гилберта таким свободным от волнений после сегодняшнего утра было именно тем, что ему нужно, чтобы преодолеть небольшой спад настроения, который он чувствовал в парке. Когда Гилберт и Мэттью направились обратно к машине. Гилберт задал кучу вопросов о водопадах, на которые Мэттью радостно отвечал со спокойным весельем. Сразу после того, как Мэттью предупредил Гилберта об американских туристах (серьезно, берегитесь!), он заметил, что лицо Гилберта утратило прежнее волнение и стало более задумчивым. Когда они сели в машину, канадец спросил: — Гил, что-то не так? Гилберт заметил пару, двух мужчин, идущих рука об руку по улице, и это напомнило ему об ответе, который он все еще ждал от Мэттью. Сделав глубокий вдох, чтобы собраться с силами, он наконец начал: — Эй, Пташка? — Да? — А как ты относишься к гомосексуализму? От такой быстрой смены темы разговора Мэттью чуть было не задохнулся. — Чего это ты вдруг? Гилберт неловко потер затылок. — Ну, я только что видел пару, проходившую мимо, и вспомнил, что ты никак не отреагировал на мои слова о том, что мне нравятся парни прошлой ночью. Это как-то застряло у меня в голове, и я решил спросить. — Ну, моя страна признает однополые браки. Лично меня никогда по-настоящему не тянуло к людям. Был только один раз, когда я по-настоящему заинтересовался кем-то другим, и это был мужчина. Думаю, можно сказать, что мне нравятся парни. Конечно, я не против, что тебе нравятся мужчины. И женщины, раз уж на то пошло. Понятно… подумал Гилберт с подозрительным тоном в его голове. Ухмылка быстро появилась на его губах, и он краем глаза посмотрел на Мэттью. — Великолепно. Теперь, не мог бы ты поделиться тем, кто этот таинственный парень? Мэттью покраснел от смущения и завел машину. — Мне немного стыдно. — Ты не обязан говорить. Мэттью подумал обо всем, чем Гилберт поделился с ним утром, и вздохнул. — Карлос. Я достаточно быстро преодолел свою… влюбленность, так как он продолжал называть меня Альфредом и бить, но она была. — Карлос? — это прозвучало смущенно. — Куба. — Карлос? — это прозвучало недоверчиво. — Он избил тебя, а ты все равно его любил? Почему именно он? Лицо Мэттью горело так сильно, что глаза начали слезиться. Его резкая сторона решила появиться, чтобы спасти положение. — Ты живешь в стеклянном доме. Родерих, серьезно? Заносчивый музыкант, который явно не может оценить то, что перед ним? Серьезно? У тебя нет комнаты, чтобы бросать в меня камни,* — сразу же после того, как он замолчал, Мэттью осекся. Вот дерьмо, подумал он. Наверное, еще слишком рано шутить по этому поводу. Гилберт поддразнил его в ответ, чем удивил. — По крайней мере, Родерих меня не избивал! И, брось, Пташка, если он не мог отличить тебя от твоего идиота-брата, значит, он все равно тебя не заслуживал. — Давай просто скажем, что у нас у обоих плохой вкус, и поедем, а? — О, я бы так не сказал, Пташка. На самом деле, я думаю, что мой вкус только улучшается с возрастом, — Мэттью посмотрел на Гилберта, когда они остановились на светофоре. Произнося последнюю фразу, пруссак пристально посмотрел на Мэттью. Канадец снова покраснел, но ли отчасти от смущения. Слегка фыркнув про себя, Мэттью попытался отыграться. — А ты что теперь, хорошее вино? — Мооожет быть… Мэттью рассмеялся, и момент прошел, но Гилберт отметил это, пока они болтали на пути к водопаду. Откровенно влечение Мэттью к мужчинам и явная реакция на него заставили Гилберта с уверенностью объявить ментальный «открытый сезон» для Мэттью Уильямса. За Мэттью охотились, просто он еще не знал об этом.