Transparency

      Гилберт не знал, чего он ожидал, когда Мэттью сказал, что собирается научить его играть в хоккей, но он точно не ожидал, что это будет так больно.       Его обычно бледные руки покраснели от холода, когда он вцепился в край катка, изо всех сил стараясь не упасть и не опозориться еще больше. Ему повезло, что он оставался в форме в течение двух последних лет, иначе лежал бы на спине, потеряв сознание от напряжения. И все, чему он научился — это кататься на коньках.       Во время минутной ошибки в суждениях Гилберт не смог объяснить Мэттью, что он знает, как кататься на фигурных коньках, а не на закругленных лезвиях, используемых хоккеистами, на которых он теперь опасно балансировал. Пруссия не понимал разницы, пока не встал на коньки и сразу же упал лицом вниз.       Лицо Гилберта покраснело, но не от холода, а от воспоминаний о смущении. Мэттью суетится вокруг него, как наседка. Но он был Великим Пруссией, черт возьми! Ему не нужна была материнская забота, особенно со стороны мужчины, которого он медленно пытался соблазнить.       Воспоминания нахлынули на него, и он снова увидел эту сцену, но теперь он был словно вне тела. Мэттью, уверенный, что Гилберт будет прямо за ним, когда они выйдут на лед, остановился на середине катка и обернулся, чтобы увидеть, что его друг изо всех сил пытается выпрямиться на новом, гладком льду. Обеспокоенный Мэттью бросился к нему и остановился в одном из тех жестких, но плавных движений, которые используют хоккеисты после многих лет практики. Рядом с Мэттью нетвердый подъем Гилберта со льда и распрямление в почти вертикальном положении выглядели как какая-то шутка. Пруссак поморщился при этой мысли.       Затем, в течение трех часов после этого инцидента, Мэттью держался рядом с Гилбертом, следя за тем, чтобы бывшая нация не разбила голову об лед и ничего не сломала. В какой-то момент Мэттью откатился назад, держа сопротивляющегося Гилберта за руки, чтобы провести его по катку.       Было бы лучше, если бы Мэттью поддразнил Гилберта или высмеял его отсутствие изящества, но язвительная сторона канадца сегодня куда-то пропала. Он был так серьезен, так терпелив во всем этом, что Гилберту стало стыдно, что он медленно учится. Он был нацией, да и к тому же самим Пруссией. Катание на катках не должно было стать для него проблемой.       С другой стороны, — подумал он, — мне всегда не везло со льдом.*       После нескольких часов тренировок на коньках Гилберт мог передвигаться по льду с приличной скоростью, не падая и не теряя равновесия. Хоть его ноги горели, а спина болела, он вспоминал лицо Мэттью в тот первый вечер, когда он сказал, что хоккей — командный вид спорта и что ему не с кем играть. Гилберт знал, что не сможет научиться хоккею, пока не овладеет базовыми навыками, поэтому он собрался с силами, проигнорировал протесты ноющих мышц и снова заскользил по льду.       Он сделает это хотя бы ради своей Пташки. Он просто обязан был.

***

      Мэттью посмотрел, как Гилберт катается на коньках, и вздохнул, чувствуя себя ужасно. Хоккей пришел к нему так естественно, что он забыл, что до встречи с ним, Гилберт никогда не видел хоккей и очевидно никогда не учился кататься на хоккейных коньках. Гилберт отмахнулся от беспокойства Мэттью в начале дня, но уже был обед, и по Гилберту было видно, как он устал. Это должно было быть весело, по крайней мере, Мэттью так думал.       Возможно, я просто был слишком эгоистичен в своей просьбе, — решил он.       Мысль об игре в хоккей с Гилбертом была более привлекательной, чем Мэттью хотел бы думать. Было ли это просто последствием мыслей о будущем без хоккея и в одиночестве, которое все еще, даже после недели, проведенной с новым другом, преследовало его? Или тут была какая-то другая причина, о которой он не хотел слишком много думать и был сосредоточен исключительно на Гилберте?       Мэттью покачал головой и подошел к Гилберту, легко подстраиваясь под его темп.       — Эй, Гил?       Гилберт попытался притормозить, как его учил Мэттью, но чуть не упал и просто откатился в сторону, чуть не врезавшись в ограждение. Гилберт поджал губы и посмотрел на Мэттью.       — Привет, Пташка. Как дела?       Мэттью закусил губу и сказал:       — Я немного проголодался. Не могли бы мы закончить на сегодня? Думаю, мы хорошо сегодня постарались.       — Ja, возможно это хорошая идея.       Тело Гилберта обмякло от облегчения, прежде чем мозг сообщил, что это не очень хорошая идея. Он тут же выпрямился, но Мэттью все равно заметил.       — Гил, насколько все плохо?       — Что ты…       — Нет, не прикидывайся дурачком. Насколько тебе сейчас больно?       Гилберт не смотрел Мэттью в глаза, когда сказал:       — Ничего такого, с чем бы я не справился. Просто давно так не напрягался, вот и все.       — Вопрос был не о том, Гилберт! Если все так плохо, что ты даже не хочешь мне сказать, насколько тебе больно, то зачем доводить себя до такого? Ради бога, сегодня ты должен был повеселиться, а не мучиться.       — Поверь, я подвергался пыткам, а это похоже на день в спа-салоне.       Это на секунду ввело Мэттью в ступор. Пораженный, он начал:       — Гил…       — Послушай, Пташка. Я знаю, как важен для тебя хоккей, — сказал Гилберт небрежно, как будто признание в том, что его пытали, было сродни походу в ресторан. — Мне достаточно было одного взгляда на твое лицо, когда ты говорил об игре в тот первый вечер, чтобы понять, что тебе это нравится. Теперь мы друзья, и я хочу помочь тебе сделать одну из твоих самых любимых вещей в мире. После всего, что ты для меня сделал, это самое меньшее, что могу сделать я.       — Гил, ты не должен заставлять себя. Мне достаточно того, что ты просто рядом.       Гилберт посмотрел на Мэттью, тот выглядел напряженно, а на лбу проступил пот.       — Разве я не могу просто захотеть что-то для тебя сделать?       Мэттью почувствовал, как весь воздух покинул его легкие, но все же ему удалось выдавить едва слышно:       — Никто никогда не делал подобного раньше.       Гилберт секунду недоверчиво смотрел на Мэттью, затем оторвался от ограждения и как можно осторожнее подошел к нему. Остановиться перед Мэттью было нелегко, поэтому он схватил его за плечи, чтобы не упасть. Гилберт не отпустил Мэттью, когда заговорил, глядя ему прямо в глаза:       — Ну, тогда пришло время, чтобы кто-то изменил это. Ты этого заслуживаешь.       От слов Гилберта Мэттью застыл в шоке. Он никогда не считал, что заслуживает что-то от других. Конечно, он хотел любви и заботы, но на самом деле никогда не ожидал их получить. То, что человек, стоящий перед ним, сказал что-то подобное после столетий почти полного одиночества, после того, как Гилберт так недавно пережил разбитое сердце, было слишком для Мэттью. Он не мог подобрать слов.       — Гил…       Гилберт понял, что этот момент стал тяжелее, чем требовалось на этой ранней стадии их отношений, но он не мог взять свои слова обратно. Это была честность, и он не мог дать меньше. Однако ему нужно было разрядить обстановку. Мягко ухмыляясь, Гилберт сказал:       — Я также не мог отказаться от пари. Победа есть победа, Пташка, а я всегда возвращаю долги. А теперь пойдем поедим.       Мэттью распознал технику отвлечения внимания и поплыл по течению, но слова Гилберта и его серьезный взгляд остались с ним и во время обеда, и будут преследовать его до конца дня.