***
Лалиса сидит на кровати, прижимая колени к груди, испуганно вздрагивая от каждого шороха, разносящегося по ту сторону двери. После короткого разговора с Чон Пуонгом ее отвели в комнату, заперли и сказали не делать глупостей. Из предметов мебели в комнате только кровать, небольшой комод, пара стульев и тумбочек, еще ванная комната, в которой на удивление лежали полотенце и махровый халат. Лалиса никогда не была глупой, прекрасно понимала, в каком положении оказалась, но отказываться от теплого душа, смывавшего и прогонявшего усталость, не стала. Она пытается закопать мысли о туманном будущем в отдаленные уголочки сознания, но страх липкой и противной слизью растекается внутри, оплетая каждый миллиметр. Она старается не думать о том, что может случиться, ведь пока она цела и невредима, убивать ее никто не собирается. Ее передергивает от подобных мыслей. Лалиса не задумывалась о смерти, о том, что находилась по ту сторону жизни, пока не познакомилась с Джексоном, с которым старуха с косой шла бок о бок. Внутренние инстинкты самосохранения кричали о том, что связываться с таким человеком опасно, страшно, будет грозить необратимыми последствиями. Но ей выбора не давали. Джексон ворвался в ее сложно запутанную жизнь, подобно цунами, обрушившемуся на города, погребающему под водами все живое. Джексон поглотил ее, подобно кобре, но прежде выпустил парализующий яд по крови. Джексон забрал ее выбор, но взамен подарил нечто большее. Лалиса не уверена, что когда-нибудь Ванг ее полюбит, примет как равную себе, но надеяться не перестает. Надежда — вещь коварная. Жить ею — то же самое, что обрекать себя на голод, но она облегчает жестокую реальность жизни. Надежда — вещь неоднозначная, ведь на месте умершей надежды возникает пустота, пугающая и мрачная, ничем не заполняющаяся. Лалиса не уверена, что когда-нибудь Джексон скажет три простых слова, способных человека с того света вернуть. Надежда услышать их, почувствовать себя нужной и любимой хотя бы на короткое мгновение слабым огоньком тлеет в душе девушки, заставляя быть сильной. Пак аккуратно сползает с кровати, подходит к одному-единственному окну в комнате, отодвигает шторы и пытается в спустившихся на землю сумерках что-нибудь разглядеть. Во дворе гуляют несколько собак и люди, охраняющие особняк по всему периметру. Захочешь сбежать — не сможешь. Либо загрызут псы, либо пули со всех сторон пустят. Она возвращается к кровати и садится на край, упираясь локтями в колени, начинает указательными пальцами массировать виски. Лалиса чувствует себя запертой в замке принцессой, по закону жанра должна быть спасена прекрасным принцем на сказочном коне с белоснежной гривой, но вместо принца будет съедена настоящим драконом-чудовищем. Дверь, запертая снаружи, открывается, привлекая ее внимание — Лиса резко поднимается с кровати, смотря на невысокую, бледную, худую девушку с огромной коробкой красного цвета в руках, обвязанной черным бантом. — Господин Чон прислал вам подарок и сказал, чтобы вы его надели на вечерний ужин. Сейчас придет визажист и парикмахер, они приведут вас в порядок. В девять за вами прибудет машина, вы должны быть готовы, — спокойным голосом говорит служанка и кладет коробку на кровать. — Что? Какой ужин? Я никуда не поеду! — Лалиса с полным недоумением в глазах смотрит на девушку, которая равнодушно пожимает плечами и направляется к выходу. — Мне все равно на вас, но мой вам совет: не надо перечить приказам господина. Если вам велено быть готовой к девяти на ужин, то будьте готовы. Не особо мне хочется отмывать вашу кровь с постели, — служанка покидает комнату, оставляя Лису в растерянности и смятении. В этих людях есть немного человечности? Она сомневается. Они легко говорят об убийстве других, небрежно бросая слова о чужой смерти. Человек в оцепенении смотрит на говорящего, поверить в сказанное не может. Они — чудовища, каждый из них, даже Джексон, которому принадлежит ее сердце. Лалиса нервно жует губы, открывает коробку, разворачивает целлофановую бумагу и от удивления забывает, как дышать. Внутри лежит роскошное платье черного цвета, слегка переливающееся в искусственном свете. Она достает его и сильнее губу прикусывает. Длинное, идеально ложащееся по фигуре с вырезом до бедра. Оно элегантное и, наверное, жутко дорогое. Лалиса не надела бы его никогда, если бы ей не угрожали собственной жизнью. Через пять минут в комнату входят две девушки с небольшими чемоданчиками, в которых все необходимые им принадлежности для работы. Они усаживают ее на стул и начинают хлопотать вокруг Лисы, терпящей все проводимые над ней красочные экзекуции. Возможно, Пак была бы рада, если все изысканные излишества были для другого. Лалиса цепляется за его образ, как утопленник — за круг, пытаясь держать себя на плаву. Джексон придет, он точно придет. Джексон не может оставить ее в лапах монстра, который сожрет и глазом не моргнет. Она не совсем безразлична ему? Она же любимая кукла. Девушка сжимает руки в кулаки, лежащие на коленях, и прикусывает изнутри щеку, потому что предательские, собирающиеся в глазах слезы проливать при посторонних немыслимо. Она терпит. Воспоминания кадрами киноленты мелькают в сознании, в грудной клетке все сжимается, вытесняя кислород из легких. Воспоминания горячих губ, целующие в страстно-безумном танце, сильные руки, заботливо-нежно шарящие по телу, дыхание в унисон друг другу, крепкие объятия в предрассветных лучах погруженной во мрак квартире. Лалиса облизывает губы, сдерживая грозящие с каждой секундой вырваться наружу рыдания. Память — капризная леди, любящая себя показывать в моменты, когда меньше всего ожидаешь ее капризов. Но когда она нужна, когда нужно вспомнить что-то очень важное и необходимое в определенный момент, она тихо сидит в уголке, показывая ребячески язык. Для Лисы единственное спасение в сложившихся обстоятельствах тотального пиздеца — это хвататься за воспоминания о человеке, подарившем часы забвения. Джексон всегда знал, что ей нужно, предсказывая ее настроение, даря те эмоции, без которых она больше не сможет существовать. Она же любимая кукла. Джексон ее не оставит, не бросит, по крайней мере, Лиса верит в это. Наводимый марафет и укладка занимают около полутора часа, за которые Пак успевает миллион раз послать проклятья Пуонгу и всем его людям. Девушка, наносившая макияж, помогает надеть платье, застегивая на спине маленькие пуговички. — Вы очень красивы, — визажист восторженно смотрит на смущенную Лалису, протягивая ей небольшое круглое зеркало, чтобы Пак оценила проделанную работу с волосами и макияжем. Волосы убраны наверх в хаотично-небрежном пучке, множество длинных прядей красиво ниспадают на плечи. Макияж выполнен в стиле смоки айс: ярко проведенные черными тенями глаза, немного в светло-бежевых оттенках, подчеркивая глубину глаз цвета карамели, нюдовая помада на пухлых губах. Лалиса, хоть и привыкшая к броскому и зажигающему образу на танцевальных сценах, сейчас ощущает себя неуютно. Ее насильно нарядили, накрасили и уложили — даже самый чопорный и терпеливый человек, принимающий все невзгоды судьбы, будет чувствовать дикий дискомфорт. Девушки собирают свои вещи, а за ней заходит та самая мертвенно-бледная служанка и требует на выход. Лалиса покорно следует за ней по длинным, дорого обставленным коридорам особняка, где одна фарфоровая ваза стоит больше, чем ее маленькая студия в городе. Она тяжело выдыхает, пока служанка набрасывает на плечи легкую накидку, после покорно идет следом по дорожке, ведущей к воротам. — Ведите себя хорошо, — подмигивает девчушка, когда дверь автомобиля захлопывается. Ресторан «Sona» находится в центре города на тридцать пятом этаже элитной высотки, в которой расположены различные офисы компаний и торговый центр, занимающий несколько этажей. Лифт поднимается с космической скоростью, отчего у Лалисы закладывает уши из-за резкого перепада давления. Девушка в сопровождении очередного громилы в черном, открывшего стеклянную дверь ресторана, давая пройти внутрь. Людей нет. Занят только один столик около панорамного окна, из которого открывается головокружительный вид на вечерний город в свете искусственного освещения. Она бы многое отдала, лишь бы оказаться за миллион тысяч километров от этого места, в какой-нибудь глухой деревне, где ее никто не знает, никому до нее нет дела. Ноги, прилипшие к полу, отказываются сделать шаг, двинуться с места, потому что сидеть за одним столом с тем, кто угрожает жизнью близких и родных людей, выше ее сил. Но никто выбора ей не дает. Мужчина подталкивает в спину, вынуждая идти вперед, и она путается в собственных конечностях, умоляя себя позорно не упасть. В ресторане пара официантов, по углам стоящие люди Чона. Лалиса останавливается перед столиком, Пуонг продолжает мелко нарезать кусочки мяса. Мужчина медленно поднимает на стоящую девушку взгляд, и уголки губ приподнимаются в одобрительной усмешке. — Изумительно выглядишь, — говорит он, открыто разглядывая подаренный Пак наряд, в котором она сразу стала старше на пару лет и выразительней. — Будь мы при других обстоятельствах, я бы вас поблагодарила, — в ответ язвит Лиса. — После ужина прикажу отрезать твой длинный язык, — холодно говорит Пуонг и жестом приказывает ей садиться. Лалису в дрожь от тона бросает, она присаживается на мягкий белый диван, опуская голову на тарелку. — Прямо как у твоего брата. У вас врожденное бесстрашие перед людьми, что могут прихлопнуть, не моргнув глазом? Лалиса ничего не отвечает. Она боится поднять глаза на человека, который в любую секунду может сотворить все, что ему вздумается. Если раньше она не верила в существование подобных вещей, то после встречи с людьми, подобных Джексону, готова поверить даже в скачущих по лесам единорогов. Пуонг смотрит на сжавшуюся от страха девушку, упивается реакцией и делает глоток красного полусухого. Лалиса в отчаянии прекрасна. Дрожащие губы, прикрытые веки, опущенная голова — картина на миллиард долларов, висящая в его комнате над кроватью. Для Чон Пуонга люди — второсортный мусор, которым можно распоряжаться, как вздумает душа. Лалиса — прекрасная фигура на шахматной доске, разбавившая игру своим появлением. Заодно радующая глаза Пуонга своей божественной красотой. — Надеюсь, мои люди тебя не обижали, — говорит мужчина, возвращаясь к трапезе. — Нет, что вы, они очень милые, — фыркает Пак, вспоминая хрупкую служанку с кровожадными словами. Подошедший официант протягивает меню, а желудок скручивает от голодных спазмов. Она заказывает салат с рукколой, благодарит молодого человека, переводя взгляд в окно. Она отдала бы все, лишь бы оказаться на улицах любимого города, в котором ее никто не будет преследовать. — О чем ты думаешь? — невзначай спрашивает Пуонг, рассматривая точеный профиль девушки. — О свободе, которую вы у меня отняли, — она переводит на мужчину взгляд, впервые за весь вечер посмотрев в антрацитовые глаза, в которых нет ни намека на жалость и милосердие. — Интересно, как вы спите по ночам, осознавая, что за вами реки крови льются. — Свобода? — смешок с губ тонких срывается. — Свобода для человека определяется размерами клетки, в которую его запирают с самого рождения родители, общество, государство. Человек бежит от свободы, потому что боится ее, потому что не знает, что с ней делать, поэтому свою свободу он отдает в руки диктаторам и правительству, становясь очередным винтиком в системе. О какой свободе ты говоришь? Демократия, свобода слова и передвижения? Не задумывалась ли ты, что это всего лишь иллюзия, порождаемая людьми, стоящими выше таких, как ты? Вам дают выбор без выбора, право без права. Человек живет иллюзией, будто знает, чего хочет, но на самом деле делает и желает то, что соответствует общепринятым шаблонам. Погрузись вглубь себя и задумайся о своих истинных желаниях и намерениях, что тобой движет: стереотипно навешанные ярлыки или твой истинный путь. — А вами? Вами движут ваши истинные желания? — Лалиса внимательно на мужчину смотрит, кладя руки на стол. — Мне не давали особого выбора. Я родился в семье настоящих диктаторов. Правда, моя мать умерла слишком рано, чтобы я помнил о ней что-нибудь, но отец научил меня всему и показал, что в этом мире доверять можно только себе. Хороший был мужик, вот только я убил его, — он так легко говорит это, что Лису передергивает от слов. — Он встал у меня на пути, когда не должен был, проще было убрать его. Это было мое истинное желание, продиктованное из самых глубин моего существа. — Вы — чудовище, — шепчет девушка. Поставленный перед лицом салат уже есть не хочется. — Ты права, я — чудовище, но я свободен в своих мыслях и желаниях. — Правда? — Лалиса иронично выгибает бровь, вскидывая презренный взгляд на мужчину. — Ваша жажда власти — это не показатель силы, а показатель слабости. Вам проще управлять и потыкать кем-то, чувствовать господство над ним, подавлять и уничтожать, потому что вы слабы в своих желаниях. Сила не имеет ничего общего с властью и чувством господства над другими. — Что же такое сила? — ухмыляется Чон и откидывается на спинку дивана. — Сила — это когда твой дух силен и волен в своих решениях. Сила — это когда твой дух способен разжигать свет в других людях. Вы, Чон Пуонг, тьма и чудовище, которое выползает из нее. Поэтому вы никогда не сможете обрести настоящую силу, потому что вы лишены всего в жизни. — Чего же? — он слегка улыбается, смотря на Лалису. — Любви, человеческого тепла и понимания. Вы потеряли мать, вас растил деспот отец. Вы были лишены слишком многого. — Любовь — это проклятие. Она ослепляет человека, выбивает всякую рациональную трезвость из головы. Если бы любовь делала человека сильным, то твой возлюбленный вряд ли бы так бестолково пытался подобраться к тебе, — Пуонг допивает вино, кивком головы приказывая официанту наполнить бокал. — Джексон? Что он делает? Что с ним? — вздрагивает девушка, расширенными от удивления глазами на него смотрит, а в них беспокойство вперемешку с ненавистью сочится, что разжигает в душе Пуонга больше огня. — Мне доложили, что он маячит вокруг здания, — мужчина следит за каждой эмоцией, проскальзывающей на миловидном лице Пак. — Если не перестанет, то обещаю, что живым он отсюда не уедет, — Чон протягивает ей телефон, на котором уже набран номер того, кого она хочет увидеть, услышать, того, кто скажет ей, что обязательно ее спасет. — Блять! Пуонг, ну ты и сука, если ты не отпус… — Джексон? — голос предательски дрожит, а непрошенные слезы, моментально собравшиеся в уголках глаз, одинокими капельками скатываются по румяным щекам. — Лиса? Ты в порядке? Они тебя не трогали? — его голос раздраженный, но с нотками такой нежности, что она слез не сдерживает. По ту сторону Джексон слышит тихие всхлипы девушки, сжимая так крепко руль, что кожа под ладонями лопается. Он убьет их всех, убьет каждого, кто посмел прикоснуться к ней пальцем, выпотрошит наружу все внутренности, скормит им же. Никто не имеет права доводить Лалису до слез, никто. Джексон доберется, ползти будет и умирать, но ценой собственной жизни спасет ее. — Малышка, эй, слышишь, девочка моя, я вытащу тебя, — Джексон через лобовое стекло поднимает голову наверх, уже представляя, как будет скидывать тело Пуонга с этой самой высотки. — Ты только жди меня, я приду, обязательно. — Уезжай, пожалуйста, он угрожает, — она вытирает слезы, слегка размазывая по лицу макияж. Лалисе много слов не надо. Лалиса считает, что слова — пустой звук, ведь за человека говорят поступки, совершаемые им во имя кого-то. Джексон относится к тому типу людей, которые подтверждают слова действиями. Он придет, он обязательно придет за ней. Теперь ей плевать на Пуонга, сидящего с ехидной ухмылкой, ей плевать на его угрозы: все, что имеет значение для нее, — это Джексон и семья. Сейчас она должна быть сильной ради них, ради их будущего. Пусть страх обволакивает тело, крепко сцепляя в своих объятиях, заставляя жадно хватать ртом воздух, — она сможет выстоять перед чем угодно. Девушка сбрасывает звонок, бросая телефон на стол, поднимая на Чона заплаканные глаза, в которых сконцентрирована вся злость и гнев по отношению к нему. Если бы Лиса умела убивать взглядом, то от Пуонга черный уголек давно остался бы. — Любовь слепа, делает человека уязвимым, — довольно хмыкает мужчина и встает с дивана, подзывая своих людей. — Любовь дарует настоящую силу, но вам этого никогда не понять. Лалиса дождется, надо будет вечность ждать — дождется. Лалиса знает, что Джексон придет. Ведь надежда не умирает, а любовь спасает.***
Юнги чувствует смрадное дыхание за спиной, ощущает ледяной убийственный ветер, порывы которого пронизывают до самых костей. Юнги знает, что Он идет. Он — истинный Дьявол, поднявшийся с глубин Преисподней, с оскалом на губах и дикой ненавистью в глазах. О нем пишут и слагают легенды, его боятся и почитают во всех мировых религиях. На перекрестках пути ему продают душу, а заблудшие во мраке цепляются за его руки, ища спасения. Он дарует освобождение взамен на падшую душу, которую заберет с собой во тьму. Он всегда приходит за тем, что принадлежит ему. Душа Юнги давно в Его крепких объятиях. Его нежно-ласковые прикосновения к коже оставляют на ней глубокие раны, заражение крови вызывая. Юнги давно отравлен ядовитыми когтями, противоядия не существует. Долго играя с судьбой в кошки-мышки, Юнги принял решение. Оно абсурдно, полностью противоречит всему, чему учился в жизни. Взвешивая слова, сказанные Чимином на стрельбище, он просыпался каждое утро с головной болью, тошнотой и бесконечным потоком мыслей. Он думал, думал много, анализируя все, но в вопросе, ставшем на перепутье жизни и смерти, рациональность холодного рассудка мешает принимать истинные решения. Юнги отключил трезвость рассудка, сосредоточившись на всех тех ощущениях, что комом в области сердца скопились, наружу просятся, умоляют их выпустить. Юнги открывает для них дверь, самовольно спуская на себя неистовую лавину из чувств, погребающую под себя все, попадающееся ей на пути. Юнги дышать нечем от переизбытка эмоций, он задыхается буквально. Это как приступ астмы или панической атаки, когда катастрофически не хватает воздуха в грудной клетке, сердце бьется отчаянно быстро, перекачивая кровь к легким. Юнги принял их, отрицать существования очевидного больше не имеет смысла. Юнги врал не только человеку, ставшему для него личным дьяволом с рогами и хвостом, но в первую очередь себе. Борец за справедливость, по приказу которого убивали. Борец за свободу, по приказу которого отнимали. Если сначала для Юнги подобное было дикостью ненормальной, то со временем, войдя в роль, офицер полиции начал привыкать к другой стороне жизни. Он учился хладнокровности, учился не переплетать чувства и работу, оттачивал мастерство в переговорах между людьми, но все пошло крахом, стоило вмешаться незатейливому чувству — любви. Если бы Юнги сказали, что он полюбит преступника, которого отныне захочет защищать и идти бок о бок рядом, то он ни за что бы не поверил. Жизнь — причудливая кокетка, любящая превращать невозможное в возможное. Люди частенько любят думать, что их никогда не коснется бедствие, катаклизма или какое-нибудь происшествие, но люди частенько не любят думать о том, что именно они являются пусковым механизмом в сложной системе жизненного круговорота. Юнги — всего лишь маленькая шестеренка в идеальном механизме. Юнги сделал выбор, тогда он был неосознанный, ведь в выработанный сценарий любовь не входила. Вероятно, рассмотри офицер вариант развития событий с влюбленностью в одного из самых влиятельных преступников мафии, то он бы миллион раз подумал, прежде чем идти на это задание. Но любовь не спрашивает, вспыхивает, как огонек, разрастаясь в смертельный пожар, от которого не скрыться и не убежать. Единственное спасение — добровольно сделать в него шаг, отдаться его воле, сгореть, восстав птицей фениксом из пепла, и полюбить отчаянно прекрасно. Юнги больше бежать не намерен. Слишком долго продолжалась бессмысленная и разрушающая погоня от самого себя и своего истинного места. Юнги готовился к одному, получил противоположно другое. Он совершает поступок, от которого зависит его дальнейшее существование, но он не уверен, что останется жив. Боится ли Юнги умирать? Только глупец считает, что со смертью можно играть. Он боится, от страха ноги трясутся так, что ходить тяжело. Он боится до спертого дыхания, туманной дымки перед глазами. Он боится настолько сильно, что последние двадцать четыре часа выпил целую пачку успокоительных, чудом не получив передозировку. Страх похож на дикого, необузданного зверя, всегда находящегося рука об руку с человеком, но только тот, кто сумеет перешагнуть через зверя, может считаться победителем. Будет ли это ошибкой — неважно. Юнги безумно любит, чтобы поддаваться страху, неуместным сомнениям: выбор сделан, дорогу назад давно замело под непроходимыми останками его непростительных поступков. Родительский дом, выстроенный в простеньком стиле на окраине Сеула, всегда ждал теплом, уютом и любимыми улыбками. Дом — место, где человека всегда ждут. Юнги был рад переступить порог родного дома, в котором провел лучшие годы детства и подросткового периода. Все осталось на своих местах, вот только год назад сестра уехала в Америку, поступив в Гарвард, женилась на молодом ученом, по словам отца, немыслимо счастлива. Мать все так же работает в хосписе, продолжая помогать больным, для которых больше нет места в мире. Единственное их пристанище — это четыре стены и больничная койка, предсмертные хрипы под ударной дозы наркотических препаратов. Отец продолжает возглавлять бюро сыскной полиции, расследуя уголовные дела и ведя тонну различной документации. Все осталось как прежде, за исключением Мин Юнги, для которого вся жизнь круто изменилась. И от проницательного взгляда отца не скрылись эти изменения, а Юнги тем более не собирался надевать на лицо ненужные маски и играть очередную роль. Он устал, чертовски устал притворяться не тем, кто он есть на самом деле. Они сидят за кухонным столом, на нем неубранные крошки от хлеба, прямо как в последний их разговор о принятом решении Юнги стать «розой». История повторяется. Персонажи те же, вот только мысли у обоих абсолютно разные, больше не пересекающиеся друг с другом. В центре круглого стола лежит пистолет Вальтер с восьмью пулями в магазине, Юнги выложил его сразу, как они сели за стол. — Они хотят тебя убрать, — выдыхает Юнги и локтями опирается на деревянную поверхность. — Это велено сделать мне. Я знаю, что меня раскрыли. Пуонг догадывался обо всем с самого начала, но теперь у него есть все доказательства на руках. — Как ты смог допустить подобное? — в удивлении выгибает брови Йонг и достает из пачки, лежащей на столе, сигарету, сразу закуривает и глубоко затягивается. — Черт, — хмыкает раздраженно мужчина и откидывается на спинку стула. — Но есть еще кое-что. Юнги замолкает на пару минут, смотрит на размеренно курящего отца и понимает, что предает человека, который вырастил его и поставил на ноги, человека, показавшего ему жизнь. — Отец, я больше не буду служить в полиции. Я ухожу. Я сделал свой выбор. Мин Йонг, повидавший в жизни слишком много, не ожидал такого сильного и непредсказуемого удара судьбы. Между лопаток нож вонзили так глубоко, что кончик вонзается прямо в сердце, больно разрывая ткань за тканью. Йонг роняет сигарету на стол, не до конца понимая слова родного сына. — Уходишь? Ты о чем, Юнги? У нас война в самом разгаре, только ты можешь помочь разоблачить их и выставить перед судом! Юнги, что ты, блять, несешь? — Я тоже преступник, отец, — Юнги поднимает на него свои глубокие антрацитовые глаза, в которых мольба застыла, просящее «не заставляй меня, умоляю». — И я выбираю быть преступником, отец. Ты учил меня, что каждый человек волен делать свой выбор, выбор сердца. Ты учил никогда не сдаваться перед трудностями, всегда следовать зову сердца. Ты учил меня быть сильным, несмотря ни на что. Отец, — Юнги выдыхает так тяжело, будто небо рухнуло на плечи. — Я больше не офицер полиции Мин Юнги. Я выбрал другую сторону. Информация, которой я вас снабжал последние полгода, была ложной и неверной, поэтому вы не нашли ни одной зацепки. — Да как ты, блять, смеешь такое заявлять?! — Йонг взрывается, подобно многолетнему спящему вулкану. — Тебе мозги промыли там? Да?! Наркотой напичкали и заставили сейчас заявиться ко мне?! — мужчина через стол переваливается, хватает Юнги за ворот толстовки и встряхивает. Юнги смотрит спокойно, молчит, взглядом гневающегося отца сканируя. Он ожидал подобной реакции, но никакие слова, никакие доводы на изменение решения принятого никак не повлияют. — Отец, — Мин сбрасывает руки мужчины, который обратно заваливается на стул, будто его придавали неподъемным грузом. — Ты все так же мой отец и всегда им будешь, даже если мы будем стоять по разные стороны баррикады. Но я прошу тебя, выполни последнюю мою просьбу, — Юнги подается вперед, скрещивая руки в замок на столе. — Ты должен собраться вместе с мамой и сегодня покинуть страну. Уезжайте к сестре в Америку, начните новую жизнь с чистого листа, — Юнги толкает рюкзак, набитый деньгами, под столом к ногам отца. — На эти деньги вам хватит безбедно жить, вложить в какое-нибудь небольшое дело, будете жить вдалеке от всего этого хаоса. Прошу тебя, уезжайте. Я купил вам билеты до Нью-Йорка, дальше сами. Если ты не уедешь, они убьют тебя и маму. Я не могу этого допустить, поэтому, умоляю, не спорь со мной. Ты можешь меня ненавидеть всю оставшуюся жизнь, но хотя бы будешь далеко отсюда. Я буду жить с твоей ненавистью, но буду знать, что ты жив и здоров, а не гниешь в сырой земле. Сделай не ради меня, сделай ради мамы и Джису, они заслуживают это. . Юнги уверенного и стойкого взгляда не сводит, не пытается найти себе оправдания. Черные омуты решительности полны, какой никогда не было у Йонга. Сын, превзошедший отца по всем категориям. Сила, смелость, воля, стремление и главное — победа над собственными страхами и слабостью. Детектив ни в одной из этих вещей не смог преуспеть. Его сын за короткое время смог сделать намного больше, чем Мин Йонг за всю гребаную жизнь. Ему так хотелось бы назвать сына гордостью, лучшим его творением, но после всех слов, сказанных за этим столом, Йонг может только сочувственно вздохнуть. Сын, не оправдавший ожиданий, разрушивший все мечты и цели, уничтоживший все идеалы, к которым мужчина приучал Юнги с детства. Плохое воспитание? Плохое влияние? Теперь не имеет значения, где старший Мин свернул не туда, потому что Юнги принял решение, не зависящее от него. Юнги всегда делал выбор по велению сердца, не слушая никого. В отличие от Йонга, ведомый голосами других. Юнги всегда был выше других, доказав это и сейчас. — Почему ты сделал это? — тихо спрашивает мужчина, поднимая опущенный до этого взгляд на сына. — Ты предал семью, государство, своих коллег. Ты предал все, что тебе было дорого. Почему ты так поступил? — Потому что я люблю, папа. Я люблю его, люблю Чон Хосока. Я не хочу больше ничего общего иметь с полицией и государством. Ты никогда не задумывался, почему так сложно и практически невозможно поймать ни одну криминальную группировку? Потому что наша высоко почитаемая власть куплена, например, министр Кан, который покрывает их, или прокурор Вон, который снимает все обвинения с них. Ты всегда знал это, признайся. Мне плевать на полицию, они бы все равно не вспомнили обо мне, если бы я сдох. Папа, — голос Юнги мольбой наполнен, нескрываемой нежностью и любовью, которая может быть у сына к родному отцу, — уезжайте, пожалуйста. Странные звуки из коридора заставляют обоих повернуть голову на источник шума, а громко захлопнувшаяся дверь и чьи-то тяжелые шаги по паркету — вовсе насторожиться. Юнги подскакивает с места, когда в арке, соединяющей коридор и кухню, появляется фигура Дьявола, потому что блондин готов поклясться: в свете искусственного освещения видны тени подергивающегося в предвкушении острого хвоста. Юнги сглатывает вязкую слюну, во рту скопившуюся, хочет выйти из-за стола, как хриплый голос с нотками угрозы разносится по помещению. — Сядь, — приказ, которого ослушаться невозможно, Юнги обратно на стул садится. — Я, похоже, пропустил все самое интересное, — недовольно-иронично говорит Хосок и выдвигает стул, вальяжно плюхается на него, переводя заинтересованный взгляд на лежащий на столе Вальтер, который он подарил Мину год назад. Полностью ручная работа, на корпусе высечены инициалы Юнги. Хосок скрупулезно выбирал, подбирая так, чтобы идеально ложилась в ладошку Мина, не был слишком тяжел и легок в использовании. — Что решили? Что интересного придумали доблестные рыцари закона? — ядовитым голосом спрашивает Чон, изгибая губы в кривой, не сулящей ничего хорошего усмешке. Юнги не находит сил посмотреть прямо в глаза Хосока: боится увидеть в них стеклянное, замершее озеро, порезаться об острые, торчащие льдинки, которые точно его убьют. Но Юнги в очередной раз заталкивает свой страх поглубже в разорванную в клочья душу и поднимает голову. В глазах Хосока пустота вековая, непроходимая, заснеженная пустыня, в которой навсегда жизнь закончилась. В его глазах Юнги видит свое распятое на кресте тело, изуродованное, каждая капля, падающая с него, окрашивает снег в красивый насыщенный алый цвет. Блондина дергает от пронзительного взгляда Хосоковых глаз цвета ночи, которым он смотрит с самого начала, как зашел внутрь. Хосок смотрит так, что все, о чем желает Юнги в эту минуту, — это чтобы земля под ногами разошлась, демонические твари раскрыли пасть, поглотили его, потому что смотреть в любимые глаза, в которых любовь сгорела, черно-серым пеплом осыпалась на их дно, невозможно. Больно настолько, что Юнги слышит звуки разбитого, подобно хрусталю, сердца. Миллиард осколков, разлетаясь по полу, больше никогда не будут собраны воедино. Хосок все знает. Юнги не успел. Юнги феерично проебался в который раз. Юнги снова проиграл. Теперь на кону стоит жизнь, не только своя, но и близких и любимых людей, которых он пытался защитить. Юнги не смог. Юнги не смог принять правильное решение, не смог уберечь семью, не смог любить и быть любимым. Юнги проиграл самому опасному сопернику — жизни. Ничего больше не имеет значения. — Хосок, пожалуйста… — не своим голосом мямлит Мин, что сказать не находит. Здесь уже никакие слова не помогут. — Да, ты будешь меня умолять, будешь кричать, будешь просить тебя убить. Уж я постараюсь, — на лице оскал, а кровь Юнги в жилах стынет. Хосок никогда не смотрел на него так, будто вышел на охоту. Хосок на охоте, жертва в ней — блондин. — Ты не умрешь быстро, я обещаю тебе. Ты знаешь, как я люблю поиграть с крысами, — он зубами клацает в сторону, неосознанно сжимающий руки в кулаки. И в этот момент Йонг хватает лежащий пистолет и снимает с предохранителя, направляя дуло прямо в голову недернувшегося Чона. — Ащщ, не советовал бы. Ваша жена на заднем дворе дома слишком красива, и мне бы не хотелось лишать мир такой красоты, — Хосок бросает взгляд на мужчину, который оружие не опускает. — Мразь, — Йонг смотрит на задний двор через окно, где жена поливает недавно посаженные цветы. Между ее лопатками прямо в области сердца горит маленькая красная точка. Старший Мин в раздражении и бессилии закусывает губы, переводя полный ненависти взгляд на закатывающего глаза Хосока. — Что поделать, — игриво пожимает плечами Чон и встает со стула. — Заканчиваем с прелюдиями, у меня еще много дел. Юнги никак не успевает отреагировать. Из ниоткуда двое возникших людей Хосока хватают его под руки и вздергивают вверх, легко, словно парень ничего не весит. Он начинает брыкаться и ногами размахивать, но его тащат к выходу, все, что он успевает увидеть, — это как Хосок выбивает пистолет из рук Йонга. — Отец! Хосок! Блять, отпустите меня! Но его никто не слушает. Юнги выносят из дома, несмотря на жалкие попытки сопротивления, и один из амбалов открывает багажник, а второй, больно скрутив руки Мина за спиной, держит его. — Перестаньте, блять, вы что делаете! — вопит Юнги, пытается затылком ударить держащего. — Закрой рот, — грубо кидают ему в лицо, после оглушительного удара где-то в районе шеи Юнги обволакивает тьма. Тем временем Хосок без особых усилий обезоруживает старшего Мина, хватает того за запястье и заламывает назад руку, прикладывая щекой к столу и выгибая руку мужчины под неестественным углом. Второй рукой Чон держит его за шею и нагибается к уху, обдавая горячим дыханием мочку. — У тебя два варианта: пустить пулю себе в лоб или за тебя сделает это мой киллер, — Хосок сильнее руку выламывает, упиваясь болезненным кряхтением со стороны детектива. — Что он тебе предложил? — неосознанно вырывается. — Уехать, он сказал, чтобы мы уехали, — Йонг пытается сопротивляться, но как сопротивляться силе нечеловеческой, с которой Чон его держит? — Что ты с ним сделаешь? — Много чего, можете помолиться за душу своего сынишки, — усмехается Хосок и, пару раз приложив лбом об стол Мина, отпускает его. — Не имеет значения, какой выбор ты сделаешь, ты все равно останешься ни с чем. Нашу систему невозможно уничтожить, если даже задница твоего любимого сына не смогла это сделать, — с приторным сарказмом в голосе говорит Хосок и идет к выходу, оставив подаренный Юнги пистолет на столе. Он достает из кармана зажигалку, щелчок, маленький огонек ярко полыхать начинает. Чон замирает в гостиной в проеме арки, которая соединяет две части дома, и довольно хмыкает, бросая взгляд на Йонга, растерянно смотрящего на него. Пока они были заняты более важными делами в лице Хосока, даже не заметили, как люди Чона разлили по гостиной керосин. — Выживете, — напоследок говорит парень и бросает зажигалку на пол. — Мое почтение, детектив. Стоя на улице, Хосок закуривает от огонька, поднесенного телохранителем, и делает глубокую затяжку. Хосок всегда любил огонь. Огонь своей разрушающей силой показывает, насколько человек ничтожен перед неуправляемой стихией, показывает, насколько он жалок и немощен. Хосок выбрасывает недокуренную сигарету и садится в машину, которая с громким ревом срывается с места, поднимая клубы пыли, оставляя горящий дом позади. Хосоку совсем не жаль.