Розы и пистолеты

Мягкий неоновый свет, еле слышная тихая музыка на втором плане — фоном, расслабляющим, создающим легкую, непринужденную атмосферу, но не отвлекающим от происходящего вокруг. Бар в Неаполе — один из сотен? тысяч? Не важно, ведь в конечном итоге все они, как один, похожи друг на друга, словно братья близнецы. Да и давно Леон не захаживал в такие места, чтобы вспомнить в каких из них он уже бывал: не сильно соврёт, если скажет, что с самого начала своей работы на мафию. Сейчас заглянул совершенно случайно и сознательно этого заранее не планировал: просто нужно было потянуть время, пока ждал Бруно — тот торчал в ресторане через дорогу, с кем-то о чем-то договаривался. Леону было не очень интересно с кем и о чем, да и запоминать это каждый раз было муторно. Слишком уж много подобных разговоров случалось у Бруно из-за характера работы, поэтому сильно Леон давно в них полностью не вникал. Предупредил, что подождёт его в другом месте: все равно спутник Буччеллати попросил Леона выйти из помещения и дать поговорить им наедине. На что тот охотно согласился. Оставлять Буччеллати одного было не страшно: во-первых, на их территории никто не станет делать глупостей, во-вторых, у него, в отличии от его собеседника, есть станд. А значит за себя постоит в любом случае, следовательно в телохранителе он не нуждается. Потому лучший вариант, чем подождать его в другом месте, на ум не пришёл. Посидеть. Расслабиться. И выпить — выпить, это в первую очередь. Пара трупов добавились сегодня в список, что предстояло выдерживать именно его остаткам совести: «мирные переговоры» кое с кем закончились не очень-то мирно — оттого руки теперь были не по локоть, как говорится, но в крови. Как следствие этого прорезалось навязчивое желание промочить горло и отвлечь мысли. Убивать — никогда ни в коем случае не весело, если ты, конечно, человек со здоровой кукушкой в голове. Леон же был склонен считать, что в целом, если опустить некоторые моменты, пока с головой вполне дружил, потому испытывать небольшие муки совести на счет отнятия чей-то жизни было нормальной реакцией. Хорошим напоминанием, что сердце пока в камень не превратилось, а значит для него еще не все потеряно. Засел в бар, подальше от других посетителей, немного выпил. Не то, чтобы отпустило, но хмель всегда помогал смотреть на вещи немного проще, хотя бы даже через призму «сделанного уже не вернёшь, посему поздно, батенька, боржоми пить». А потом так кстати появилась эта прекрасная светловолосая нимфа, с острыми как у персонажей фэнтезийных миров скулами и длинными выразительными ногами. Очень вовремя: повезло ли, что ближайший к нему бар кишел танцовщицами на любой цвет и вкус. Чтобы абстрагироваться подходящее лекарство, подумал он. Она подошла к нему сама — он ее не звал, но и прогонять тоже не стал: «а и пусть бы» мелькнуло у него в голове. А ещё его природные инстинкты никто не отменял: раз они исправно работают, значит точно крыша пока стоит на месте, подумалось ему. Изящными, плавными движениями своего худосочного подтянутого тела она привлекла его взгляд и в этом не было ничего удивительного — этим она на хлеб зарабатывала и как это делается правильно, знала наверняка: как Леон в связи в своей профессией знал, кого убивать можно и кого нельзя, как это делать мучительно и долго, а как — быстро и безболезненно. Девушка была красивая, безумно красивая. От красивого — не отказываются, особенно, когда оно само идет к тебе в руки. Все красивое — эстетично, а кто не любит эстетичное и красивое? — Скучаешь, милый? — протянула она как в миллион раз до этого другим посетителям своим приторно-сладким певучим голосом, подходя к дивану, где сидел Леон, потягивая из стакана ром с колой: напиваться не хотелось, лишь немного расслабиться. — Я могу сделать твоё времяпровождение немного интересней. Он немного подумал. Кивнул — чем черт не шутит. Нимфа подплыла ближе. Плавно, медленно, по кошачьи виляя бёдрами затеяла тягучий, завораживающий танец. Как смотрится в розовом неоновом цвете её загорелая кожа, с цветными отсветами бликов на мягких изгибах округлого женского тела — глупо, глупо, ещё раз глупо отрицать, что это красиво. Слегка вульгарно, но притягательно. На это хочется смотреть. И даже, наверное, потрогать. Расслабленно откинувшись на спинку мягкого кожаного дивана он смакует сигарету, наблюдая за её грациозным сексуальным медленным танцем. Взгляд скользит по стройной фигуре, пухлой в тех местах, где это принято называть женственным, подсвеченной нечетким туманным светом бара. Из-под одежды, которая представлена лишь купальником, номинально прикрывающим её тело, выглядывают самые выразительные женские подробности: не так, чтобы они раскрывали их всех, но так, чтобы оставалось место для полёта фантазии и было что домыслить, дорисовать, додумать у себя в голове. Странно, но её не хочется, в смысле оттрахать. На неё просто приятно смотреть, думает Леон, наблюдая за тем, как виртуозно она обращается с собственным телом. Сам он танцует из рук вон плохо, вспоминает Леон. Когда Буччеллати, будучи дома в хорошем настроении во время одной из совместных посиделок с бандой в честь какого-то праздника однажды попробовал затеять с ним подобие танца, Абаккио напоминал корову на льду. Движения его были нелепыми и дергаными, будто Бруно посчастливилось взять к себе в пару паралитика. Тело своё он чувствовал в танце плохо, контролировал — еще хуже. Бруно и компания подтрунивали над ним все вместе. Он тогда еще совсем не деликатно предложил всем им дружно прогуляться куда-нибудь подальше от него — ко всем херам, например. Да, никакой мужчина не сравнится в плане танцев с женщиной, подумал Леон, делая глубокую затяжку — дым приятно облегчает мысли, мысли в голове плывут. Их создали чтобы ими любоваться. Такие воздушные, притягательные. Мягкие и чертами и на ощупь. А их волосы? Ни одна мужская грива не сравнится с блестящим пышным пшеном волос любой женщины — хотя бы даже вот этой, что оперлась теперь коленом на сиденье дивана, элегантно выпячивая ягодицы, демонстрируя тело в танце так, что видно было, как играет каждая мышца под тонкой, пахнущей пряными нотками женских духов, кожей. Кстати пахнут женские волосы тоже совсем по-другому. Он кладет ей свободную руку на бедро, округлые нежные изгибы которого приятно перекатываются под пальцами. Она игриво улыбается, даже если ей это и не нравится, по ней этого не скажешь — профессионал своего дела, предназначеного обслуживать любого клиента так, чтобы тот остался доволен. Было бы восхитительно, не будь её кожа сейчас липкой — от пота или того, чем их тут натирают перед выходом на сцену. А так касание выходит каким-то немного неприятным. Облапывание дома бедер Буччеллати, не обмазанных вот этой всей мишурой, вызывает куда больше положительных эмоций, думает он. Кстати, этот черт тоже в танцах двигается неплохо, по крайней мере глаз за него цепляется. Что за пидорские мысли, господи ёб твою мать. Бабы нравятся, потому что они хрупкие. Бабы нравятся, потому что они красивые. Выглядят, как чертовы произведения искусства, их тела куда совершеннее мужских, от них тяжелее отрывать завороженный этими подкупающими плавностью чертами взгляд — не зря их столько на картинах пишут. Их любишь за изящность, гибкость. Обманчивость их простой наивной, казалось бы, внешности. Жаль, что большинство баб в его жизни так или иначе оказывались пустоголовыми дурами, хоть и было их немного: с тем же Мистой, например, ему количественно было не тягаться ну никак. Он не брал в толк, почему этот раздолбай пользовался большей популярностью, хотя и сильно это обстоятельство его не задевало. Последние отношения с противоположным полом он имел еще на втором курсе академии. Вполне симпатичная и не слишком глупая девушка. Заинтересованая его внешностью и будущим статусом. Постоянно претендующая на содержимое его кошелька. Ничего не способная дать в замен, кроме обычного животного траха. И совершенно не воспринимающая его, как личность: потому-то их союз долго и не продержался — а кто бы знал, что со временем прагматичные донельзя отношения ему наскучат. Может он не до конца понимал, что женщины хотят от него, поэтому все его отношения в конечном итоге приказывали долго жить. Может эгоизм не шёл в них на пользу. А может дело было и вовсе не в нём — да и хрен со всеми ними: теперь это не важно, забыто и выброшено на свалку не очень нужных воспоминаний из жизни. Сейчас бабы его не интересовали, а человек, готовый терпеть эпизодические шероховатости его характера и регулярные приливы эгоцентризма со временем нашёлся. Нельзя винить женщин за падкость на внешность и деньги, теперь думает Леон: все хотят для себя любимого красоты и удобства. Кто говорит, что внешность не главное — немного пиздит. Первое время все равно любишь человека глазами. Это потом уже горбинка на носу, узковатые глаза, временами слишком менторская манера речи или слишком угловатые плечи, да и тот факт, что ты всю жизнь любил светловолосых, а твой избранник счастливый обладатель тёмной шевелюры, становятся факторами вторичным, не имеющим никакого значения в сравнении с тем, что принято называть расплывчатым словосочетанием «внутренний мир». Это позже уже приходит понимание того, что в конечном итоге есть конфету в красивой обертке, но без хорошей начинки — невкусно. — На пять минут одного оставил тебя, а ты уже гулять налево изволил? Буччеллати вырастает как всегда из-под земли. Очень кстати он это делает на моменте размышлений про богатый внутренний мир, думает Леон. Взглядом с внимательным прищуром окидывает танцовщицу и Абаккио, прилипшего ладонью к её ягодице. Тот вместо ответа жует кончик сигары, убирает руку и тянется в карман брюк. — Налево? — бурчит он. Слышно плохо из-за зажатой между губами сигареты. — Не понимаю, о чем ты. Смотреть — еще не преступление. Отсчитав пару купюр из бумажника, он протягивает их девушке между указательным и средним пальцем. Та игривым, тягучим жестом забирает их и обворожительно улыбается. — Могу потанцевать для вас обоих, милые, — томный взгляд из-под ресниц окидывает мужчин по очереди. Леон качает головой и машет рукой, мол «иди, в тебе тут больше нет нужды». Девушка, понимающе бархатно хихикает, и плавной походкой шагает в другую сторону зала, пожелав перед этим мужчинам приятного вечера — а ей все-равно, где искать доход. — Что? — он напряженно сдвигает брови под внимательным взглядом Бруно. Тот будто хочет что-то спросить, но видимо сам пока не очень понимает, что именно. — Я всё еще мужик, чтоб тебя. А любой нормальный мужик любит пялиться на красивых женщин. — Напомни мне, когда ты стал приписывать себя к нормальным мужикам, учитывая наши - кхэм - отношения? — Бруно опускается возле Леона — достаточно близко, чтобы они оба почувствовали интимность момента, но держа дистанцию, чтобы со стороны не смотреться, как пара голубков. — Я не педик, чтоб тебя. То, что мне нравишься ты — совсем другое, — серьезно отвечает он, вдыхая запах духов крепко задумавшегося от его слов Буччеллати и сравнивая их с шлейфом парфюма танцовщицы. Думает о том, что первый запах, хоть и не такой сладкий, нравится ему куда-больше уже на уровне банальной привычки и ассоциируется с чем-то своим. Хорошо это или плохо он старается не задумываться. — И смотреть, повторяю, не преступление. Я же не под юбку к ней лезу. Самому-то не хочется иногда полюбоваться прекрасным, назовем это так? — Логично, — усмехается Бруно, бегло осматривая ближайшую к ним девушку. Быстро теряет к ней интерес, возвращается к игре в гляделки с Леоном, усмехнувшимся ему в ответ. — И нет, честно говоря, не особо. — Ну и кретин, — с чувством произносит тот. — А еще меня непросвещенным называл. Бабское тело — это тоже целое искусство, знаешь ли. — Ты сейчас будто о куске мяса говоришь несмотря на то, что умничать пытаешься, ты в курсе? — замечает Буччеллати. — А кто сказал, что я их воспринимаю не так? Глядя на почти бестрастный взгляд Леона на этих словах, Бруно смягчается. Задумчиво улыбается каким-то своим мыслям, глядя перед собой: на его лице проявляется тень осознания чего-то. Он устало растирает шею. Разговор в продолжении не нуждается — все и так все поняли. Начинает играть какая-то слишком ритмичная и до бесячки долбящая по мозгам танцевальная музыка. — Хрень какая-то эта музыка новая, — сквозь зубы выплевывает Леон, провожая взглядом проходящую мимо еще одну танцовщицу. Задумчиво добавляет: - Старею, что ли. Но быстро переключает его на Бруно, боковым зрением почувствовав, что тот все еще наблюдает за ним. — Согласен. Пойдем домой или еще попялишься на прекрасное? — голосом, в котором читается шпилька в адрес его собеседника, спрашивает он. — Пойдём домой, — соглашается Леон. — Попялюсь там на тебя. — Это немного не то, — лукаво возражает Бруно, практически не ставя это в упрёк. Но камень в свой огород при этом Леон явно ощущает уже на уровне банальной интуиции и знания характера человека рядом с собой. — Ты прав, — кивает он, глядя в его тёмные, узковатые, всегда хитрые как у лиса, глаза. — Хоть ты и не так женственнен и изящен, но это, пожалуй, даже намного лучше.