Black Rose

Тэхен тяжело отходил от наркоза. Первые несколько часов он не понимал, что с ним происходит, перед глазами стелился сизый туман, а в ушах раздражающий гул, отдающийся эхом в голове. Он очень сильно боялся, несмотря на успокоительные речи доктора Кима. Тэхен боится всего, что связано с белыми халатами и медициной, любые манипуляции, самые простые, вызывают у него тревогу и неоправданный страх. Один из худших кошмаров исполнился: Тэхен оказался на операционном столе. Иногда глупые страхи стоят слишком многого для человека. Страхи и переживания, постоянно испытываемые человеком, становятся навязчивыми мыслями, лезущими в голову при каждом удобном случае. Из-за них можно заработать множество болезней не только соматических, но и психологических. Тэхена страх перед больницами и врачами привел его в белые стены, пропитанные запахом антисептиков, стерильности и медикаментов. Больше всего он рад, что смог провести выступление, неожиданно свалившаяся на голову болезнь не стала помехой для подготовки к значимому дню, открывшему для артиста двери в новый мир. Тэхен тяжело вздыхает, откидываясь на подушки, направляет взгляд в слегка приоткрытое окно, задернутое полупрозрачными шторами. Его поселили в двухместную палату, но по стечению благополучных обстоятельств вторая койка пустует. Он несказанно рад остаться в одиночестве на короткое время, ведь после выписки снова начнется круговорот серой рутины в виде учебы, работы, сдачи экзаменов и в перерывах прогулки, чтения книг и самобичевания о невзаимности любви Ким Намджуна. Он невольно сжимает одеяло под пальцами от мыслей о человеке, который наглым и беспощадным образом обманывает того, к кому Тэхен успел привязаться за какие-то пару суток в больнице. Сокджин ему понравился еще в ресторане в их первую встречу, но из-за злости и обиды, бурлящей в душе, навешал на доктора ярлыки, которые срывает одним за другим. Сокджин внимательный очень, любезный и чуткий, знающий подход к своим пациентам. Сокджин улыбчивый очень, но улыбка его сдержанная, однако теплая и нежная. Сокджин сострадательный очень, непонятно: то ли дело в небольшом опыте, когда молодые специалисты еще не познали всех сторон врачебной жизни, то ли дело в самом Киме. Еще Тэхен видит на дне глаз цвета шоколада отпечаток глубокой печали, которую блондин не может понять и правильно распознать, а может, это всего лишь его нелепые мысли. Сокджин красивый безумно, заставляющий Тэхена засматриваться и восхищаться идеальными чертами лица, пухлыми губами, длинными пальцами хирурга, тонким станом и высоким ростом. Тэхен по сравнению с ним — замухрышка настоящая. Впрочем, единственное, что заставляет извилины в голове активно работать, — это вопрос: «Почему Намджун так поступает с таким светлым человеком?» Червь вины, в груди поселившийся, изъедает стенки, ложь, давящая на сердце, выть заставляет. Тэхен вранье в любом виде не воспринимает, сам никому и никогда не врет, недоговорить — да, соврать открыто — ни за что. Сейчас Кима ломает из-за всей сложившейся ситуации, если он не разберется в ближайшее время, то точно получит нервный срыв и еще больничный режим. Дверь палаты тихо открывается, создавшийся небольшой поток воздуха колышет шторы, привлекая внимание Тэхена на вход. Блондин голову поворачивает и от удивления рот раскрывает, глаза распахивает, не веря тому, кого видит. Чхве Минхо одет с иголочки в костюме темно-голубого цвета, белая, накрахмаленная рубашка, на запястье часы золотые, точно какая-то дорогая марка, волосы цвета ночи уложены в хаотичном беспорядке. Чхве, мать твою, Минхо с огромным букетом белых роз в одной руке, а в другой с пакетом прямоугольной формы из бумаги. Тэхен растерянно смотрит на мужчину, хлопая длинными ресницами, словно крылья бабочки, сжимает и разжимает одеяло, чувствуя, как ладошки предательски потеют. Минхо осторожно проходит внутрь, не закрывая до конца дверь, улыбается легко, непринужденно, будто они знакомы тысячу лет. — Здравствуй, Тэхен, — Минхо делает пару шагов вперед, а Ким весь тушуется, спиной к изголовью кровати вжимается и ноги подтянуть хочет, но шикает от неприятной и резкой боли в боку. Он забыл, что Сокджин оставил на сутки дренажную трубку, обещая, что уберет к вечеру. — Тэхен, вы в порядке? — как-то обеспокоено спрашивает мужчина, оказываясь около кровати, убирая букет на пустующую койку. — Да, все хорошо, хорошо, забыл, что у меня трубка торчит из тела, — фырчит недовольно парень и неуверенно переводит взгляд на Минхо. — Что вы здесь делаете? — удивленной интонацией спрашивает Тэхен, бросая взор на красивые бутоны белых роз. Букет снова для него.? — Я позвонил утром, ответил ваш сокурсник, который как-то сумбурно и непонятно поведал мне о том, что с вами произошло. Он сказал, что собирается к вам, дабы передать вещи, потому что увезли вас экстренно, а я вызвался просто помочь. К тому же, наше свидание, похоже, пройдет в этих стенах. Что же, я всегда за неординарность, — Минхо улыбается тепло, радушно и с открытой душой, вызывая внутри Тэхена всплеск бурных эмоций. Щеки блондина вспыхивают от смущения. — Только не подумайте, что я копался в ваших вещах или лазил по квартире! Друг вынес мне вещи, и я поехал сюда, вот ваш телефон, — Минхо кладет на тумбочку устройство, сам пододвигает стул и садится на него. — Как вы себя чувствуете? Тэхен не готов, совсем не готов разговаривать с Чхве Минхо, потому что на голове птичье гнездо, под веками отпечатки бессонных ночей, во рту сухо, похуже, чем в пустыне. Он в медицинской сорочке, с катетером в левой руке, под одеялом на теле свежий разрез. Тэхен считает, это худшее из худших свиданий за всю историю человечества. — Я… — он мямлит, опуская взгляд на свои руки, теребящие мягкую ткань, — немного разбито и устало. Я, правда, до сих пор не понимаю, как оказался здесь. Можно на «ты», не надо никаких фамильярностей. Минхо одобрительно кивает. — Знаешь, в такие моменты я всегда думаю, что наш организм, когда долго игнорируют его просьбы об отдыхе и восстановлении, сам подкидывает сюрпризы. Проходил, знаю, — пожимает плечами мужчина и одобрительно кивает. — Кстати, ваша пьеса получила высокую похвалу от очень больших людей. Скоро тебе должно прийти письмо с приглашением на прослушивание и собеседование, — Минхо чуть вперед подается, чтобы внимательно и с интересом разглядеть гамму чувств в миндальных глазах мальчика. Тэхен открытый очень, словно книга, но не менее увлекательный. Тэхен нежный, красивый настолько, что его красоте памятники возводить нужно, щедро одаривать комплиментами и на руках носить. У Тэхена глаза большие, добрые, внешняя оболочка внутренней идеально подходит. Минхо за свою жизнь много людей повстречал, много из них были красотой богической наделены, но только за ней пустота, жадность и алчность стояли. Тэхен же другой совершенно, будто не из мира сего, космический ангел с другой галактики. Минхо к нему прикоснуться хочет, но руки в кулаки сжимает, неудержимое чувство потрогать подавляет. Тэхен неземной весь, такой хрупкий, аккуратный, напоминающий куклу из фарфора, с которой только «бережное» отношение возможно. С ним нежно, ласково необходимо, наслаждение дарить и улыбкой широкой квадратной любоваться. Тэхен — эстетика безупречная, картина с ценой «не продается», Чхве видел многое, пробовал многое. Минхо — эстет гребаный, коллекционер, но мальчик перед ним бесценный сидит. Минхо всю ночь о блондине думал, нормально выспаться не смог, а как узнал, что с ним приключилось, на всех скоростях бросился к нему. Сердце гулко стучало, разнося кровь, адреналином наполненную, по организму. Минхо переживал, гадал, пока не увидел его, сидящего, обессилевшего на кровати, вздохнуть спокойно не мог. Сейчас сидит и налюбоваться не может, ибо Тэхен после операции, сонный еще, но такой уютный, что Чхве хочет его в одеяло укутать, какао в руки вручить и крепко обнять. Минхо в любовь с первого взгляда не верит, но Тэхен своим великолепным выступлением поразил в самое сердце одним четким выстрелом. Минхо обязан узнать, чем он дышит, чем живет, но уже уверен: потонет в нем безвозвратно. — Спасибо большое! — восторженно восклицает блондин. — Подготовка к выступлению высосала из меня все соки, но я сам доволен, хотя обычно всегда находишь кучу мелких ошибок, начинаешь заниматься самобичеванием несмотря на то, что все кругом твердят, что ты хорошо справился. — На одном спектакле, еще учась в академии, я так облажался, что до сих пор вспоминаю и краснею, — смеется мужчина, пятерней зачесывая назад волосы. Тэхен расплывается в веселой улыбке, а Минхо в ней растворяется, подобно сахару в воде. С Чхве, оказывается, безумно интересно. Мужчина рассказывает о театральной юности и школьных представлениях, в которых он играл прыгающее дерево или цветок. Ему не доверяли серьезные роли, но после выпуска из школы и поступления в академию Минхо кровью и потом получил первую главную роль, от которой зависело все будущее. Минхо справился, весь спектакль держался только на его выступлении, за что он заслужил уважение преподавателей и всех сокурсников. Минхо любили, Минхо завидовали, строя козни против него. Но, несмотря на все, Минхо оставался верен себе, своим идеалам и целям, идя к ним через тернии. — На выпускных экзаменах мы ставили «В ожидании Годо», которое я провалил, — он пожимает плечами, вспоминая позор, легший черным отпечатком на карьеру. — Да я ни за что не поверю! Вас Голливуд заметил и пригласил работать к себе! — У меня осталась запись, хочешь, покажу тебе как-нибудь, — Минхо оборачивается резко на звук распахнувшейся двери и встает, протягивая руку зашедшему врачу. На Ли Чжухоне серый медицинский костюм, поверх белый халат, на шее фонендоскоп, а на лице озорная улыбка. Доктор протягивает руку мужчине, крепко пожимая ее и переводя слегка прищуренный заинтересованный взгляд на Тэхена. — Доктор Ли, — уголки губ приподнимает Ким и слегка виновато смотрит на Чхве. — А где Сокджин-хен? Он говорил, что зайдет. — Он немного занят, делает перевязку, я просто зашел проведать тебя, — подмигивает Чжухон и трет затекшую шею, ведь только недавно вышел из операционной. — Тебе лучше? Ничего не болит? — Излишнее беспокойство, доктор Ли, со мной все в порядке. Только хочу, чтобы побыстрее убрали эту дурацкую трубку, — надувает губки Тэхен, а Чхве считает этот жест чересчур милым. — Я позову сестру, тебя отведут в перевязочную, — врач что-то нажимает на своих apple-watch. — Чжухон, я понимаю, что привилегий у тебя больше, но, пожалуйста, не надо распоряжаться моими пациентами, — Сокджин брови хмурит, стоя в дверном проеме, буравя недовольным взглядом обоих мужчин, наглым образом прерывающих покой его пациента. — Я попрошу вас обоих, — Ким кивает на незнакомца в костюме, — покинуть палату: моему пациенту нужен отдых и мне необходимо его осмотреть. Сокджин выгоняет всех, закрывая за ними дверь, обратно возвращаясь к Тэхену, не успевшему толком ничего понять. Ким просит убрать одеяло и лечь, выпрямив ноги. Он щупает живот, осматривает послеоперационную рану и довольно хмыкает. — Вечером сниму дренаж, наложу повязку, а завтра к обеду выпишу, но обещай, что будешь соблюдать диету и два дня постельного режима, хорошо? — Мне очень повезло с лечащим врачом, — улыбается ярко Тэхен. — Не преувеличивай, — отмахивается Джин и кладет ладонь на лоб, прикидывая, есть ли температура. — Тебе нужно отдыхать, Чжухона я к тебе не пущу больше, а твой друг может зайти завтра, — Сокджин замечает, как вспыхивают румянцем щеки парня. — Тот мужчина не твой друг, да? — Ким хихикает в ладонь, не сводя шоколадных глаз с Тэхена. — Нет, он познакомился со мной после выступления и пригласил на свидание, но все вышло вот так, и в общем неважно, — Тэхен натягивает одеяло на лицо, а Сокджин мягко касается пальцами волос цвета солнца и взъерошивает их. В движении так много нежности и безвозмездной заботы, отчего сердце делает очередной кульбит. Сокджин заслуживает большего, чем ложь, Сокджин заслуживает всей любви этого мира, а получает предательство. Тэхен рассказать все хочет, но как, когда не имеет на это никакого права. — Сокджин-хен, а как ты познакомился с Намджуном? — несмело спрашивает Ким, а Джин только театрально закатывает глаза. — Ничего необычного. В музее, я очень люблю искусство, — доктор бросает беглый взгляд на наручные часы. — Он долго за мной бегал, пока я ломал из себя неприступную принцессу, теряя драгоценное время. Поэтому мой тебе совет: не тяни, не теряй минуты счастья, потому что никогда не знаешь, когда они закончатся. Жизнь непредсказуемая, поэтому цени каждый ее момент, Тэхен. Это важно, это очень важно. Сокджин вымученно улыбается, а в глазах столько боли и страдания нечеловеческих, что никому не под силу вынести подобное. Тэхен замечает, как в уголках глаз блондина собираются капельки слез, смахнутые слишком быстро. Тэхен замечает, как Сокджин мелко трясется, сжимая руки в кулаки в карманах халата. Тэхен замечает, как трудно доктору становится дышать. Тэхен только сейчас понимает, что на плечах Ким Сокджина бремя неподъемное лежит, разрушающее изнутри. Сокджин не заслуживает перманентной боли, на дне зрачков скопившейся. Сокджин заслуживает счастья, самого настоящего и искреннего человеческого счастья. Если он узнает правду, его это сломает, а если не узнает, то проживет жизнь с человеком, который обманывает, смотря в его лицо. Как правильно поступить, Тэхен не знает. Сокджин уходит, извиняясь за сентиментальность, говоря, что часам к трем он подошел к перевязочной. Тэхен один остается со своими внутренними демонами, телефон берет с тумбочки. «Расскажи ему правду», — пишет сообщение Намджуну блондин. «Тэхен?» — ответ приходит спустя долгие десять минут. «Расскажи ему правду! Если ты не сделаешь этого, то сделаю я!» — Тэхен бесится, отчаянно быстро нажимая буквы на дисплее. «Если ты его так сильно любишь, то скажи ему правду! Сокджин не заслуживает подобного к себе! Ты должен быть с ним честен!» «Тэхен, я не хочу тебе угрожать» «Плевать мне! Сокджин должен знать. Если ты его любишь, то скажешь правду, как бы больно тебе ни было, как бы ты сильно ни хотел его потерять. Не будь эгоистом. В любви этого нет». Ответа нет. Но через пару минут приходит сообщение от другого человека. «Извини, что ушел и не попрощался, мне позвонили, сказали срочно явиться в министерство. Я узнал у доктора Кима, что тебя завтра выпишут. Ресторан? Только для тебя бульон куриный и некрепкий чай», — и в конце смеющийся смайлик. И на Тэхеновых губах улыбка глупая совсем, но счастливая, парень смотрит на розы, для которых санитар любезно предоставил ведро с водой, и пишет ответ: «Я согласен».

***

Намджун осознает аморальность совершенного поступка. Намджун понимает неправильность происходящего. Намджун хочет все исправить, но прошлое не вернешь, как бы сильно того не хотел. Намджун совершил ошибку, тотальную, чреватую, поставившую под угрозу созданное его руками счастье, им же уничтоженное. Намджун жалок. Он не справился, проиграл судьбе от ее тяжелых ударов, упав и больше не встав. Намджун слаб. Он испугался и, как загнанная жертва, спрятался глубоко в норе, надеясь, что его минет буря. Тэхен прав, абсолютно прав в каждом слове. Тэхен, зеленый пацан еще, жизни не видевший особо, прав, как никто другой. Тэхен, привлекший его внимание своей ахуенной задницей и утонченной красотой. Тэхен, которого Намджун использовал, словно куклу, после выбросил в первое мусорное ведро за ненадобностью. Тэхен, выстанывавший его имя по ночам, смотрящий невинно-любящими, большими, миндальными глазами и улыбающийся добро и нежно, словно Намджун для него — целый мир. Он плюнул ему в лицо, растоптал безжалостно душу, размазывая по асфальту, и плюнул еще раз. Намджун омерзителен самому себе. Тэхен чертовски прав. Во всем. Намджун обманывает того, кого любит, к ногам которого готов Вселенную положить, чьи руки бесконечно долго целовать может. Намджун — предатель, лгун и лицемер. Мужчина стоит около окна гостиной в квартире Сокджина и пьет виски, смотря на город, раскинувшийся под ногами. Первые огни начинают зажигаться в зданиях напротив, первые звезды — появляться на темно-синем небе. Он смотрит на мчащиеся по шоссе машины, на пробегающих по тротуару людей, понимая, сколько непростительного совершил. Намджуну плевать на душу искалеченных его бизнесом людей, потому что это их личных выбор, он никого не просил. Намджуну плевать на войну между кланами, готовыми разорвать друг друга за власть, деньги и поставщиков. Намджуну плевать на все жизненные проблемы мира, катастрофы и бедствия. Единственный человек, который завлекает все его внимание и интересы, должен с минуты на минуту пересечь порог квартиры, повесить куртку на вешалку, бросить ключи в корзинку плетеную у входа и пройти в гостиную. Сокджин — очень организованный человек, очень внимательный к мелочам и очень пунктуальный. Намджун любит его всего целиком, готов зацеловывать от макушки головы до кончиков пальчиков на ногах. А если любил, то поступил бы так, как поступил? Дверь закрывается с мягким щелчком, копошение в коридоре, бесшумные шаги по полу. Намджун допивает алкоголь, губы облизывает и ставит стакан на столешницу, оборачивается на зашедшего в гостиную Сокджина. Он бледен, устал, сильно похудел — один из побочных эффектов препаратов. Намджун пытался отговорить его от работы, блондин только злиться начинал, просил не поднимать этой темы. Намджуну тяжело смотреть, как медленно из Джина вытекает жизнь, но настолько сильный и неколебимый духом, что он завидует, понимая: ему таким никогда не стать. — Привет, — Сокджин проходит в кухню, соединенную с гостиной, и наливает из стеклянного кувшина воды, выпивая залпом. — Устал? — Намджун со спины подходит, за талию обнимая, утыкаясь носом в изгиб шеи. От Сокджина пахнет больницей, запах настолько глубоко въелся под кожу, что никакие масла, парфюм его не перекроют. Мужчина целует нежную кожу и крепко к себе прижимает. — Устал, много пациентов сегодня было, — блондин откидывает голову на плечо Джуна и прикрывает глаза. — Намджун, — тихо начинает парень и немного оборачивает голову вбок, чтобы можно было посмотреть в глаза Кима. — Скажи, только честно, — улыбается кротко и тепло, что у Джуна в сердце звезды одна за другой взрываются. — После того, как ты узнал о моем диагнозе, ты изменял мне? На Землю метеорит упадет, разнося в щепки все живое и неживое на мелкие атомы. Все вулканы начнут извергаться в один миг, покрывая поверхность огненной лавой, убивая все на своем пути. Люди перестанут воевать за власть и территорию, а дети — погибать от голода и холода. Намджун ожидал все, что угодно, но только не такого прямого вопроса глаза в глаза от человека, целой вселенной для него являющегося. — Что? Сокджин, я… Намджун впервые за тридцать лет жизни не знает, что ему сказать. Оправдываться или нет, лгать, смотря в любимые глаза, наполненные тоской и печалью, — он не знает. Намджун разворачивает блондина к себе лицом, кладя ладони на плечи. Сокджин разбито смотрит, будто все чувствует. — Что ты такое говоришь? С чего ты взял? — в глазах Джуна растерянность полная, блондин видит каждую эмоцию, распознает ее и через себя пропускает. Сокджин глупым никогда не был. — Намджун, — Джин кладет руки на грудь мужчины, скрытую тканью белой рубашки, — я болен, у меня ВИЧ, и это настоящее чудо, что твой организм невосприимчив к этой инфекции. Ответь только честно, я пойму, правда, наверное. Я вообще удивлен, как ты возишься со мной, — смешок с пухлых губ срывается, а Намджун вязкий ком, поперек горла вставший, сглатывает. — Изменял? — надрывно так, губы Джина дрожат. Поймет, примет, простит.? Намджун кивает. Мир Сокджина рушится миллиардами бесконечных осколков, расстилаясь под ногами бескрайним полем, больно и глубоко вонзаясь в ступни от каждого сделанного впредь шага. Сокджин неосознанно на вопрос решился. Каждодневный стресс, давление извне, тяжелая работа и постоянная борьба с непредсказуемыми выпадами жизни. Сокджин устает, в его организме циркулирует убивающий вирус, несмотря на дорогостоящие препараты, своевременно начатую терапию — исход один. Человечество не придумало еще, как победить вирус, только отсрочить неминуемую дату. Высока вероятность прожить десять, даже пятнадцать лет, но самый тяжелый период — принять неизбежность, обрести новый смысл и понять, действительно ли все, что ты делаешь, важно и ценно для тебя. Этот вопрос возник спонтанно для самого Джина, но он должен знать правду. Пусть от нее сердце кровью обливается, душа воет от невидимых глубоких порезов, но он должен знать. Смотря на Тэхена, краснеющего при упоминании Минхо, он понял, что давно не испытывал что-то подобное, когда бабочки в животе свой танец устраивают, а колени дрожат от каждого вздоха возлюбленного. Сокджин в одночасье понял, что между ними стена образовалась, недосказанности и непонимания, будто все точно так же, но что-то изменилось, витает мелкими частичками, разряжая атмосферу вокруг. Подобные еле уловимые изменения тяжело объяснить, но это не навязчивые мысли, а идущее из глубин собственного существования ощущения, когда замечаешь всякие незначительные мелочи, которые раньше не имели места в отношениях. Сокджин делает шаг назад, ищет руками за что уцепиться, потому что ноги предательски дрожат и подгибаются. Это не из-за восьмичасовой работы, нескольких операций, обхода пациентов — это из-за взгляда любимых глаз, в которых океан вины и сожаления плещется. — Уходи, — разбито просит блондин, но Намджун сокращает между ними неожиданно возникшее расстояние, обхватывает большими ладонями лицо и поднимает. Слезы на глазах парня выворачивают душу, бросая ее в адовый котел. — Сокджин, выслушай меня, — умоляет, голос Кима на грани безудержной истерики. Он не готов, не готов уйти, не объяснившись. Намджун хотел поговорить, но Джин его опередил. — Уходи, пожалуйста… — у него губы дрожат. — Мне надо побыть одному, пожалуйста. Намджун отпускает любимое лицо, искаженное гримасой немыслимой боли, поглощающей весь свет в этих до невозможности прекрасных шоколадных глазах. Намджун делает шаг назад, потом еще и еще, борется с порывами забить на слова и броситься к Джину, обнимать крепко и долго, на коленях выпрашивая прощения. Намджун останавливается возле двери, опускает ручку вниз и бросает взгляд на так и застывшего Сокджина, смотрящего в пол. Намджун по ту сторону двери, утыкаясь лбом в железную холодную поверхность, шепчет бесконечное множество раз «прости». Сокджин облокачивается на стену и сползает по ней вниз, не сдерживая истошный вопль отчаяния… в пустоту. У Сокджина четвертая стадия: депрессия.

***

Чимин просыпается, когда сильные руки вокруг талии обвиваются, спина в мощную грудь упирается, горячее дыхание мочку уха опаляет, разнося по телу волну приятной дрожи. Чимин инстинктивно руки поверх чужих накрывает, крепко сжимая до красных полумесяцев на коже. Чимин распахивает глаза, резко поворачивает голову назад на объект вторжения в его страну грез. Чимин его ждал, долго ждал, сидя на кровати в кромешной темноте, обдумывая каждое слово, сказанное Чоном в ванне. Чон Чонгук его любит. Чон Чонгук сказал три слова, значащие слишком много в суровом и жестоком мире, в котором им посчастливилось столкнуться. Чон Чонгук сделал первый шаг, отбросив все сомнения, бросившись в омут с головой ради него, ради Пак Чимина. Чимин боится, боится принять чувства, накрывающие снежными лавинами, из которых выбраться невозможно. Чимин боится до скрежета зубов, боится до дрожи в коленях и спертого дыхания, боится, потому что чувства эти внутри не умещаются, его на части разрывают, наружу просятся. Чимин их выпустить желает. Чон Чонгук его любит. Тот, кто подарил ему настоящий Ад на земле, теперь готов создать Рай для него. Ирония судьбы. Чимин мечтал вонзить в черное сердце Чона нож, глубоко и с особым наслаждением в глазах, но сейчас сердце это в его ладонях лежит, полностью ему принадлежит. Оно кровоточит, алые струи стекают по ладоням, по предплечьям, и будто красные нити тянутся к грудной клетке, оплетают, подобно вьющимуся плющу на каменных стенах, создающему между ними прочную и нерушимую связь. Чимин любит. Чимин любит одержимой любовью, приносящей боль, отчаяние, разбивающейся вдребезги о торчащие из воды камни. Чимин безвозвратно прыгает с утеса, погружаясь в бездонные темные воды, имя которым Чон Чонгук. Чимин скидывает с себя руки мужчины, резко переворачивается и садится на бедра удивленного Чонгука. Сон давно испарился. В душе накоплено слишком много, от чего необходимо избавиться здесь и сейчас, расставить все точки, превратив в запятые, и начать новую историю с чистого листа. Никогда не поздно начать. Пусть у них все неправильно, все безумно, но эта история принадлежит им. — Я думал, что ты спишь, — Чонгук довольно хмыкает, ладонями проводит по Чиминовым бедрам. — Я спал, — хмурит брови Чимин и кладет руки на мужскую грудь, сжимает черную рубашку. — Пока ты не побеспокоил мой сон, — ухмылка персиковые губы трогает. — Прости, ангелок. Ты слишком прекрасен, не смог удержаться, — Чонгук кончиками пальцев проводит по нежной щеке парня, поражаясь ее мягкости и гладкости. Чонгук долго смотрел на спящего Пака с чуть приоткрытыми губами, поблескивающими от слюны в свете холодной Луны. Чонгук смотрел и любовался безупречной красотой, словно все существующие-несуществующие боги трепетно изваяли немыслимую для них самих красоту, вкладывая невероятные качества в образ Чимина. Чонгук оторваться не мог, наслаждался, кормил демонов внутри, жадно клацающих зубами на то, что им принадлежит. Чонгук раньше в особняк ездил редко, практически не посещал его, но теперь готов перевезти сюда весь офис и всю квартиру, ведь в кровати спит он, забравший сердце, душу, навечно к себе привязавший. Чонгук не скажет, когда влюбился, но влюбился в силу, несгибаемость характера, влюбился в то, как Чимин идеально балансирует между жестокостью и милосердием, нежностью и твердостью. Чонгук влюблен, если спросить, что такое любовь, то он незамедлительно ответит «Пак Чимин». — Я тебя не простил, долго не прощу, — недобро ухмыляется Пак, подбрасывая дров в медленно разгорающийся костер. На дне антрацитовых глаз вспыхивают демонические огоньки. Чимин провоцирует, потому что с Чонгуком по-другому невозможно. — Играешь с огнем, Чимин-а, — Чонгук устраивает руки на бедрах Пака, наблюдая за тем, как нарочито медленно брюнет расстегивает пуговицы на рубашке, как ведет руками по крепкой груди, подушечками пальцев вырисовывая узоры татуировок, останавливаясь на шраме на ребрах. Подмечает немой вопрос в карамельных глазах, направленный на него. — Ножевой. Три года назад на обмене товара, где я присутствовал лично. Сколько крови тогда было, ух. Предал свой же человек, — Чонгук продолжает наблюдать, с каким интересом Чимин разглядывает рисунки на теле, после пальцы парня соскальзывают на ремень брюк, пуговицу и ширинку, с легкостью расстегивая их. — Я уже давно обжегся, — Чимин тянет брюки вниз, захватывая боксеры, Чон приподнимает бедра, чтобы помочь Паку. — Что ты… блять, — Чонгук громко выдыхает, откидываясь на подушки, когда парень неожиданно обхватывает губами головку члена, начав посасывать, словно сладкий леденец. Чимин его точно доведет до горячки одним блядским взглядом, брошенным вверх из-под длинных ресниц. Чонгук смотрит, как Чимин проводит языком по вздутым венкам, обводит кончиком языка головку, дразнит, в рот не берет, как лижет, будто лакомится, словно ненасытная кошка. Короткие пальцы обхватывают основание члена, начинают медленно водить вверх-вниз, через секунды Чонгук цепляется пальцами за простыни, сжимая до побеления костяшек. Член упирается в заднюю стенку Чиминовой глотки, помутневшие от похоти глаза смотрят прямо на Чона, выбивая из груди полузадушенный стон. — Пиздец. Чимин сосет лучше бордельской девицы, заглатывая глубоко, причмокивая этими невозможными пухлыми губами, сводящими Чонгука с ума. Чимин напористо скользит вверх и вниз, языком вырисовывая только ему известные зигзаги, заставляя Чона позабыть обо всем, что происходит во внешнем мире. В комнате только он, сосущий, блять, Чимин, страсть и безумная любовь, оплетающие их с ног до головы. Ничего не имеет значения. Чимин снова берет до основания, задерживаясь, а после отстраняется, глотая воздух и откашливаясь, снова берет. Чонгук толкается бедрами навстречу, зарываясь пальцами в смоляные волосы Пака, насаживая его на свой член, проверяя, как долго сможет удержаться. Держится. — Блять, ты просто невероятен, — Чонгук трахает его в рот некоторое время, а после резко тянет за волосы на себя и впивается в губы безудержным, страстным, настырным поцелуем, выбивающим весь кислород из легких. Чимин стонет в поцелуй, язык Чонгука проскальзывает внутрь, обводя влажные стенки рта, кромку зубов, переплетая языки в лихорадочном танце. Чимин плавится воском в руках личного Монстра, умело играющего на струнах души, создавая их собственную композицию. — Хочешь быть сверху, малыш? — губы Чонгука трогает улыбка, способная подарить Чимину надежду и веру в то, что все может быть по-другому. Чонгук никогда так не улыбался. Всегда на губах усмешка или снисходительная улыбка была, а сейчас будто все цветы мира расцвели в одной легкой улыбке, адресованной именно Чимину. Он осекается на мгновение, смотря на красивое лицо мужчины, на точеные черты, словно его изваяли по какому-то особенному эскизу. — Хочу, — шепчет губами Чимин. — Ты — мое наказание, — Чонгук притягивает парня к себе и вновь целует, вкладывая чувства вседозволенной нежности, ласки, заботы и любви, которыми впредь он будет осыпать Чимина. — Мое спасение. Чимин начинает раздевать его, а Чонгук помогает стянуть с себя ненужные тряпки. Чон отдает поводья в руки Пака, позволяя управлять и делать все, что он захочет. В глазах Чимина слишком много чувств, которые он хочет выплеснуть, которые хочет показать ему, Чонгук их готов принять, пустить по крови и полностью раствориться в них. Чонгук без Чимина — лишь пустая оболочка, не имеющая ни смысла, ни жизни — ничего. Чимин глубоко внутри теперь сияет миллионами звезд в одинокой и заблудшей душе Чонгука. Пак достает из тумбочки смазку, обильно надавливает на руки и смазывает член Чона, который тяжело выдыхает в эти секунды. Чимин садится на его бедра, призывно трется ягодицами об член и нахально дразнит. Чимин — чистое совершенство, медленно убивающий яд, отравленное яблоко, от которого Чонгука ведет с каждой секундой все больше и больше. Он готов сорваться, но терпит, щеки изнутри прикусывает, кровь свою же пьет. Чимин заводит руки за спину, нащупывает стоящий колом член Чонгука и, приподняв бедра, насаживается, тело пробивает неконтролируемая дрожь. Чимин растягивал себя, но распирающий стенки Чонгуков член ни с чем не сравним. Чимин опускается до конца, сдвигает брови к переносице от жгучей боли. Чонгук тоже не двигается, наблюдает за эмоциями Пака, когда складка на лбу разглаживается, не выдерживает, мертвой хваткой цепляется в молочные бедра и толкается. Чонгук терпением никогда не отличался. С губ Чимина срывается громкий стон, заполняющий комнату и ласкающий слух Чона. В грехопадении они участвуют оба, пусть окажутся на самом дне Тартара, но вместе, переплетенные тела ни одна сила друг от друга разодрать не сможет. Чимин всякий раз борьбу с демонами Чонгука проигрывает, полностью отдается в их власть. Демоны пожирают его, плевать: пока рядом Чонгук, больше ничего не страшно. Мужчина переворачивает его, подминает под себя желанного, возбужденного, тающего, словно мороженое, парня, входит одним уверенным толчком. Чимин впивается в татуированные плечи, подтягивает к себе и начинает целовать шею, обводит языком выступающие сосуды и стонать так по-блядски-громко-пошло прямо на ухо начинает, что заставляет Чонгука сильнее вколачивается в него. — Стони громко, стони для меня. Чонгук наваливается на парня, трахает его размашисто, быстро, выбивая новые и новые всхлипы и вздохи. Чимин ноги сжимает на пояснице, ближе к себе прижимая, чтобы кожа к коже, чтобы один воздух на двоих делить. Чонгук целует его лицо, каждый миллиметр, дышит в унисон, не может перестать довольствоваться этими высокими стонами, ставшими саундтреком его жизни. Чимин сжимает внутри себя член, вскрикивает, когда Чонгук толкаться глубже, напористей начинает, заходя именно под тем углом, что каждый удар по простате фейерверками перед глазами вспыхивает. Член Чимина трется между их телами, вызывая новые, невероятно яркие вспышки. Трахаться с Чонгуком — апогей наслаждения. Чимин припадает губами к губам мужчины, целует долго, пока от очередного грубого толчка не вскидывает назад голову. С Чонгуком нежно невозможно, но это то, что обоих заставляет ощутить себя живыми. Чимин кончает с протяжным хриплым стоном, впиваясь ноготками в спину, расцарапывая кожу. Чонгук рычит недовольно, вколачивается в любимое тело, доводя парня до гиперстимуляции, отчего в глазах слезы собираются. Чонгук сцеловывает слезинки, катящиеся по щекам и кончает следом, изливаясь внутрь парня. — Чонгук… Чимин обхватывает его лицо, смотрит в омуты напротив и улыбается так ярко, что эта улыбка любое солнце погасить способно. — Я… — Пак тяжело дышит, его тело дрожит, — ненавижу тебя, ненавижу так же сильно, как и люблю. — Значит, я все делаю правильно, — целует его в нос. Чонгук трахает его долго, растягивая удовольствие на несколько часов. Чимин, как податливый пластилин, мнется в его руках, позволяя трахать себя в самых разных позах. Чонгук берет его сзади, заставляя до хруста выгибать спину, выбивая хриплые стоны. Чонгук не церемонится и трахает его у стены, оставляя царапины на гладкой коже лопаток. Чонгук его целует. Они целуются долго, соревнуются за первенство, но Чимин проигрывает, отдает себя, разрешает терзать страстно губы, красные и опухшие. Они целуются до самого рассвета. Чонгук оставляет короткий поцелуй на его лбу, подхватывает на руки и несет в ванную. Пока вода в джакузи набирается, Чонгук трахает его прямо на умывальнике, а после вместе с ним опускается в горячую воду, сажая Пака между разведенных ног. Все тело Чимина покрыто метками, расцветающими фиолетово-синими узорами, оставленными Чонгуком. Они будто звезды, красивой россыпью по молочной коже разбросаны. Чонгук целует его в плечо и прижимает ослабленное и вытраханное за ночь тельце к себе. Чимин в его руках такой маленький, такой хрупкий и уязвимый, что Чону хочется закрыть его от всего мира. — Чонгук, — Пак откидывает голову на плечо мужчины. — Обещай мне, что спасешь мою семью. — Обещаю, — прижимает сильнее. — Что вы решили? Какой план? — Чимин устало зевает. — Ты серьезно? Хочешь говорить об этом? — брюнет всегда умеет удивить. — Хосок уверен, что это ловушка. Впрочем, от Чон Пуонга другого ожидать не стоит. Мы выставим людей, будем готовы к его сюрпризам. — Я пойду с тобой. — Нет. — Чонгук, это моя война тоже! — Ты не пойдешь туда, Чимин. — Ты не запретишь мне! — Чимин неожиданно встает, но ноги ватные и дрожащие не удерживают, и он снова падает в воду. — Это ради твоей безопасности! — Чонгук устало трет переносицу двумя пальцами, выдает, сам от себя не ожидая. Сейчас Чонгук не может потерять то, что только приобрел. Свой смысл. Он знает, что собрание, которое состоится через несколько дней, — всего лишь ловушка, но только так можно будет все закончить. — Это может быть опасно… Но договорить ему не дают: — Я эти два года выживал, ты не знаешь, через что мне пришлось пройти. Я знаю, что такое риск и что такое опасность. Если я прошу тебя взять меня с собой, то это значит, что я рассчитал все и я уверен в том, что делаю. Я не буду лезть на рожон, обещаю, но я не могу оставаться в стороне. Там моя семья, я должен ее спасти. Я отдал всю информацию на Пуонга Хосоку, но я должен быть там, — запинается. — С тобой. — Я говорил тебе, что ты удивительный, Пак Чимин? — Чонгук притягивает его к себе и мокро целует в губы. — Хорошо. Но ты останешься в машине и, несмотря ни на что, не выйдешь оттуда, понял? — Понял вас, мой господин, — Чимин хихикает, когда Чонгук прыскает ему в лицо водой. — Ты напрашиваешься, — угрожает Чон. — Нет-нет, я устал и хочу спать! Если бы я знал, что ты такой демон в постели, душу вытрахивающий, я бы ни за что не лег с тобой… — но его затыкают грубым поцелуем. Если бы Чимину два года назад сказали, что он будет засыпать в объятиях человека, окрасившего его душу в черный, то Пак никогда бы в это не поверил. Чимин засыпает в объятиях Монстра, который отныне будет защищать его сон.

***

Темнота. Тишина. Гулкое биение сердца. Тонкая полоска света, просачивающаяся постепенно от медленно открывающейся железной двери, падает прямо на хрупкое, обнаженное по пояс тело. Железные цепи, перекинутые через палки, тянущиеся вдоль потолка, змеями обвивают тонкие запястья, натирая нежную кожу, оставляя на ней красные отметины. Тихий болезненный стон срывается с приоткрытых бледных губ, вызывая у Хосока снисходительную усмешку и тяжелых вздох. Он включает свет одной тусклой лампы, висящей на потолке, и закрывает за собой дверь. Прошло два дня после визита Чона в дом Мин, два дня после их последней встречи, ставшие для Хосока настоящим Адом. Ему не жаль за свой поступок, ему не жаль чету Мин, ему не жаль. Ему жаль, что он был таким дураком, которого обвели вокруг собственного носа, насмехаясь над глупостью влюбленного человека. Хосок убедился: любовь слепа, перечеркивает всякую рациональность, затуманивает трезвость ума сладкими речами и ласковыми прикосновениями. Хосок убедился, что отец был прав, постоянно намекая раскрыть глаза, но он никого не слушал, думая и веря, что его любят в ответ. Ошибался. Юнги обессиленно дергает затекшими руками, ведь не знает, сколько провел в подвешенном состоянии. Ноги едва дотягиваются до пола, все тело ужасно ломит, жутко хочется пить. Парень слышит звук открывающейся двери, вздрагивает, но головы не поднимает, глаза не открывает. Грузные шаги, эхом от стен отдающиеся, принадлежат его личному палачу, держащему топор в руках, готовому в любую секунду замахнуться и забрать его жизнь. Юнги сжимает губы в тонкую линию, понимая, зачем Он пришел. Хосок пришел вершить правосудие, выбивать из него мольбы о прощении и милосердии, наблюдать за корчащимся в агонии предателем и поистине наслаждаться зрелищем. Юнги знает, где он. Этот старый подвал на окраине города, находящийся в убогом, забытом, старом заводе, повидал неисчисляемое количество предателей клана, которых Хосок лично истязал, измучил и похоронил под толстыми слоями земли за зданием. Там могил не сосчитать. Юнги первый раз оказался здесь в качестве зрителя полтора года назад, смотря за тем, как искусно Чон снимал кожу с очередной крысы, щедро поливая ее дорогим бурбоном, вынуждая Мина отворачивать голову. Хосок, изощренный любитель пыток, всегда находил новые способы расправы, а его жертвы действительно молили о смерти. Чон Хосок, который любил Мин Юнги, и Чон Хосок, который является главой клана «Черная Роза», — это совершенно два разных человека. Теперь Мин Юнги узнает настоящую сущность того, кого любит сильно и безоговорочно, и слезы, текущие по щекам, сейчас совсем неуместны, но их не сдержать. Холодные пальцы обхватывают подбородок, вздергивают вверх, горячее дыхание с запахом любимых сигарет Хосока обдает лицо. Юнги открывает глаза. — Почему ты плачешь, любовь моя? — С нежной интонацией спрашивает Чон, размазывая большим пальцем капли слез по правой щеке. Юнги на истеричные рыдания переходит, головой отчаянно из стороны в сторону махать начинает, сжимая руками холодные цепи над головой. Юнги умирать не хочет, никто не хочет, но он долго по краю обрыва ходил, играл в безумные игры с судьбой. Юнги летит со стремительной скоростью вниз, не зная, когда достигнет дна, и достигнет ли вообще. Хосок ловит его лицо, сжимая, словно в тисках, в крепких ладонях, фиксирует и заставляет в глаза свои черные смотреть. Юнги смотрит, будто завороженный, видит, сколько в них ненависти плещется, перекидывается через края и обжигает его. Юнги страшно, страшно невероятно, потому что перед ним самый настоящий Дьявол стоит с довольной ухмылкой на лице, жаждущий его душу в свои правления забрать, не подозревая, что душа давно ему принадлежит. — Ты так прекрасен, даже не представляешь насколько. Хочешь пить? — спрашивает Чон и мажет по губам, получив быстрый-быстрый кивок головой, отходит за бутылкой воды, открывает и возвращается. — Пей, — подносит горлышко к сухим губам, которые жадно начинают проглатывать жидкость. Хосок запретил своим людям сутки давать Юнги воды и еды до его прихода. Мужчина отдергивает бутылку, по волосам проводит, словно гладит щенка, и в висок целует. — Тише, тише, подавишься, — шепчет Хосок, пока блондин откашливается. Юнги облизывает губы, дрожит всем телом, но осознает, что оправдываться не имеет смысла, понимает, что любые слова, сказанные им сейчас, только усугубят ситуацию. Юнги знает, что виноват во всем, знает, что дурил Хосока на протяжении двух лет. Юнги — фееричный неудачник, который покорно опускает голову, вызывая у Хосока недовольный смешок. — Не смей строить из себя жертву, сука! Ты столько лет играл со мной, а теперь что, блять, совесть проснулась? — хлесткая пощечина обжигает правую щеку, но Юнги только сильнее челюсти сжимает. Новая порция слез из глаз прыскает. — Ты решил со мной в молчанку играть? — Юнги на эти слова головой мотает. — Может, мне вырвать твой юркий язычок? Хотя, блять, сосет он просто божественно, — недобрый огонек в глазах Хосока вспыхивает, пуская по крови Юнги первобытный страх. Он дергается резко назад, когда Чон одним резким движением срывает с него джинсы. — Хосок, не надо, — хрипло, разбито мямлит Мин, пока руки мужчины оглаживают худые бедра. — Голос подал наконец-то, — хмыкает удовлетворенно Хосок. — Ты не сопротивляешься, героя из себя строишь? Я тебя сломаю, но не убью. Смерть для тебя — слишком легкий и быстрый выход. Я тебя запру, надену кожаный поводок и сделаю из тебя ручного и шелкового песика, — Хосок проводит языком по мочке уха. — Изуродовать твое тело я всегда успею, когда надоешь, хотя ты мне никогда не надоешь. Уж слишком глубоко ты под кожу залез, как паразит, даже избавляться не хочу, дорог стал, ядом своим напитываешь. — Хосок, пожалуйста, — шепчет Юнги, но понимает, что никакие слова не помогут, никакие оправдания, никакая борьба. Юнги не сопротивляется, потому что глупо, потому что от неизбежности бежать бессмысленно. Хосок будто чувствует это, поэтому бесится с каждой секундой сильнее. Юнги поражение принимает, бес внутри Чона бунтовать начинает. Хосок чувствует, но не признает. Юнги уже сломан, на части разорван, его душа давно кровоточит от ран. Хосок расстегивает молнию на штанах, стягивает с себя, закатывая, боксеры, плюет на руку и пару раз по твердеющему члену проводит. Хосоку плевать на любые слова Мина, плевать на него, плевать. Хосок не знает, кого в этом убедить пытается. Обхватывает дрыгающегося парня под талию одной рукой, второй член пристраивает ко входу и толкаться начинает. Плевать. Абсолютно плевать, что нечеловеческий душераздирающий крик по всему подвалу разносится, оглушая на мгновения. Абсолютно плевать, что тугие, нерастянутые стенки больно на член давят, сопротивление создавая. Абсолютно плевать, что цепи неистово побрякивают над головой. Хосок толкается до упора, вжимая парня в себя настолько крепко, насколько возможно. Хосок толкается еще сильнее, Юнги отчаянного вопля не сдерживает. Скольжение легче становится, парня трясет всего, он кричит, умоляет прекратить, но Хосок в вакууме будто, не слышит ничего, свой голод утоляет, свою ненависть погасить пытается. Хосок пальцами в живот плоский впивается, начинает размашисто и грубо трахать Юнги. Хосок теряет счет времени, он приподнимает Мина за талию, до основания насаживая на себя, чувствуя, как теплая кровь стекает по члену, позволяя плавно двигаться внутри. Лучше любой смазки. — Хосок… Юнги хрипит от боли, пронизывающей каждую клеточку тела. Он повисает на цепях, позволяя Чону насиловать себя, царапать кожу на ребрах, ломать-ломать-ломать. Юнги — безвольная кукла, игрушка, жизнь и чувства которой ни цента больше не стоят. Юнги уже не кричит, только всхлипывает безудержно, пока Хосок таранит его тело жестоко и беспощадно. Боль накрывает с удвоенной силой, когда Хосок неистово впивается зубами в шею, оставляя укус на изгибе, который расцветет красивым багряным узором. Юнги ненависть Чона ощущает ярко и остро, особенно когда губы обхватывают мочку уха и посасывать начинают, а после раздается тихое и раздраженное: — Ненавижу. Юнги отключается от боли, через минуты снова в сознание приходит, молится мысленно, просит, чтобы все поскорее прекратилось. Кажется, что вечность прошла, но всего каких-то полчаса, настоящей преисподней показавшиеся. Слезы текут по щекам, на грудь падают, все тело судорогами пронзается, стоит Хосоку сжать до хруста в костях и кончить в него. Сперма вперемешку с собственной кровью стекает по бедрам Юнги, он дышит тяжело и рвано. Руки ноют от невыносимой уже боли, ноги дрожат, тело полностью мешком безжизненным обмякает. Хосок ненавидит Юнги, ненавидит за его предательство, за его ложь, за его нелюбовь. Юнги хуже всех предателей за всю историю человечества, потому что Хосок сердце в его руки вложил, доверился. Но сердце сожжено в огне, остатки пеплом разнесены по ветру. Хосок в душе мертв. Но он не знает, не хочет видеть, что Юнги тоже. Хосок думает, что Юнги из себя жертву строит, но жертва здесь одна. Это Хосок, который в своей ненависти тонет, непонимании. Юнги отключается, в бездну падает и дна достигает. Юнги понимает, что Хосок никогда не простит, никогда не поймет, на цепь посадит и будет каждый раз изводить. Юнги слабый безумно. Умирать он не готов, но бороться с тем, кого любит, тоже не будет. Дно у бездны теплое, согревающее. Руки Хосока бессознательное тело подхватывают и передают своим парням, которые у двери ждали. — Отвезите в мой особняк, прикажите слугам отмыть его. После бросьте в гараж, потом решу, что с этой крысой делать. Хосок закуривает и идет к стоящему черному Порше. Голода его бес не утолил, а только сильнее раззадорил. Почему глаза Юнги стеклянные, безжизненные, будто о чем-то сожалеют? Почему Юнги не борется, не оправдывается? Хосок матерится сквозь стиснутые зубы и выкидывает окурок на землю. Юнги — предатель, офицер полиции, который столько лет рыл под него, столько лет лгал нагло в лицо словами «ты нужен мне, люблю». Хосок срывается с места с оглушительным ревом двигателя, оставляя позади клубы песка и пыли. Он себя убедить пытается, чувства уничтожить к тому, кого любит… кого любил. У Хосока война с родным отцом, но главная — это война с чувствами внутри себя. Заранее проигранная.