Розы и пистолеты

«Иди ко мне.» Джорно движется по пустынной, безлюдной улице. Холодный ветер пронизывает до самых костей, пробирается сквозь каждую клеточку плоти, заставляет нервы инстинсктивно сжимать тело в мелкой, нервной дрожи. Почему вначале осени в Италии вдруг стало так холодно, как не бывало давно даже самыми лютыми для их климата зимами, остается загадкой для него. Как и загадкой, что он делает здесь и как он сюда попал: память не подкидывает ни одной подсказки, будто кто-то отрезал кусок пленки от общей ленты, а ему теперь остается довольствоваться лишь некоторыми кадрами от общей картины событий. «Сюда, слышишь? Сюда.» Очень трудно справляться с подступающей паникой, когда идёшь один в незнакомом месте. Когда вокруг полное безлюдье, будто бы мир вымер подчистую, когда шагаешь довольно долго, а на улице не встречаешь ни души, ни нормального, привычного уху звука: только странный, находящийся на зыбкой границе слышимого и ультразвука шепчущий шум, доносящийся откуда-то снизу, справа, слева — словно изо всех углов, каждой микротрещинки в камне, и мешающий связно и логично думать. Ощущение, что виски нестерпимо давит, глаза болят от размытых очертаний пейзажей и зданий вокруг, которые кажутся знакомыми. Но из-за мистического тумана серо-изумрудного света, от которого воздух кажется стал гуще, тяжело дышать, сложно определить, что это за место и бывал ли Джорно тут раньше. Небо затянуто темно-серыми неестественно быстро движущимися обложными тучами, которым не видно ни конца ни края, и сквозь которые ни один лучик света не пробивается вниз. Чувство, что он здесь бывал, не покидает его. Ощущение, что где-то здесь, в этих лабиринтах серого дыма, его ждёт нечто очень важное, усиливается с каждым шагом. Потому он идёт вперед, незаметно для самого себя потирая уставшие от навязчивого, неразборчивого совершенно шепота, ощутимо усиливающегося по мере его продвижения вдоль улицы, уши. «Иди сюда.» Нетвердыми шагами он приближается к гранитной набережной. Смотрит на лодку, застывшую на месте посередине реки и так одиноко торчащую в её странных водах — Джорно пока не может понять, чем именно они странные, но навязчивое чувство этой самой странности не покидает его. Ему кажется, будто он видел там два размытых силуэта, которые растворяются сразу же, как только он пытается повнимательнее вникнуть взглядом в их очертания — раз, и как пепел, рассыпавшийся на ветру. Сквозь туман на другом берегу проступает вдали сверху шпиль башни. «Сан-Джор­джо-Мад­жо­ре.»  Название всплывает в памяти само, будто кто-то умело выуживает его со дна черепушки. Но если Джорно правильно разобрался в том, что творится в его полой в данный момент времени голове, всё тот же шепот, который уже трансформировался во вполне отчетливый голос, подсказал ему это название. «Ты помнишь это место?» Уже будто над самым ухом. Но опасливо оглянувшись к себе за спину, он не обнаруживает там совершенно ничего, кроме все той же пустынной улицы: слева река, справа — здание. Повернув голову к небольшой пристани в паре метров от себя, чувствуя все тот же колючий холод, он видит мгновенно появившуюся словно из ниоткуда до боли в груди знакомую фигуру в безупречно красивом белом костюме. Это не похоже на правду, говорят ему остатки адекватности. И вообще это может быть ловушкой, опасной для его жизни, подсказывает сознание. Но он не способен отказаться от встречи с ним, пускай и страх связал его по рукам и ногам. Он задыхается на ходу, отрывисто глотает разряженный воздух, но продолжает своё бессмысленное движение в направлении единственного на всю округу встретившегося ему человека. Фигура кажется застывшей и разворачивается к нему так, будто кто-то просто прощелкал кадр. Казалось, даже очертания её размылись в воздухе на эти пару секунд. Бруно Буччеллати смотрит на него, улыбаясь совершенно не человечески и жутко. Сюда бы больше подошло определение оскал, из-за которого выглядывал ровных ряд посеревших зубов. Раньше он никогда не видел у Бруно такого жуткого выражения лица, напряжённо понимает Джорно. Его глаза без радужки и зрачков — два статичных задеревеневших, незрячих белка — вгрызаются в фигуру Джорно так, что тот понимает: существо перед ним отнюдь не слепое, вопреки законам логики. Неживым голосом, утробно поднимающимся из его груди, в которой черной пустотой окаймленной рваными торчащими во все стороны кусками разорванной плоти зияет бескровная дыра, он произносит леденяще скрипящее «Здравствуй, Джорно». Его голос слышится точно отовсюду сразу. При этом губы его остаются совершенно неподвижны. Но голос — точно его, Джорно на все сто уверен в этом, просто сильно извращенный силой этого странного места. Почему здесь никого кроме них нет? Почему нет сил спросить его о том что происходит? Целесообразно ли это? И где они вообще? Что Бруно от него нужно?.. Первая реакция тела: бежать, скорее. Но тело совсем не слушает Джорно в этом месте. Оно настолько невесомое, неощущаемое, будто больше ему не принадлежит и он им больше не распоряжается. Тем временем Бруно дерганной, сомнамбулической походкой начинает приближаться. Джорно непроизвольно отворачивается, чтобы спрятать взгляд от этого видяще-не видящего его существа — это не Бруно, просто какое-то существо с его обликом, злой мимик какой-то — что червем проникает в его мозг, ворошит там всё в кучу, заставляет испытывать целую обойму из мучительных, вселяющих непроизвольный и необъяснимый страх чувств. Смотрит в реку, простирающуюся под набережной, лишь бы не видеть его перед собой — этот ход ничуть не помогает. Паника подступает всё плотнее, окутывает тело, разум, парализует все мышцы. А внизу картина кажется еще более нереальной и зловещей. Внимательно присмотревшись, в мутной зеленой воде к своему ужасу он выхватывает взглядом сбившуюся плотным косяком толпу из полупрозрачных черных шепчущих и стонущих неясные слова фигур людей, тянущим к нему свои черные, дымчатые руки. Бруно подходит, резко отрывает будто ничего не весящего Джорно от земли, сжав руки на его горле. Упирается в него мертвыми белками глаз. Из хватки Джорно не вырваться, а существо продолжает шагать с оцепенело застывшей фигуркой человека в своих руках. Немой крик просится вырваться из груди. В мир вместо него Джорно выбрасывает реакцию безмолвного остолбенения. Сопротивляться все еще не выходит, как бы сильно этого не хотелось ставшему вдруг таким беспомощным человеку. «Они все страдали!», разбирает он сквозь отдающийся повсюду глухим эхом, резонирующий в сознании голос. «Им было так больно…». Лицо мертвеца меняет свои выражение каждую секунду, неестественно искривляется в разных жутких эмоциях, сменяющих друг друга как по щелчку: злость, печаль, умоляющий взгляд, снова ярость, принятие, мольба о помощи, все по новой. И голос меняет свою интонацию вместе с ними, отчего кричать хочется всё сильнее, но в груди будто застряла невидимая заслонка. Да и крик бы сейчас ничего не изменил, панически понимает он. Во всей округе нет ни единой души, способной прийти ему на помощь. «Сделай что-нибудь!» «Я…мёртв? Я умер…!» «Жжется. Больно! Очень больно!» «Спаси меня!» «Что ты наделал?!» Хочется отшатнуться, вырваться из мёртвой хватки трупно-бледных рук на шее. Хоть как-нибудь избавиться от хаотично-помешанного хора голосов у себя в голове, который потихоньку сводит с ума, превращает его в жертву неудачной лоботомии. Влепить со всей силы по мертвецки-синему лицу, но он просто не в состоянии, как-будто кто-то управляет его пористым телом, а он здесь просто марионетка в чьём-то театре абсурда. — Я… хотел... помочь, — хрипло и надрывно возражает он, чувствуя себя полностью парализованным: даже голосовые связки отказывают. Попытка призвать «Gold Experience» ничего не даёт: только зомби перед ним вдруг злорадно ухмыляется, будто почувствовав, что Джорно только что пытался сделать. «Конечно,» - скрипят чужие, проникающие в сознание против собственной воли слова в его голове.  «Конечно, ты хотел.» Зомби делает пару шагов к краю набережной, не выпуская из хватки тело перед собой. Не чувствуя одной ногой уже земли под ногами Джорно с ужасом строит в голове логическую цепочку действий его противника. Бруно вытягивает руки еще немного вперед, Джорно выгибается в спине, пытаясь зацепить второй ногой хоть небольшую область, где можно было бы твердо стоять. Сзади он не чувствует ничего: только мертвая вода, если это вообще можно было назвать именно так. И щекотящий холодным потоком мурашек спину сгущающийся в реке туман. «Конечно, не хотел,» механически повторяет Бруно. Лицо его разглаживается, как по щелчку пальцев приобретает безразлично-спокойный вид. На миг шум вокруг сменяется стерильной, оглушающей, непробиваемой тишиной. Существо снова хищно улыбается. Хватка рук резко исчезает с воротника. «Орёл не ловит мух, правильно, Джорно?» Он чувствует, как падает в гудящий сгусток сплошной и черной пустоты, засасывающий его вниз всё сильнее. Чем ниже он падает в непроглядную обжигающую холодом темноту, тем громче звучит шум мертвых голосов из недр, тем плотнее он заполоняет собой все чувства, путает сознание в хаотично сбитый клубок и все больше напоминает чей-то свистящий, потусторонний и нечеловеческий зов.

***

— Что, сон плохой приснился? — из оцепенения его выводит теплая ладонь, покровительно легшая на раскрытое плечо. Именно она, живой человеческий цвет её кожи и настоящий, ровный, не фонящий тембр голоса Мисты напоминают, что теперь Джорно точно в реальном мире, и сердце может прекратить отбивать дробь в грудной клетке. А река с призраками, туман, башня в дали и мертвец, сбрасывающий его тонуть в мертвых водах, просто плоды его неприятных и мучительных сновидений. Сны ему кстати, снились очень редко, поэтому сегодняшний казался еще более пугающим и будто бы имел какую-то более глубокую семантику. — Ага, — в душе облегченно выдыхает Джорно, коротким движением вытирая выступившую на лбу испарину и, наконец-то, расслабляет по инерции напряженное тело, после чего полностью оседает им на простынь. — Что там? — чуть неуверенно спрашивает Миста. По тону его голоса понятно, что он чувствует ситуацию, но в нем борются две противоречащие друг другу эмоции: любопытство, которое подбивает узнать, что так напугало Джорно — на нём лица не было, когда он очнулся ото сна, да и во сне он до этого не стонал никогда; и уважение к нему, которое подсказывает, что лучше с такими бестактными вопросами к нему посреди ночи не лезть. Да и не очень хорошо копаться в чужой голове, пока человек сам этого тебе не позволит. — Не помню, — отмахивается он, совершенно уверенный в том, что пересказывать своё леденящее кровь наваждение ему сейчас ни капли не хочется — это будет всё-равно, что возвратиться обратно в тот мир и пережить это снова: слишком уж еще жива картина увиденного в памяти. Миста без слов обнимает его, даже не прижимаясь к нему. Скорее просто обхватывает рукой, посылая ему вполне физическое «я рядом», потому что вслух произносить такие вещи он считает слишком девчачьей глупостью: а Джорно своей светлой во всех отношениях головой и без объяснений поймёт, что парень имел в виду. Ему ничего не остается, как принять ситуацию такой, как она есть. Но его участие, присутствие и молчаливая поддержка чувствуется через токи, что проходят сквозь их прикосновение и идущей от него самого уверенной ауры безмятежности. Он сейчас как бастион, готовый оградить от чего бы с Джорно не случилось, пусть даже причина какой-то глупый сон посреди ночи. — Ну, и ладно, — ободряюще произносит Миста. — Главное не принимай это всерьёз. Это же просто сон, верно? Джорно кивает, скорее даже сам себе, чем в подтверждение слов Мисты. Через пару минут, что-то обдумав, стрелок не выдерживает - всеми фибрами души чувствует напряжение друга - приподнимается на локте и обратив лишь немного взволнованный взгляд на Джорно продолжает свою речь: — И это… Ты говори мне, если что. Какой бы ерундой тебе это не казалось. Всё-равно, говори. Джорно чуть приподнимает уголки губ в умиротворенной улыбке. По телу разливается волна теплого спокойствия, окончательно смывающая сонное оцепенение и отгоняющая все неприятные мысли прочь. — Спасибо, — от всей души произносит он, накрывая теплую руку Мисты на плече сверху своей. Атмосфера выдержанной доверительности подталкивает, чтобы выговориться как следует, хоть Джорно и не очень любит говорить о том, что творится у него на душе, особенно когда тема касается собственных страхов или переживаний. Выждав пару минут, тщательно взвесив, как поднять волнующую его немного неловкую тему, поняв, что это же его Миста и ему он может рассказать всё, что угодно — тем более, что он сам об этом сказал — издалека начинает: — Знаешь, у Бруно, вроде, на прошлой неделе день рождения был. — Да, — спокойно подтверждает Миста, чувствуя, откуда ветер начинает дуть. — Был. — Давай сходим завтра к нему, — произносит Джорно, заворачивая слова в удобное «как бы между прочим сказал». Но Миста все понимает. Оба удачно внешне строят из себя дурачков, в душе прекрасно зная, кто, что и почему сказал. — Конечно, — уверенно обещает Миста, чуть сильнее сдавливая пальцы Джорно в своих, аккуратно переплетает их и ложится рядом, стиснув со спины в осторожных поддерживающих объятиях. — Завтра выкроим в нашем графике время, и я нас отвезу на кладбище. И больше слов им уже не нужно. Говорить вслух вещи, которые и так обоим понятны без разжевываний, кажется бессмыслицей похуже чьих-то почти беспочвенных ночных кошмаров.