***
Чимин переехал в роскошные апартаменты в одно из тысяч высотных зданий в центре Сеула. Его новая квартира отделана в бело-серых цветах, имеет два яруса, на втором из которых находятся три спальни и огромная ванная комната, что вызывала у Чимина писк восхищения. Он к роскоши не привык, у него все дорогое, красивое и величественное вызывает дикий восторг. Он не жил в бедности, но и золотыми слитками не мог похвастаться. К хорошему привыкаешь быстро, даже слишком быстро, Чимин за короткое время это понял. «За любым большим состоянием кроется преступление», — однажды сказанное Бальзаком приемлемо и по сей день. Каждый миллион в сейфах — это преступление. Если бы Чимину сказали, что он когда-нибудь будет разбрасываться зелеными купюрами направо и налево и одеваться в вещи от самых дорогих брендов, он бы плюнул в лицо этому человеку, сказав что-то из разряда «мечтать не вредно». Сейчас Чимин носит костюмы от Бриони, золотые Ролексы и живет на тридцать втором этаже в одном из самых элитных районов. Он сам не до конца верит в подобное, но на все принципы и моральные кодексы плюет, больше к ним не возвращается. Маленький Чимин, который боялся шага неправильного сделать, давно умер. Теперь Пак Чимин носит на шее выбитые красные розы, что обозначает его официальную принадлежность к клану, полную преданность его идеалам и правилам. Пак Чимин теперь не просто мальчик на побегушках, он мальчик на побегушках у самого босса, подчиняется только его прямым приказам и поручениям, по каждому зову должен являться к старшему Чону в любое время дня и ночи. У него личная охрана, люди в подчинении и тонна ответственности, а еще безумная головная боль, которую он глушит таблетками, мешки под глазами, скрываемые за слоями тонального крема. Ему бы денек отдохнуть, выспаться хорошо, на секунды забыть о том, что происходит вокруг, но он только в своих несбывшихся грезах это видеть и все испытать хочет, а не может. Он ввязался в то, что его точно в конце концов погубит. Чимин лежит в ванной, в одной руке сотовый, в другой сигарета, а на фоне тихая, едва слышимая музыка, на минуты позволяющая расслабиться. Он листает присланный текст, но ничего значимого и важного в нем не находит и сразу удаляет. Парень кладет телефон на тумбочку рядом с ванной и откидывает голову на бортик, подносит к губам фильтр и делает глубокую затяжку, от которой легкие заполняются дымом и медленно погибает каждая клеточка внутри. Чимин больше в себе не копается, ответов на вопросы, гложущих его, как собаки — кость найденную, не ищет. Чимин принял нового себя, пообещал сразу после личной встречи с Пуонгом, что станет в два раза сильнее, докажет и покажет всем, чего он стоит. С ним будет считаться весь клан, его будут уважать, плевать, какими путями он будет действовать, Чимин для себя все решил, отступать с этого пути не намерен. Если его удерживали какие-то мыслимые барьеры, вопящая по ночам совесть, то теперь его не держит ничего. Ему грозят смертью тех, кого он любит, но кого оставил без присмотра по своей глупости. Чимин будет пускать кровь неугодных, приказывать убивать, но не допустит еще раз такой оплошности. Если Чимин верил, что даже преступники свое слово могут держать, то после совершенного Чонгуком он больше никому и никогда не поверит. Его сердце вырвали, растоптали и сожгли в адовом котле — сделал это тот, кому он самолично клинок в сердце вонзить мечтает. Чон Чонгук его очередной раз уничтожил, заставив биться в предсмертной агонии, возродиться снова, чтобы еще ярче разгореться. Эта ненависть разливается горячей вулканической лавой, покрывает и убивает все живое, что встречается на ее пути. Эта ненависть разрывает на части, но заставляет жить и двигаться вперед. Чимин ею подпитывается, словно цветок, воду получивший. Всякий раз она его спасает от неминуемой гибели. Чимин только и видит картинку перед глазами, как Чонгук последний вдох в своей жизни делает, мысленно ликует и улыбается ядовито-мерзко. А в реальности его руки вспоминает, которые по телу шарили так нежно, вспоминает губы теплые на своих и дает себе пощечину, потому что тогда ему было слишком хорошо. Он за долгое время почувствовал себя желанным, почувствовал себя нужным, он ощутил тепло даже несмотря на то, что Чонгук — именно тот, кто его лишил всего. Чонгук лишил его света, став его тьмой. Пак выбрасывает сигарету на пол, потушив об стенку ванной, и смотрит в белый потолок, на котором воображение рисует красные капли, создавая красивый узор. Только Чимин его видит, представляет ярко и живо и в голове уже прикидывает, какого из художников закажет, чтобы нарисовать шедевр из алых красок. Неожиданный громкий стук в дверь разрывает тишину, Чимин в недовольстве закатывает глаза, вылезает из ванны и, наспех обтеревшись полотенцем, накидывает черный халат, завязывает его на поясе. — Что такое? — открывает дверь Пак и хмыкает, смотря на Хана, на лице которого застыла непроницательная и холодная маска. — Вас требует девушка, утверждает, что Ваша сестра, а еще с ней член вражеского клана… Но Чимин больше не слушает. Он идет по коридору, спускается по лестнице и останавливается в просторной гостиной, соединенной с прихожей и кухней, удивление в глазах не скрывает, смотря на сестру, которую грубо под локоть держит один из охранников. Чимин ему кивает, приказывая отпустить, и переводит взгляд за их спины. — Джексон, тебе лучше уйти, ты не на своей территории, — Чимин руки скрещивает на груди и немного голову вбок наклоняет. — Смотрите, какие мы стали важные, — сарказм в голосе не скрывает Ванг и убирает оружие за пояс. — Лиса, — мягкость едва уловимая скользит, но Чимин ее отчетливо распознает, — я буду ждать внизу. — Не жди, — жестко говорит парень. — Она останется здесь. — Не тебе решать за нее, — Джек в квартиру зайти хочет, но его охрана останавливает, шагу ступить не дает. — Я останусь с Чимином, — тихо говорит девушка, не оборачиваясь. Джексон уходит, Чимин охране приказывает помещение покинуть, сам к сестре подходит, на ногах еле стоящей, такой бледной и хрупкой, что он себя ненавидит и проклинает. Лалиса не должна была становиться частью всего этого, она не должна была как-то связываться с Вангом и всем этим миром, но она насильно втянута в игру. Чимин аккуратно ее за плечи приобнимает и к дивану ведет, на него усаживает и на корточки напротив садится. Ее трясет, она слезы глотает — она много плакала, очень много. — Лиса, — брюнет кладет ладони на ее колени, — что произошло? Тебе кто-то сделал больно? Лалиса неосознанно кивает и берет руки брата в свои, сжимает их. — Не молчи, Лиса, — умоляет Пак, потому что смотреть на страдания родной сестры, которая для него слишком многое сделала в жизни, невозможно. Он ее боль на ментальном уровне чувствует. — Отец умер.***
Чимин стоит около края вырытой могилы, смотрит на крышку черного гроба, за которой лежит холодное тело отца. Тяжелые свинцовые тучи заволокли все небо, погружая мир в темноту и поглощая всякие частички света, не позволяя лучам полуденного солнца просочиться сквозь. Первая капля дождя срывается с неба, разбиваясь о лакированную поверхность. Чимин взглядом следит за тем, как крышка покрывается тысячей маленьких водяных капель, постепенно ритмичный стук по дереву нарушает воцарившуюся тишину. Рядом с ним стоит телохранитель и держит над ним зонт. Чимин нагибается за горсткой земли и, вытянув руку, бросает, смешивая грязную землю с каплями дождя. Он принимает из рук мужчины платок и вытирает запачканную руку, жестом приказывает закапывать могилу. Лиен, которая стоит на другой стороне, начинает безудержно громко плакать, выть от раздирающей на части боли. Женщина почти падает на колени, Лалиса с трудом ее удерживает, потому что будь воля Пак Лиен, она бросилась бы в могилу за отцом и легла бы рядом. Чимин на мать старается не смотреть, но ее крики отчаяния и безысходности бьют так сильно по барабанным перепонкам, что хочется закрыть уши и убежать подальше. Но Чимин стоит, смотрит, как два могильщика умело орудуют лопатами, засыпая землей гроб и то, что осталось от отца. Так многое не сказано, но еще больше не сделано. Чимин сует руки в карманы, не обращает внимания на людей, что начинают расходиться, умывать платками слезы от потери и горечи. Он знает, что большинству людей, которые сегодня приехали сюда, плевать на то, кем был Пак Хуан — другом, товарищем или просто соседом по лестничной клетке. Скоро они забудут его, как забывают все в своей жизни. Но Чимин не забудет. Никогда не забудет того, кто подарил ему счастливое и беззаботное детство без холода и голода. Чимин любил отца всем сердцем, какие бы отношения и ссоры между ними ни были, он его по-настоящему любил и будет любить. Родителей не выбирают, мы принимаем их такими, какие они есть со всеми хорошими или плохими качествами. Они подарили жизнь, ничего остальное не имеет значения. Как распоряжаться этой жизнью, выбирать только нам. Чимин выбрал ужасный путь, отец бы его никогда не одобрил. Хуан вспылил, когда узнал, что Чимин гей, а если бы узнал, чем он промышляет сейчас, то точно оторвал бы ноги и руки, а лучше голову. Но Хуан никогда не узнает, возможно, с небес увидит, будет долго проливать слезы, молясь за душу собственного сына. Пусть эти молитвы будут услышаны, потому что душа Чимина давно горит в аду. Он не сказал слишком многого, не извинился, не пришел к нему, даже когда отец лежал в больнице без сознания. Человеческая жизнь хрупкая, напоминает дорогой хрусталь, и одно неверное движение — хрусталь сломается, разобьется на миллион осколков. Чимин чувствует такую пустоту, словно из его груди вырвали сердце, оставляя сквозную рану. Сколько раз его вырывали? Уже и не вспомнит. Но сейчас он отчетливо ощущает, как рана пульсирует и больше никогда не заживет. Только покроется некрасивыми и уродливыми рубцами. Чимин теряет счет времени, продолжая стоять под дождем, от которого его укрывает черный зонт. Даже небо скорбит. Чимину бы сейчас раскопать могилу, открыть крышку и встряхнуть тело отца, накричать и обвинить в том, что оставил его и бросил, хотя Хуан явно бы поспорил с этим. Они любили спорить, любили докапываться до истины. Несмотря на то что произошло между ними два года назад, они были друзьями. Чимин зарывается пятерней в волосы и крепко сжимает их у корней. Еще одного удара от судьбы-злодейки он принять не сможет, повалится рядом с могилой отца и сам себя закопает. Он подстав откуда угодно уже ждет, в следующий раз вряд ли чему-то удивиться сможет. — Чимин, — голос сестры дрожит, наполнен скорбью, отчего по коже волна мурашек пробегает. — Мама уже в машине, мы едем? — Поезжайте без меня, я скоро приеду, — у Чимина голос будто из стали, будто не он потерял близкого человека. Лалиса его не узнает, словно кто-то подменил родного брата. Неужели все, что произошло в его жизни, так сильно изменило его? Неужели ее яркого солнечного брата больше нет? Последние два дня были суматошными, заполненными делами, связанными с похоронами. За это время они даже не разговаривали. Чимин отрешенно смотрел куда угодно, но не на нее. Он даже отказался ехать к матери лично, сказав, что вышлет за ней машину. Лиса даже представить не может, что происходит в его голове, что с ним произошло. Она хочет помочь, но он всю помощь отвергает, бросает брезгливые и странные взгляды, от которых кожа будто невидимыми царапинами покрывается. Лиса боится за него, боится, что однажды будет опускать в землю его тело. Она уходит, оставляя Чимина наедине со сводящими с ума мыслями. Потеря всегда сопровождается болью. Эта боль настолько сильная, что от нее хочется взвыть раненым зверем, но Чимин не может себе позволить подобной слабости, потому что в их мире слабость равносильна смерти. Если он сейчас даст трещину в броне из самого прочного металла, в который успел себя замуровать, то сломается и больше никогда не сможет себя собрать. Было бы здорово, если бы существовала такая функция «отключить чувства», он непременно бы ею воспользовался. Но ведь именно эти чувства делают нас людьми. Чимин вспоминает сон, который приснился ему две недели назад с участием отца и невольно вздрагивает. Его прошибает холодным потом, тело содрогается. Хуан хотел его предупредить, хотел поговорить с ним, но Чимин — упрямый баран, который все списал на воспаленное сознание. Хуан ждал его, но Чимин так и не пришел. Парень обнимает себя за плечи, дрожь унять пытаясь, но мысли бьют посильнее любой кувалды в голове. Чимин не может показать слабость перед своими людьми, всеми силами пытается позорно не разреветься перед ними. — Пусть пригонят машину, — отдает распоряжение Чимин и идет в сторону по вымощенной камнем дороге к выходу с кладбища. Он слышит где-то в стороне сорванные стоны и мольбы, вознесенные к небесам. Он хотел бы посочувствовать этим людям, но какой в этом толк, ведь ушедшего все равно не вернешь. Чимин, полностью погруженный в свои мысли, не замечает, как два его телохранителя резко достают оружие и снимают его с предохранителя, закрывая своими спинами. Он останавливается, чуть ли не врезаясь в широкую спину амбала, Пак любопытно выглядывает и вдох отчаянья скрыть не может. Из черного матового джипа выходит его личный кошмар, от которого вечность беги — не убежишь. Чонгук поправляет черное пальто и довольно усмехается, смотря на направленные в его сторону дула пистолетов. Мужчина машет своим людям, чтобы оружие опустили и делает два шага вперед. — Чимин, скажи своим собакам убрать пушки, я не за этим сюда приехал, — говорит Чон и ждет, пока брюнет наконец-то выйдет из-за мнимого укрытия. От него все равно не спрячешься, как бы Чимин этого ни хотел. — Что тебе нужно? — равнодушно спрашивает парень, но в глаза не смотрит, ведь смотреть в них значит себя на пытку очередную обречь. — Я приехал выразить свои соболезнования, — начинает Чонгук, но сразу перебитым оказывается высоким голосом Пака, граничащим с истерикой: — Мне нахуй не сдались твои соболезнования! Засунь их в свою задницу и отъебись от меня! Ты свое слово на приеме сказал, я свой выбор сделал. Нам больше не о чем говорить, Чонгук. Исчезни, иначе я прикажу стрелять на поражение, и все мы окажемся рядом с могилами тех, кого даже не знаем. — Тогда я распоряжусь, чтобы нас в одном гробу похоронили, — ехидная ухмылка лицо трогает. — Теперь ты официально роза, — делает нарочно акцент на последнем слове и кивает на татуировку, которая уже зажила. — Я такой ценный кадр упустил два года назад, знал бы тогда, что ты такая умница и так далеко пойдешь, то к себе бы забрал, кровавую луну набил, — Чонгук вздох ироничный делает и наблюдает за тем, как сжимаются в кулаки Чиминовы руки. Этот парень — лакомая вишенка на торте, которую мечтаешь съесть в самом конце и вдоволь насладиться сладким вкусом с легкой кислинкой. Чонгук смотрит в глаза цвета теплого меда и готов завязнуть в их липкой сладости. Мужчина поражается их глубине всякий раз, но стоит заглянуть внутрь, как понимает, что эти глаза давно потеряли свой блеск, свою красоту утратили в бесконечной борьбе за право находиться под солнцем. Чонгук, когда впервые их увидел, утонул в них, не поверил, что глаза могут сиять, такую жизнь излучать. Но даже они выгорели, весь свет в них погас. — Садись в машину, Чимин, — то ли приказ, то ли просьба в голосе — Чонгук сам не понимает, но смотреть в стеклянные глаза, наполненные невыплаканными слезами, невозможно. Впервые Чонгуку хочется боль другого забрать или хотя бы уменьшить ее, но это бремя только самому человеку нести. Чонгук помнит, слишком хорошо помнит, что значит остаться одному в суровом и жестоком мире без поддержки, без опоры. Чонгук выковал себя сам под гнетом жизненных обстоятельств, приобрел свою четкую форму. — Иди нахуй, Чон. Меня ждет сестра и мать, до твоих желаний мне нет дела. Черный внедорожник подъезжает и останавливается вдоль дороги, Чимин демонстративно вздыхает и отворачивается, собирается сделать шаг, но его хватают за локоть и останавливают. — Я твой длинный язык прикажу отрезать когда-нибудь, — хмыкает Чонгук и хватку ослабляет. — Ты идешь со мной, а к твоей сестре я уже послал Джексона, — мужчина дергает его, одной рукой талию обвивает и прижимает к себе. Чимин толком отреагировать не успевает, как оказывается в крепких объятиях, вдыхает аромат парфюма, от которого голова идет кругом. Чимин чувствует, как поднимается и опускается грудь Чона от вдохов и выдохов, горячие руки через слои одежды обжигают кожу на талии, ему совсем не хочется отстраняться. Но Пак собирает всю волю в кулак и прикладывает все свои усилия, толкает Чонгука в грудь, но тот даже не дергается. Мужчина только довольно усмехается, понимая, как идеально и правильно Чиминово тело в его руках. — Отпусти меня, Чонгук, — голос слабый, дрожащий, и в нем даже нет никакой требовательности, только безмерная усталость, которая ощущается в каждом движении Чимина. — Не отпущу, — вердикт выносит как приговор смертный. Чонгук толкает его к машине, Чимин кивает своим людям, чтобы за ними ехали, держа расстояние. У Чимина больше нет сил спорить, кричать, что-либо высказывать тому, кто все равно его не слушает или не хочет слышать. Чимин откидывается на спинку кожаного сидения и прикрывает глаза, слезы, по щекам скатывающиеся, больше не сдерживает. Чимин на плечи водрузил непосильную для него ношу, словно атлант, держит на них весь мир. Чонгук его резко тянет к себе, снова обнимает, зарываясь носом в смоляные волосы и вдыхая их душистый аромат. Мужчина гладит его по спине в успокоительном жесте, ничего не говорит, только плотнее к себе прижимает. Чимин цепляется за края расстегнутого пальто, начинает бесстыдно и громко реветь. Плевать, что сейчас он слабый, немощный и бесполезный, павший перед главным врагом. А врагом ли? Иногда Чимину кажется, что Чонгук — единственный человек, способный понять его в этом гребаном мире, готовый разделить его боль, которую сам же приносит. Кто он ему? Чимин уже сомневается в своем выборе, сомневается во всем, что связано с Чонгуком. Мужчина в него вошел, крепко и глубоко корни пустил, вонзил ядовитые шипы, отравляющие существование. Все было бы куда проще, если бы Чонгук свой интерес потерял и похоронил, а лучше бы его не выказывал. Все было бы проще, выбери Чимин другую жизнь, легкую и простую: вместо криминальных вечерних собраний — посиделки с друзьями, вместо ненавистного сердцу человека — любимый и желанный. Каждый день мы делаем выбор, пусть он будет не самым удачным и выигрышным, но, значит, в тот момент по-другому поступить было невозможно. Чимин всхлипывает и носом утыкается в шею мужчины, который молчаливо продолжает его утешать. Что в его голове для Пака остается нерешенной загадкой. В глазах цвета бескрайнего космоса, среди миллиарда мертвых звезд, бесчисленное множество неизвестности и тайн, манящих к себе, словно пламя огня — мотыльков. Чимин к нему руки тянет, обжигается, кожа волдырями покрывается, но он даже не отдергивает, а только сильнее льнет. Пусть эта мнимая идиллия продлится дольше, пусть не заканчивается, потому что в руках Чонгука все страхи растворяются, а удушающее по ночам чувство одиночества исчезает. Чимин расслабляется, дышит запахом мужчины, мечтает о том, чтобы время остановилось или хотя бы перестало так быстро бежать, словно марафонец, бегущий за своим олимпийским статусом. Возможно, Чимин бы смог его полюбить, но от его сердца остались изрезанные ошкурки, которые ничто больше не склеит. Чимин хотел бы верить, что ничего не поздно исправить, но его вера теперь похоронена в могиле отца. — Чонгук, — шепчет парень, опаляя кожу на шее горячим дыханием. — Как же сильно я тебя… Но последние слова утопают в громком звуке бьющегося друг в друга металла.***
Хосока через неделю выписали из больницы, за все это время Юнги появился в его палате четыре раза. Блондин говорит, что дела клана идут не очень, так как к ним на хвост село бюро расследований, сующее свои скользкие и грязные руки в их дела, поэтому ему пришлось разбираться с этим лично. Юнги, говоря это, открыто и нагло врал, смотрел в карие глаза Хосока, наполненные теплотой и любовью по отношению к нему. Юнги — прирожденный актер, если он выживет, то точно поступит на актерские курсы, потому что будущий оскар ему обеспечен. За все эти дни, что его не было рядом с Чоном, Юнги тайно встречался с руководством, от которых получал дальнейшие распоряжения. Он выдал всю информацию касаемо обстановок кланов, дальнейших действий и предполагаемых событий и сказал, что под него копают, он больше никаким образом на связь выходить не будет. Юнги делал это очень редко, настолько осторожно, насколько ему позволяла обстановка. Он передавал записи и флешки через подставных людей на улице, прятал в заранее оговоренных местах и научился таким хитростям и ловкостям в нелегком деле — создавай отдельную колонку в газете и пиши об этом. Юнги при последней встрече сказал, чтобы больше его не искали, не пытались с ним связаться. Юнги на прицельном огне, любой необдуманный шаг будет стоить ему головы на плечах. А еще Юнги больше не хочет. Он не хочет доносить на клан, на его работу, на Хосока. Он не хочет предавать его, больше не хочет быть частью безумной игры, в которой стал добровольно игроком. Хосок слишком дорог ему. Пусть он станет предателем для семьи и целой страны, он будет с тем, кто стоит всех почестей и славы, которые могла ему принести выполненная миссия. Юнги не справился, потому что любовь оказалась сильнее. Хоть их любовь построена на обмане, он сделает все, чтобы Хосок никогда и ничего не узнал. Юнги в одиночку будет нести этот груз, если это поможет сохранить их счастье. На Хосоке все заживает с невероятной скоростью. Только шрамы остаются после стычек или организованного нападения врагов. Эти шрамы напоминают о том, что жизнь может оборваться в любой момент. Каждый раз, когда такие моменты происходят, сердце Юнги замирает в ожидании худшего. Хосок научил его ни на что не надеяться, ничего не ждать, стойко принимать любые подножки судьбы. Хосок пообещал Юнги, что не бросит и вернется с того света, надо будет — выиграет дуэль с дьяволом, чтобы быть рядом с ним. Хосок пока все свои обещания выполняет. А Юнги нет. Юнги протяжно стонет своим хриплым и осипшим от бурного секса голосом от особо глубоких фрикций, посылая по телу Хосока волну неконтролируемой дрожи. Он успел так сильно соскучиться по хрупкому телу, по нежной коже, красиво переливающейся в дневном свете. Соскучился так сильно, что хочется бесконечно кусать, ласкать и целовать блондина, подмахивающего бедрами навстречу. Юнги наклоняется, сразу накрывает приоткрытые губы Хосока, утягивает в тягучий и долгий поцелуй, от которого голова начинает идти кругом. Так ахуенно не будет ни с кем, никогда. Чон в бедра впивается, оставляя красные полумесяцы от ногтей, жадно терзает вишневые губы, ни за что не отпустит даже под предлогом смерти. Мин Юнги — его личный наркотик, вставляющий в разы сильнее любой дури, которую он употребляет. А сейчас в ней нужды даже нет, потому что самая желанная и ломающая на части на его члене прыгает. — Ты меня погубишь, — выдыхает в губы Хосок, резко переворачивает блондина на спину, одним толчком до упора снова входит. Юнги от этих слов дрожь пробивает, но Чон не замечает, списывает все на возбуждение. Юнги пальчиками зарывается в вороновые волосы, утыкается носом в ложбинку на шее и прерывисто дышит от размашистых движений. Юнги бы успеть все задуманное осуществить, иначе слишком поздно будет. Телефон, валяющийся на полу, вибрировать от входящего звонка начинает, но отвечать никто все равно не собирается.