***
Люди говорят, что человек чувствует Ее приближение. Он ощущает смрадное дыхание за спиной, холодные руки, тянущиеся к нему, заключающие в крепкие объятия. Человек боится умирать, только оказавшись лицом к лицу с ней, человек начинает умолять и просить дать еще немного времени, но она непокорна, непредвзята, она забирает то, что принадлежит ей. Она не плохая и не хорошая, она не делит людей на добрых и злых — она выполняет возложенную на костлявые плечи работу безукоризненно и идеально. Она всегда рядом, по пятам ходит за человеком, пока не придет его час. Ее боятся, ее почитают, неуважение к ней равносильно неуважению к собственной жизни. Много о ней говорят, легенды складывают, но никто не может сказать, какая она и куда приведет. Только рядом с ней человек понимает, какую прожил жизнь, понимает, что многое не успел, откладывая все на потом, но излюбленное «потом» может не наступить, лишь дымчатой пленкой на горизонте сияет. Отведенное время бесценно, скоротечно, не считается ни с кем, несется бешеным потоком горной реки, человеку только решено выбирать, как им распоряжаться. Драгоценные минуты потерянного счастья не восполнишь, не вернешь, но каждое новое утро дарит возможности, которые нельзя упускать. Каждый новый вдох может ознаменовать новую жизнь. Лалиса задыхается. Она делает глубокий вдох, внутри все разрывается, словно в нее всадили бомбу, разорвавшуюся где-то в районе живота. Лиса машинально накрывает ладонями живот, полупрозрачная белая блузка пропитывается насыщенной алой кровью, ее кровью. Она не успевает сделать пару шагов до Джексона, моментально бросающегося к ней и подхватывающего под плечи. Они вместе на пол оседают. — Лиса, малышка, Лиса, смотри на меня, — теплые руки Джексона, обагренные чужой кровью, по лицу проводят, вымученную улыбку вызывая. — Девочка моя, все будет хорошо, слышишь меня, ты только держись, — у Джексона губы дрожат, и Лиса впервые видит его таким потерянным, словно ребенок, в толпе без родителей оставшийся, таким сломленным, словно небеса рухнули на его плечи. — Джексон, — голос слабый и тихий, увядающий цветок в лучиках закатного солнца, пробирающихся через узкие прорези ставней. В секунды очевидной безнадежности горькие слова утешения кажутся глупой забавой. — Обещай не делать глупостей, — ей больно говорить, но Лиса сильная, собирает остатки последних сил и улыбается, тянет руку и проводит кончиками холодных пальцев по щеке мужчины. — А еще обещай присматривать за Чимином и позаботься о маме. — Лалиса! — Ванг обеими руками обнимает ее за плечи, прижимает к своей груди и впервые за всю жизнь не сдерживает слезы, невольно текущие безудержным потоком по щекам. — Я люблю тебя, люблю… — голос дрожащий, срывающийся на последних словах, он крепче прижимает к себе, утыкаясь носом в макушку рыжих волос, вдыхая любимый запах. Лалиса улыбается уголками губ, прикрывая глаза в растекающемся в душе блаженстве от слов, произнесенных тем, кто изменил жизнь, кто научил любить, несмотря на ошибки, несмотря на непохожие миры. Их души соединились прочными и нерушимыми нитями, их судьбы переплелись самым непредсказуемым образом. Умирать страшно, очень страшно, но Лалиса чувствует, как Она подходит и присаживается подле, проводя рукой по щеке, и говорит «пора». Ей бы торговаться начать, но в ее случае торг не поможет. На девичьих приоткрытых губах застывает вечная счастливая улыбка. Старуха, облаченная в черное, обнимает ее, переплетает цепко пальцы и за собой ведет в неизвестный для живых мир, покрытый завесой неизведанных тайн. Ее не спасти, ей не помочь. Джексона правда перед глазами прошибает разрядами ударной дозы смертельного тока. Его руки трясутся, словно в лихорадке, он прижимает безжизненное тело Лалисы сильнее, умоляет Ее не забирать, умоляет оставить, подарить еще немного минут потерянного счастья. Он не сделал ее счастливой, не дал ощутить себя любимой и желанной, не отвез на райские острова и не показал другую жизнь, в которой они могли бы быть вместе, в которой он мог видеть ее улыбку, яркую и ослепляющую, каждый день. В душе Джексона миллиметр за миллиметром в области сердца черная, пугающая бездна раскрывается, и из нее сочится темная вязкая субстанция, окрашивая тело в цвет самой темной ночи. Для Джексона света не будет больше, его личное солнце погасло в его руках, превратив мир в старое черно-белое кино. Он не смог защитить и спасти самое ценное в жизни, не смог выиграть для них еще времени. На подкорке сознания выбивается черными чернилами одна фраза — «не смог». Джексон с тяжелой ношей на плечах всю жизнь на коленях проведет, будет просить забрать его, будет кидать в огонь и выполнять самые опасные поручения Чона, лишь бы Она пришла за ним. Но Она не придет, долго не придет к нему. Тихой ночью бесшумно в комнату зайдет, проведет по испещренной морщинами лице, сладко поцелует в лоб и вечный сон подарит. — Лиса, — Джексон целует ее в щеки, на которых застыли соленые кристаллики слез. Море крови, расплывшееся под телом девушки, крови много, очень много, ни один врач не поможет, ни один хирург, даже если ему смертью угрожать. Лалисы больше нет, но Джексон с такой мыслью никогда не свыкнется, находясь подолгу на ее могиле, будет представлять их маленьких нерожденных детей на руках, которые походить на нее будут. У них могли быть глаза Лалисы, ее красота божественная и характер волевой, у них могло быть радостное и счастливое будущее, но их никогда не будет. Пуонг успел сделать выстрел до того, как родной сын сделал выбор. Хосок выстрелил в голову, кровь отца забрызгала его лицо, руки и тело. Кровь не отмыть, не отодрать, она под кожу заползает, пуская корни по ходу сосудов. Кровь отца на руках сына. Хосок особо темными ночами будет возвращаться в день кровавого заката, когда обагрил руки в крови человека, сделавшего из него того, кто он есть. Хосок сделал выбор, положил конец распрям между двумя кланами, освободил мир от очередного тирана, жаждущего абсолютного подчинения, и уничтожил последние остатки своей человечности. Хосок смотрит на бездыханное тело отца, раскинувшегося под его ногами, словно летящая птица, и тяжело дышит. Возможно, они никогда не были близки, не понимали друг друга и не хотели узнавать друг друга, но они были семьей, которую сами разрушили. Хосок где-то слышал фразу: «В проблеме отцов и детей всегда виноваты отцы». Он его винить больше не будет. Он сделает памятник без гроба и тела рядом с могилой матерью, будет приходить раз в полгода, оставляя цветы и не говоря ни слова. В такие моменты слова никому не нужны, они не имеют смысла и ценного значения. Они погубили себя, только один по-настоящему мертв, а другой — всего лишь оболочка живая, но в душе пустота. В глазах Хосока догорают последние бревна некогда яркого и полыхающего огня. Хосок думал, что умер, узнав истинную правду о Мин Юнги, но по-настоящему он умер сейчас, спустив курок. Чон опускает вытянутую руку и роняет пистолет на деревянный пол, отшатываясь назад, понимая, что сделанный выбор был осознанный и единственный правильный. Хосок видел, будто в замедленной съемке, как отец неожиданно вытянул руку вперед и сделал выстрел в девушку. Он не мог предотвратить неминуемое, замешкавшись буквально на пару секунд, стоивший невиновному человеку самого драгоценного — жизни. Хосок сделал выстрел, потому что должен был положить конец всему. Войну вести бесконечно можно, пока одна из сторон не сдастся или не будет побежденной, но в равном по силе бою сложно предугадать, на чьей стороне будет удача. Хосок не хотел убийства родного отца, но это решение было вынужденной мерой. И с самым страшным грехом он проживет эту жизнь, ни одна молитва, ни одна жертва, принесенная во имя чего-то или кого-то там наверху, его не спасет. Третий выстрел сделал Чонгук, увидев за спиной растерянного Чимина появившуюся фигуру, занесшую руку с ножом около шеи брюнета. Чонгук успел выстрелить, спасти того, кому принадлежит его сердце, его жизнь, он сделал свой выбор в ущерб обещанию, которое дал Паку. Обещание спасти семью Чимина любой ценой провалилось. Он видел целенаправленно стреляющего в девушку Пуонга, которой быть здесь не должно. Он видел, он мог предотвратить неожиданный выстрел, но решение Чона очевидным было. Его жизнь без Чимина невозможна, немыслима, Чонгук залечит его раны, будет жить с нераскрытой и умолченной тайной, в могилу за собой унесет. Чонгук смотрит на Чимина, не замечающего рухнувшего позади себя тела, на негнущихся и дрожащих ногах подходит к телу сестры и падает на колени. Чонгук сломал много людей изощренными способами, подключая фантазию бурную, но никогда представить не мог, что будет стоять иступленным, потерянным и смотреть на двух самых сильных людей, встреченных им в жизни, стоящих на коленях. Чонгук много видел в жизни, потерял не меньше, но видеть трясущегося Джексона с бушующим океаном боли в глазах невозможно. Джексон из того разряда людей, на которых всегда можно опереться в трудную минуту. Ванг безоговорочно выполнял каждое поручение с ехидной ухмылкой на губах, рвался в бой и всегда приносил головы врагов, несмотря на то что каждый чужой выстрел мог стоить ему жизни. Джексон больше, чем верный Пес, больше, чем обычный друг. Их свела судьба, жизнь, роковой случай, и Чонгук всегда знал, что у них до конца и вместе. Сейчас Джексон на коленях, в его руках остывающее тело девушки, которую он любит. Чонгук не видел этого, не хотел видеть, отрицал, потому что Джексон всегда был распутным казановой, за ночь менявшим несколько партнеров. Но Джексон смог полюбить, увидеть в одном человеке весь мир. Чонгук закусывает щеку изнутри, кровь собственную глотает, ведь смотреть на раненого зверя, медленно умирающего, тяжело и невыносимо. Чонгук его боль чувствует, разделить готов, но понимает, что это тернистый путь Ванга, который он сам должен преодолеть. Чонгук испытал потерю когда-то давно еще ребенком, мало осознающим, он чувствовал, как внутри разрастается пугающая холодная пустота. Прошло много лет, но Чонгук помнит отчетливо все мелочи, вплоть до запаха воздуха в тот день. Чонгук медленно переводит взгляд на Чимина, не понимающего происходящего вокруг. Карамельная радужка глаз уязвимостью и беспомощностью затапливается, взгляд скользит по Лалисе, которая вдох никогда не сделает. Чонгук наблюдает, как пальцы Чимина сжимает блузку девушки, как пропитываются руки в родной крови. Мужчина дергает головой в сторону, потому что даже у него не находится сил выдержать такой картины. Чонгук сжимает в кулаки руки, мышцы натягиваются до боли под кожей, он не мог поступить по-другому. Он обещал любой ценой, но цена была слишком высока, слишком дорога, потому что Чимин — отныне его семья. Чонгук бросается за вскочившим с места Паком, убегающим в сторону выхода, спотыкающегося об усеянные по полу трупы людей. Он выскакивает за ним из особняка, на крыльце которого обессиленный Чимин истошно вопит, складываясь пополам от прошибающей вольтами боли. Чонгук подхватывает теряющего сознание парня, успевая встретиться со стеклянными глазами, умоляющими забрать эту боль, на части рвущую. Чонгука назовут законченным эгоистом, но горечь утраты человека, заменившего весь мир, он не пережил бы. Чонгук в нем смысл видит, цепляется утопающим за круг в безбрежном океане, без него не сможет, будущего не видит. Чимин сильный, намного сильнее всех людей, знакомых Чону. Он поможет Чимину, каждую рану, каждый шрам, нанесенный жизнью, залижет, подлатает, Чимин выберется из пучины поглотившей темной бездны, а Чонгук обязательно поможет. Чимин должен по земле ходить, рядом быть, пусть поломанной куклой с ошметками разорванной души, но живым и дышащим. Чонгук никогда не забудет глаза Джексона, в которых рухнул мир, не забудет опустошение, повисшее в воздухе тяжелым облаком. Чонгук будет возвращаться в день кровавого солнца и вспоминать, как в те минуты погиб его друг, от которого осталась только оболочка из плоти и крови. Чонгук поднимает брюнета на руки, удивляясь с того, насколько он легкий, и замечает идущего в сторону особняка Бао, шатающегося, на виске у него застывшая струйка крови. Чон догадывается, чьих рук дело, и усмехается, бросая взгляд на мелко подергивающегося Чимина. Не перестает удивлять своей смекалкой и быстрым решением возникающих проблем. — Хорошо он тебя отделал, — хмыкает Чонгук. — Босс, не надо, — качает головой телохранитель и зажмуривает глаза, перед которыми до сих пор мушки мелькают. — Отвези его на квартиру, не оставляй одного. Вызови врача, пусть вколют успокоительного и снотворного, хотя, думаю, сейчас он долго в себя не придет, — отдает приказы Чонгук и передает Чимина мужчине, сам возвращается в холл особняка, решившего дальнейшую судьбу всех, кому посчастливилось здесь оказаться. Джексон поднимает с пола холодеющее с каждой минутой тело и идет к выходу, на секунду останавливаясь рядом с Чонгуком, но ни слова не говорит. Чон понимает его по взгляду и кивает. Они прошли через огонь и воду плечом к плечу, иногда слова не нужны, чтобы понять, что скрывается за молчанием. Чонгук подходит к Хосоку, сидящему на корточках перед отцом, до сих пор поражаясь его поступку. Насколько же огромна была между ними бездна? Чонгук никогда не узнает, но в глазах нового лидера клана дикая, зловещая пустота, посылающая легкую дрожь по телу. Чонгуку кажется, что даже ему теперь не тягаться с таким, как Чон Хосок, он согласен на вечный мир между их семьями. — Что дальше? — спрашивает Чонгук, наблюдая за тем, как достает зажигалку Хосок, открывает металлическую крышку, вспыхнувший огонек озаряет заляпанное кровью Пуонга лицо. Хосок роняет ее на мертвого отца, огонь начинает пожирать тело. — Ничего, — говорит Хосок и встает с колен. — Ничего, — дублирует Чонгук и смотрит за тем, как безжалостно пламя погребает под собой, превращая все, чего касается, в серо-черный пепел.***
Один умный человек, живший настолько давно, что человеческое восприятие вряд ли сможет конкретизировать, сказал: «Человек умирает столько раз, сколько теряет своих близких». Чимин похоронил отца, не успев извиниться, важных слов сказать, обнять до спертого дыхания в легких. Чимин стоит у вырытой грязной ямы, в которую медленно опускается гроб с телом его сестры. Он обещал спасти, но не спас. На его сердце навсегда глубокий шрам останется, изредка кровоточить будет, напоминая о случившемся, а внутренний мерзкий голос вопить будет о том, чья это вина. Смерть Лалисы на его совести, на его плечах неподъемным грузом лежит. Чимин втянул ее в бесконечный хаос, бросив в самое пекло, откуда она не вернулась, не нашла спасения. Это ошибка Чимина, его проклятье, повисшее на нем, которое будет преследовать в кошмарах образом родной сестры. Он надеялся, что обойдется малой кровью, но красный отныне его нелюбимый цвет. Прошло всего три дня после трагических событий, произошедших в особняке, который Чон Хосок предал огню. Чимин пришел в себя только к концу следующего дня, ощущая полное опустошение, когда выпотрошили наизнанку все внутренности. Он долго смотрел в одну точку, не понимая, где он, не слыша голоса снующих вокруг него людей. Только теплые руки, обнявшие его, прижавшие к широкой груди, словно защищающий кокон, привели Чимина в чувства. Он цеплялся за крепкие руки, рыдал громко, навзрыд, сорвав голосовые связки, в надеждах, что окутавшая цепями боль пройдет, даст сделать глубокий вдох. Не испытывать ее невозможно. Она вошла под кожу, распространилась убивающим вирусом по организму, став его неотъемлемой частью. С Чимином она на ты, вместе навсегда, не отпустит, не уйдет, напоминать будет, что он живой, что он дышит, что ходит по земле, расплачиваясь за сделанные ошибки. Его наказание — чувствовать душевную боль. Ад не под землей, Ад на земле. Чимин мало что помнит из двух дней. Его накачали транквилизаторами и снотворными, но отчетливо помнит руки Чонгука, его запах рядом и горячее тело под боком. Он не оставлял его ни на секунду, или воспаленное сознание Чимина рисовало идеальную картину, в которой они беспредельно счастливы. Но сердце Чимина вдоль и поперек исполосовано неровными грубыми бороздами, Чонгуку придется постараться, чтобы вновь заставить его улыбаться. Пак думал, что слезы давно выплакал, иссушил железу, но воспаленные глаза застилает пелена, размывая отчетливые контуры. Он на своих двух стоит только из-за Чона, держащего его под локоть и не дающего рухнуть вниз. Чимин поражается, вскидывая голову в сторону Джексона, на лице которого непроницаемая холодная маска полной отрешенности, будто его здесь нет, будто его хоронят вместе с гробом, медленно опускающимся на дно сырой земли. В голове Чимина хаос первозданный, он в прострации полной, не соображающий абсолютно ничего. Терять кого-то — это отрывать кусочек от собственной души, бросая в общее море таких же потрепанных и изуродованных душ. Терять кого-то — это невыносимо больно. Это чувство оседает на легких горьким пеплом, заставляя корчиться и задыхаться. Испытав его раз, никогда не забудешь, никогда не вычерпаешь из памяти, будешь бояться всякий раз вновь почувствовать его. Терять кого-то — это осознавать, что больше не обнимешь, не поговоришь. Это вспоминать проведенные минуты вместе, умолять чертову память не забывать. Но любимый запах растворяется в безудержном потоке воздуха, искажаются факты, что-то выветривается, а что-то приукрашивается, некогда отчетливый образ мутнеет, становясь прекрасным без каких-либо изъянов. Об умерших вспоминаешь только лучшее, какими бы они ни были при жизни, какие бы ошибки ни совершали, вспоминаешь с улыбкой и слезами и идешь дальше. Жизнь не заканчивается, она, подобно реке, течет дальше, омывая новые берега, даруя надежду и забирая ее, радуя и огорчая. Жизнь не останавливается, планеты крутятся дальше, звезды рождаются и умирают, Вселенные вспыхивают и гаснут — это неизменно. Это закон жизни. Чимин сильный, он справится и пойдет дальше, будет приходить на могилу сестры и оставлять букет красивых цветов, рассказывая о последних событиях, думая, что каменная плита с фотографией Лалисы что-то сможет услышать. Чимин сможет, Джексон — нет. Джексон оставляет себя под тоннами земли, рядом с той, что любовью перевернула его мир. Опирающийся на ствол дерева Хосок, стоящий недалеко и наблюдающий за всей картиной, отталкивается от дерева, выбрасывая недокуренную сигарету на землю, и идет к уже зарытой могиле, закрытой всевозможными букетами цветов и несколькими погребальными венками. Хосок не утруждал себя похоронами отца, поручив дело своим людям, заказавшим мраморную плиту, которая будет готова через пару недель. Новый лидер клана теперь занят насущными вопросами и проблемами, созданными отцом. Теперь все будет иначе. По крайней мере, между кланами «Черная Роза» и «Алая заря» негласный мир принимается. Они подчинят всех остальных, равных им по власти и мощи не будет никого. Хосок безмолвно водружает букет черных роз на могилу девушки, ставшей жертвой кровавых распрей. Он достает из кармана пачку сигарет, закуривает снова и выдыхает ползучие струйки дыма вверх. — Множество дорог ведут в наш мир, но нет ни одной, чтобы уйти отсюда, — говорит Хосок и вскидывает голову к небу, закрытому темно-свинцовыми тучами. — Заткнись, гребаный философ, — бросает грубо Ванг и выкуривает шестую сигарету подряд. Он долго простоит у могилы, промокая под сорвавшимся неистовым дождем, присядет у края закопанной могилы и соберет в кулак грязную мокрую землю. Здесь похоронена не только Пак Лалиса, но и добровольно вырванное сердце Джексона Ванга. Он не сможет смириться с ее смертью, не сможет идти и жить дальше, потому что без нее ничего не имеет больше смысла. Его могут называть слабым и жалким, но он всего лишь человек, полюбивший однажды и навсегда. Здесь он будет частым гостем. Джексон стоит на коленях, промокший до нитки, но холода физически не ощущает. Он простоит так еще некоторое время, но, прежде чем подняться и уйти, прошепчет еле слышно: — Покойся с миром, моя любовь.***
Сокджин — виртуоз в зашивании ран, диагностировании заболеваний, подбирающий правильное и четкое лечение. Сокджин с легкостью может ушить и иссечь, уколоть и перевязать, учившийся этому на протяжении многих лет. Но никто не говорил ему, что разбитое сердце никакими швами и прочными нитями не сошьешь. Раньше он не знал, что это такое. Читая в романах, смотря в кинофильмах, анализируя произведения искусства, созданные на основе фразы, не всегда доходили до него в полном объеме. Теперь Сокджин понимает, слышит громкий звон сердца, разлетевшегося на миллион осколков. Разбитое раз не восстановишь. Конечно, мы утрируем или приукрашиваем, придавая феномену более мрачную и трагическую окраску, чтобы во всей красоте передать это чувство, чтобы другие прониклись и пожалели. Но, как показывает практика, сердце, разбитое любовью, со временем вновь соберется, склеится некрасиво, неправильно, где-то уродливо, но вновь застучит с прежней силой, правда, покрытое невидимыми шрамами. Эти рубцы никто не увидит, даже их обладатель. Сокджину больно в грудной клетке, особенно где-то слева так сильно жжет и давит, что желание вскрыть и посмотреть растет в геометрической прогрессии. Сокджин никогда не испытывал ничего подобного, он видел, как люди страдают от физической боли, корчась на кровати, умоляя вколоть им обезболивающее, а в крайних случаях — наркотические анальгетики, чтобы они могли поспать хоть немного. Физическая боль ужасна и невыносима, особенно после тотальных операций на брюшной полости или других органах, когда человека в прямом смысле разрезают напополам. Сокджин выдержке и силе людей, переживших страшные вещи, поражается и вдохновляется, понимая, что не имеет права жаловаться на душевные терзания, пропитанную слезами подушку и в клочья разорванное сердце. Людям вокруг него намного хуже, а он переживет, обязательно переживет, но разве после предательства и воткнутого меж лопаток ножа выживают? Прошло около трех недель, Сокджин до сих пор в вакууме находится, живого робота напоминает, по утрам встающего, дела на автомате выполняющего, а к вечеру отключающегося, замертво на постель падающего. Сокджин не живет уже три недели, существует, ходя по краю обрыва, в любую секунду имея возможность сорваться. Двадцать один день личного Ада Ким Сокджина, в котором он заживо горит без шанса на спасение в котле, куда его толкнул человек, которому принадлежала его душа. Сокджин переодевается в ординаторской в повседневную одежду и бросает беглый взгляд на настенные часы, показывающие четыре часа дня. У него два часа до приема, за которые он хочет успеть перекусить, хотя аппетит давно пропал, вкус еды потерял красочность. Сокджин заметно похудел, щеки впали, темные круги от бессонных ночей отчетливо на бледном лице выделяются. Сокджин дает себе слово, что справится, что никто не посмеет его сломать, потому что жизнь давно сломала, но перед ней не устоять, с ее причудами только мириться надо и принимать их такими, какие они есть. Сокджин вопросы коллег игнорирует, только заведующий отделения, попросивший зайти в его кабинет, знает ситуацию, посоветовал Киму обратиться к психотерапевту, дав номер специалиста. Сегодня у Сокджина первая встреча с доктором наук. Он закидывает рюкзак на плечо, прощается с врачами, находящимися в ординаторской, и выходит, негромко хлопнув дверью. На улице чересчур шумно, раздражающий гул вокруг давит на барабанные перепонки, ему хочется поскорее оказаться в небольшой темной квартирке, которую он снял две недели назад. Сокджин сбегает по ступенькам больницы и замирает с гулким биением сердца. Намджун, как всегда, выглядит изумительно в черном брючном костюме, зачесанными назад каштановыми волосами и взглядом орла, в котором власть и сила сквозят, но только Сокджин видит на дне черных зрачков смятение и отчаяние, груз вины, давящий на плечи. Сокджин заблокировал номер, ушел из квартиры, оставив в ней все подаренное когда-то Намджуном, неделю прожил у одного из коллег, а после снял квартиру недалеко от работы. Сокджин еще не готов к встрече, совсем не готов, у него дрожат ноги и ладошки потеют, а сердце бешено стучится в груди, с каждым новым ударом пытаясь раздробить кости. Сокджин не готов, но кто его будет спрашивать? Он сжимает лямку рюкзака и разворачивается в сторону, идет вдоль тротуара, делая вид, будто не знает его. Намджун нагоняет быстро, аккуратно цепляется за локоть, прося этим жестом остановиться. — Сокджин, — в голосе Джуна боль самая качественная, высшего сорта, в глазах растерянность полная, — почему ты съехал? Машину оставил? Это слишком радикально, я бы никогда не потребовал всего этого от тебя, — хмурится Намджун, отчего на лбу пролегает складка. — Я знаю, но я принял решение, и его не изменить. Я благодарен тебе за все те вещи, но мне они не нужны, — улыбается вымученно уголками губ Джин и выдергивает руку из захвата. — Сокджин, пожалуйста, давай поговорим, — Намджун становится вплотную, проводит пальцами по волосам цвета вороньего крыла и впитывает все изменения, произошедшие в парне. — Я не хочу слушать твоих оправданий, правда. Я не ребенок, Намджун, я прекрасно понимаю причины твоего поступка и не хочу обвинять тебя в чем-то. У меня куча проблем, которые мне надо решать, завал на работе и прочая ерунда, — устало выдыхает Сокджин и делает шаг назад, потому что находиться так близко невозможно. — Прости меня, — Намджун снова шаг к нему делает. — Я был не прав, — голову виновато опускает. — Ни к чему, Джун. Я благодарен тебе за то, что помог мне с фондом, дал стартовый капитал и познакомил с нужными людьми. На этом все. — Сокджин, — Намджун обхватывает его лицо ладонями, приподнимает и смотрит в пустые глаза, в которых безжизненное поле без солнца и тепла. — Не надо, Намджун, — брюнет накрывает руки Кима и убирает их, последний раз крепко сжимает и отпускает. — Я не хочу тебя видеть, пожалуйста, больше не преследуй меня, не жди, не ищи со мной встреч. Ты делаешь мне больно, очень. Мне и без этого тяжко. У меня внутри борьба, я пытаюсь жить дальше, но знаешь, что самое забавное? Я знаю, что через пять или десять лет, может, повезет, пятнадцать, моя жизнь закончится, — Сокджин усмехается, зарываясь пятерней в черные пряди. — И из уважения и хоть маленькой любви к себе я не хочу, чтобы ты был в моей жизни. Я люблю тебя, вряд ли когда-нибудь смогу полюбить кого-то вновь, но уходи, если любишь, если любил когда-то. Я тебя отпускаю, прошу, отпусти меня тоже. Мы должны жить дальше. — Вместе… — голос Намджуна дрожит, Ким слышит, но качает головой. — Нет. На этом наши пути расходятся, наша история заканчивается здесь. Сокджин поворачивается спиной и уходит, растворяясь в толпе людей, стоящих на светофоре в ожидании зеленого сигнала. Конец — это не всегда счастливые и яркие улыбки, иногда это горькие слезы, пронесенная через года боль. Конец бывает разным. Сокджин выплачет все слезы на приеме у психотерапевта, который пропишет антидепрессанты, сочетающиеся с препаратами, принимаемыми парнем. Намджун будет ехать в офис и задумчиво со стеклянными глазами наблюдать за проносящимися людьми по ту сторону зеркала, думая над тем, что совершенные, необдуманные ошибки стоили ему самого дорогого и ценного в жизни. Их конец был на перекрестке дорог, разнесшем их души в разные стороны.***
Юнги сидит на разворошенной постели, зарывшись пальцами в волосы, крепко сжимая их у отросших корней. Потерявшийся в лабиринтах разум Юнги не может выбраться, не может отыскать кусочек чего-то, за что можно зацепиться и спастись. Юнги давно потерял себя настоящего, не зная теперь, что ему важно и ценно. Все потеряло смысл в тот самый момент, когда Хосок изнасиловал его. Юнги понимает, что лучше бы бил, физически издевался, но нет. Хосок сломал его морально, разрушив до основания все, что теплилось в душе Юнги. Была ли у него надежда на прощение? Крохотный огонек? Да. Неосознанно, но Мин верил в прощение Чона, верил в принятие, верил и молился, что Хосок сможет отпустить ему самый страшный грех. Но жизнь — это не сказка со счастливым финалом, в которой главные герои, несмотря на совершенные ошибки, остаются вместе навсегда с яркими улыбками. В их случае — нет. Хосок никогда не простит: предательство не прощается. Хосок мог простить все, что угодно, но не ложь открытую в лицо. Юнги его мучил, ходя по краю черной бездны, мучил себя, не дав им шанса на лучшее будущее. Юнги разрешают выходить на территорию особняка только под тщательным присмотром, его кормят, приносят вещи и позволяют пользоваться библиотекой. На протяжении трех недель он пытается узнать, что происходит во внешнем мире, но все связи обрублены. Юнги облизывает сухие губы, бросает взгляд на часы и осознает, что Хосок не приходил уже три недели. Возможно, если бы с ним что-то случилось, о чем Мин категорически не хочет думать, то его бы либо убили, либо отпустили на все четыре стороны. Он хочет верить, что с Хосоком все в порядке. Он встает с кровати и подходит к окну, отдергивает темные шторы и вздрагивает от холода, ползущего по спине, потому что Чон Хосок в черной рубашке с закатанными рукавами и узких брюках смотрит на окно спальни, в которой заточен Юнги. В глазах любимых айсберги острые, о которые блондин раздирает до мяса кожу. В глазах бесконечная и пугающая пустота, словно из них высосали всю душу, оставив бренную оболочку скитаться по земле в поисках успокоения. Хосок его не простит, точно никогда и ни за что. Все ответы в карих глазах, некогда в них любовь искрилась, способная порождать новые планеты, но от нее не осталось ничего, даже намека. Юнги скрывается в глубине комнаты, тяжело дыша, отходит в самый дальний угол. Хосок пришел по его душу, Юнги уверен, что делает последние жалкие и отчаянные вдохи. Дверь открывается бесшумно, наполняя комнату мягким светом из коридора, щелчок выключателя озаряет комнату, заставляя Мина вжаться спиной в стену. Ему страшно, безумно страшно, в голове он видит картинки распятого на постели себя и лужу крови, пятном расплывающуюся под ним. Он настолько обезумел, что видит перед собой настоящего Монстра, которым Хосок теперь является. Блондин не замечает, как хищник, учуявший страх жертвы, настигает его в одно мгновение. Немой крик поперек горла застревает, когда Чон обхватывает двумя пальцами подбородок и вверх голову приподнимает, заставляя смотреть в равнодушные глаза напротив. — Беги, — выдыхает в губы Хосок, обдавая горячим дыханием. — Беги настолько далеко, насколько можешь. Беги и не оглядывайся, потому что я буду идти за тобой. Если я тебя поймаю, то ты никогда больше не увидишь света. Я обещаю, что ты забудешь, кто ты, что ты забудешь свое имя. Ты уничтожил то, что было. Беги, пока не сотрешь пятки в кровь. Беги, пока дыхание не предало. Беги, пока сердце не остановится. А я всегда буду рядом, знай и помни это. Хосок больно целует в последний раз, терзает бледные губы Мина, словно пытается показать весь спектр ненависти и боли по отношению к нему. Хосок его ненавидит, Хосок его любит. Хосок его выпускает из клетки, запуская в новую, в которой их будут разделять континенты и океаны, но они никогда не выберутся из нее. Хосок кусает нижнюю губу, облизывает их и отпускает, отходя назад на один шаг. — Беги. Юнги срывается с места. Юнги будет бежать так далеко, так долго, будет жить в странах под фальшивыми именами и фамилиями, будет придумывать истории своего прошлого, настоящего и будущего. Юнги окончательно потеряет себя в игре, начатой им и продолженной Хосоком. Их будут разделять километры, но их души навеки связаны нерушимыми нитями. Они будут страдать, вспоминая то светлое, что между ними было. Юнги по ночам просыпаться будет от любого шороха и шума, ведь Хосок тихой поступью за ним ходить будет и преследовать. Юнги проживет жизнь в вечном страхе. Хосок данное обещание выполнит, подарит настоящую тьму, окунет Юнги в кровавые воды бездны, в которой им посчастливилось столкнуться. Оба обречены скитаться длиною в целую вечность.