Розы и пистолеты

«Горсть тепла после долгой зимы Донесём. Пять минут до утра Доживём. Наше море вины Поглощает время-дыра.»

***

Порою в жизни неотвратимо кажется, что конец света вот-вот наступит и ты уже слышишь грозную поступь того, что предки называли Рагнарёком, по этой пока еще живой земле издалека. В такие моменты ты думаешь, что ничто в этом мире тебя больше не удивит, что терять тебе в абсолюте уже нечего. Что готов ко всему, а дел натворил уже столько, что грехов тебе на несколько перерождений вперед хватит. И хорошего исхода у событий не видишь совершенно, поэтому мысленно готовишься к гибели твоего маленького мира: помаши ему рукой на прощание, ибо сейчас ты переживаешь последние моменты его существования. Примерно это и происходило в голове Бруно, когда тот стоял на лодке около Сан-Джорджо-Маджоре и, казалось, уплывал в никуда и ждало его там одно большое тёмное ничто. Кровожадный волк Фенрир* уже освободился от своих цепей и ждёт, чтобы разорвать его плоть на кровавые части — всё, что останется после него. Но мир, к счастью или к сожалению, бывает непредсказуем до чёртиков. Боги, если они вообще существуют, одной рукой всегда отбирают, но второй иногда всё же дают. Когда Бруно отправлялся в операцию по спасению Триш от чокнутого отца, что ещё и является Боссом мафии и который, казалось, в любом случае положит конец его недлинной земной жизни, он уже не надеялся увидеть просторы родной земли и лица любимых людей еще раз после окончания всей этой истории. Потому что думал: при прочих равных до её финала он не доживёт. Остается только собрать в себе остатки чести и сделать что-то хорошее, хотя бы напоследок. А мироздание преподносит ему сюрприз. Конец света отменяется. Плохие наказаны, на небосводе появляются новые боги, о которых раньше не было известно ничего. Их правление обещает быть более милосердным и благополучным. Пора мирно сидеть под солнцем и пожинать плоды своих же титанических трудов, а фразу «там где подвиг, там и смерть» выбросить из головы, словно чью-то неудачную шутку. Все закончилось. Всё целы и здоровы, враг побеждён. Несмотря на то, что смерть в той башне подобралась к нему почти вплотную, дыхнула гнилостным ледяным дыханием прямо в лицо, но недотянувшись лишь клацнула острыми зубами около самой шеи, вяз­кий страх, ов­ла­дев­ший им тог­да, раз­ве­ял­ся сра­зу с по­яв­ле­ни­ем Джор­но в сте­нах баш­ни пе­ред ним, а пос­ледние ос­татки этого холодного чувства быс­тро бы­ли вы­тес­не­ны по при­ез­ду до­мой кар­ти­ной счас­тли­вых лиц всех — как же это звучало для него нереально: всех — его жи­вых дру­зей. Теперь страх всплы­вал лишь изредка в его бес­по­кой­ных ноч­ных снах остаточным, еще не до конца забытым послевкусием пережитых битв и размытых в памяти картин полей сражений. Но и он рас­тво­рял­ся, сто­ило толь­ко уви­деть пе­ред со­бой на по­душ­ке мир­но со­пящее во сне ли­цо Абаккио, образ которого был хорошим противовесом и словно шептал: всё прошло, и не важно, как это было. Главное, что это закончилось. Всё живы. Всё хорошо. Можно ли было желать большего? Возвращаясь домой вместе со всей своей — почти всей, но со временем он отыщет и Фуго, и они обязательно поговорят о произошедшем между ними по душам и простят друг друга и самих себя за все, что сделали и не сделали, решает он — Бруно ступает по утренним улицам Неаполя так, будто ходит тут в первый раз. Теперь он чувствует свой родной город совсем по-другому: ноги помнят эти улицы, а глаза отказываются верить. Мозг не может принять, что все закончилось хорошо, потому что сердце на это даже не смеяло надеяться. Гуляя тут теперь каждый день, он впервые видит, насколько прекрасен мир родного Неаполя, находит в его величественном образе новые, казавшиеся раньше совсем незначительными, детали, замечает совсем другую красоту, что упускал ранее, потому что никогда не задумывался о ней и некогда было ему в неё вглядываться. Что шепчут его закоулки, что хочет сказать каждый день поднимающийся из-за скалистых вершин дежурный-солнце, всё еще дарующий ему свои живительные лучи, куда каждый день спешат стайками такие разные люди — всё это ново, но одновременно так привычно и правильно. Он и раньше думал, что он часть всего этого, но никогда не ощущал это настолько ясно. Он теперь любит это место и эту жизнь, как никогда до этого не любил. Он ценит каждую минуту, каждую секунду, проведенную здесь, каждый вдох, каждое дуновение ветерка, каждый взгляд, обращенный на него случайным прохожим. Эта история показала ему, как быстротечна и непредсказуема бывает река с названием «жизнь» и что никогда не знаешь… а не важно, по приезду домой он хотел думать о плохом как можно меньше, тем более, что пока всё обещало быть для них тяжким началом чего-то нового, но никак не плохим, нет. Он переродился. Он птица-феникс, восставшая из пепла с новым ликом и новым восприятием этого нового-старого мира. Не так много для этого пришлось сделать. Понадобилось всего лишь один раз побыть на грани, чтобы все переосмыслить. Теперь родной город кажется ему спокойным, как никогда. И он так красив в своей безмятежности, думает Бруно как-то, прогуливаясь с Абаккио по вечереющему парку — раньше он крайне редко выбирался на вечерний променад, но сейчас не хотел упускать ни единой возможности вдохнуть свежий уличный воздух полной живой грудью. Одетый в простую одежду, как тысячи людей в этом мире он легко вышагивает по улице вместе со старым, любимым другом. Кто бы мог подумать, что банальная белая рубашка и простые черные джинсы могут так гармонично на нем сидеть? Что от ношения такой обычной одежды тоже можно получать удовольствие? Что у выражения «простые радости» гораздо более глубокий смысл и радостей этих вокруг столько, что на попробовать их все целой жизни не хватит? — Ты так молчалив с нашего возвращения, — замечает идущий рядом с ним Леон. В отличие от Бруно, он своему черному, ставшему для него классическим, прикиду не изменяет. А Бруно, с его слишком заурядным одеянием и аккуратно подобранными сзади в хвост волосами — абсолютное новшество в его имидже, что, как ни странно, несмотря на простоту, ему шло — сначала даже называет чудаком. Пока не понимает причин такой перемены, о которых говорить с ним пока опасается и каждый день борется с подступающими к горлу тяжелым комом волнующими его вопросами. — И правда, — подтверждает Бруно, будто выискивая что-то вокруг глазами, но на самом деле не ищущий ничего конкретного, а просто наблюдающий за течением жизни вокруг себя. — Слова закончились. Знаешь, я будто вернулся с того света и теперь не знаю, что еще можно к этому добавить. — Да уж, — тучно подхватывает Леон, видимо тоже не зная, что можно добавить. — Мы оба. — Хорошо, что Наранча на своём радаре вовремя заметил, что около тебя кто-то есть, — предаваясь воспоминаниям о прошедших днях и конкретно произошедшем в Сардинии говорит Бруно. — Не знаю, что и было бы… — Да, — отрезает поток его мыслей Абаккио, будто не желая возвращаться туда и показывая, что это для обсуждения не обязательно. Из всего, о чём он мог бы поговорить с Бруно, эта тема казалась ему наименее удачной: слишком недалеко еще ушли от него призраки этих дней. Он не отрицает, что спустя какое-то время они смогут говорить об этом спокойно, словно это было не с ними или представляло собой сущий пустяк. Но пока для этих разговоров пора еще не настала. — Я ему уже несколько раз спасибо сказал. — Действительно сказал или как всегда, намекнул? — подначивает во вполне дружеской манере Бруно. Леон, несмотря на это, уничижено скрещивает руки на груди, смотрит в бок, пряча от проницательных глаз Бруно свои, и с выражением вселенской тоски вздыхает. — Не важно. — Эх, — всё понимающе протягивает Буччеллати, прекрасно зная, как интерпретировать неопределённый ответ человека, которого в прочем знает, как облупленного. Смеряет его по отечески снисходительным взглядом. — Подумать только. — Так, чем ты планируешь теперь заниматься? — быстро сменил тему парень, пока разговор не нырнул в ненужное русло. — Ребята говорили… — он помолчал, будто не хотел произносить продолжение фразы, но под внимательным взглядом Бруно, продолжил, потому что рано или поздно тему эту поднять придётся, да и он думал об этом уже слишком много. Пора было выводить гложущего его червяка сомнений из головы, и чем раньше тем, возможно, лучше. — …что ты не намерен пока возвращаться в «Пассионе». Бруно задумчиво помолчал, ругая про себя Джорно: просил же никому пока не говорить. Хоть и вариант, что он просто шепнул эту новость на ушко Мисте «по секрету», а тот, не удержавшись, разболтал всем остальным, исключать было нельзя. Леон поймал его именно на том вопросе, обсуждать который он пока не знал как, поэтому не поговорил еще с уже бывшими подчиненными об этом. Им и без этого было чем заняться: что Джорно, что Мисте, быстро примкнувшему к новому Боссу и рьяно помогающему ему освоиться на этом месте. Наранча, сначала неуверенно покрутившийся около Буччеллати, под его крепкие заверения, что о его роли в общей картине в мафии они поговорят потом, тоже быстро присоединился к ребятам. Причем управленческая позиция — пускай и в роли подручного Мисты — явно воодушевляла его и будто открывала парня с другой стороны, делая того не в меру серьёзным при выполнении своих ежедневных поручений. Там он был, как рыба в воде, а под чутким присмотром стрелка, охотно взявшим шефство над ним, быстро учился. Точный ответ пока не дали только Леон и Бруно. Причем второй его уже озвучил по секрету Джорно, что понимающе кивнул и только крепко сжал его плечи в братских прощальных объятиях, не пытаясь остановить, не осуждая, не выясняя причин. Может потому, что сам что-то понял: больно уж о многом говорили в этот момент его теплые, наполненные искренней благожелательностью, глаза. Но официально эту информацию Бруно хотел донести до своих ребят сам чуть позже, уже собравшись с мыслями окончательно, поэтому и попросил Джорно пока на все вопросы ребят отвечать, что он ничего об этом не знает. С Леоном эту тему он опасался трогать больше всего, потому что именно с ним видел этот разговор самым тяжелым в моральном плане по понятным для обоих сердечным причинам. Подозревал, что Абаккио что-то предчувствовал, поэтому и сам затягивал со своим ответом, только отфыркиваясь от ребят и конкретно Джорно, но искренне надеялся, что не он является тормозящим его фактором, против своей же воли: ключевое слово надеялся. Многое в поведении Бруно, конечно, давно говорило за него, и Леон уже подозрительно присматривался к некоторым новым привычкам своего друга. Но пока Буччеллати вслух конкретно ничего не говорил, Абаккио наверняка ничего не хотел предугадывать. — Пока нет, — собравшись с духом, странно умиротворенно выдохнул Бруно наконец, будто сбрасывая с души тяготящий его груз. — Хочу чуть-чуть отдохнуть. Немного помолчали. Стайка мелких птичек взметнулась из кустов строго цветущей красной камелии слева от парней. Оба проводили их отрешенными взглядами, мыслями находясь очень далеко от маленьких шустрых пернатых. — Я немного удивлён, что ты решил доверить все управление Джованне, — первым прервал неловкую паузу Леон. Слова он будто выдавливал из себя. Решение Бруно, как тот и ожидал, принял без особого восторга на этот счет. — Достоин ли он? У тебя бы вышло в разы лучше. — А вот этого ты точно знать не можешь, — слегка недовольно заметил Бруно, но в упрёк не ставил: в душе он был готов к тому, что Леон этот выбор будет оспаривать с самого начала. Хоть и очень надеялся: его отношение к Джорно смягчится после всего, что тот для них всех сделал при борьбе с Дьяволло. Он и смягчился, но явно показывать этого из чистого упрямства, не хотел — предпочитал молчаливое уважение на расстоянии. — И то, что я все ещё стою тут — его заслуга. — Да уж, — озадаченно, но уже согласно, признал Леон. — Почувствовал же как-то неладное. И пошёл за тобой почти сразу, как ты ушёл с Триш. — Прошла минута, прежде чем он тщательно обдумав свою мысль, с озадаченным видом озвучил ее вслух: — М-да, действительно останови я его в тот день… — Не будем думать о том, что могло бы быть, — теперь Бруно прервал поток оптимизма Абаккио. Остановился на небольшом мостике, ведущем к второй части небольшого парка через искусственно вырытый прудик, развернулся к нему. Принялся задумчиво тягать шнурок у Леона на воротнике, рассматривая его с видом, будто тот был для него странно материален. — Главное, сейчас мы оба здесь. Живы. Старый Босс свергнут. А «Пассионе» теперь в надёжных руках. — Почему ты не хочешь вернуться? — настаивал Абаккио. Бруно показалось, что глаза его на секунду приняли оттенок больной и капризный, как у ребёнка, но потом разом вернулись в обычное состояние Он сейчас не вопросы ему задавал. Он пытался отвратить развитие событий, что не пришлось ему по вкусу и что шло вразрез с его собственными намерениями, понимал Бруно. Как за соломинку хватался за последний шанс удержать его в «Пассионе», потому что сам, похоже, видел их с Бруно будущее именно там. Знал бы он, что своё решение Буччеллати принял уже давно и твёрдо. — Я увидел, что мафия совсем не такая, как я о ней думал, — смирно вздохнул Бруно, отрешенно сощурив глаза, в которых плавала на поверхности накопленная за всё последнее время безграничная сонная усталость, и заглядывая этим взглядом в лицо Абаккио — запрещённый приём, от которого его каменное сердце вмиг покрывалось мягкой травой и он уже не строил из себя непреступный бастион, а действительно проникался метаниями Бруно. — Прогнившая система, эгоистичный босс, двойные стандарты… Я думал, что мафия защищает этот город от пороков, а она всё это время их напротив взращивала. Просто я был занят другими вещами и не замечал очевидного прямо у себя под носом. Нет, не для меня пока что всё это. — Так измени её, — не сдавался Абаккио. Образ Бруно как поборника справедливости всё еще крепко жил в его голове. Думать о том, что он оставит все как есть и просто умоет на этом руки — нет, такое казалось невозможным. Не таким он знал этого человека еще до начала всей этой копотни, связанной с Триш. — Пусть Джорно этим займется. У него мечта, запал, мотивация, свежий взгляд… — он задумчиво посмотрел на уже бывшего напарника и чуть грустно, как-будто извинялся перед ним за сказанное, улыбнулся. — А мне пора сменить оружие на цветы**, Леон. Хотя бы на время. — Всегда успеешь, — меланхолично заметил он, хоть уже и понял: дальше что-то говорить бесполезно. Бруно его аргументы хоть и проглатывал, но больше не слышал. Сердце болезненно сжалось. Почему-то Леон снова почувствовал себя брошенным. Снова из самых глубин выплыло это отвратительное ощущение приближающегося конца чего-то, что он пока не мог уловить и понять. — Да. Всегда, — подтвердил Бруно, вспоминая слова Джорно о том, что «он в любой момент готов будет принять его обратно и искренне обрадуется возвращению Буччеллати, если будет на то его воля». Вопрос был закрыт. Абаккио понуро, как на похоронах, опустил взгляд в землю, рассматривая носки своих пыльных туфель, но не видя их толком перед собой. — А что насчёт тебя? — вполне ожидаемо спросил Бруно, одной своей уветливой интонацией ненавязчиво намекая, что ждёт вполне определенный ответ. И хоть Леон уже десятки раз думал об этом и прокручивал сценарии данной беседы у себя в голове, вопрос его практически дезориентировал. Леон долго и болезненно обдумывает ответ. Разрываться между тем местом, где он нашёл себя и человеком, что как раз и привёл его в это место, помог разобраться в самом себе и своих желаниях, было для него вполне естественно больно. Он метался мотыльком между двух огоньков, не понимая, какой из них будет верным ориентиром, и где снова его вечно скитающаяся по тёмным закоулкам мироздания душа сможет обрести покой, если оба они давно стали составляющими его жизни и надежно слились с ней в одно её понятие. Плотно сжав губы, ожесточенно нахмурив брови, он гонял мысли в голове по кругу — до этого ему казалось, что раз все живы и здоровы, то по возвращению домой всё вернётся на круги своя. С исключением, что Бруно, скорее всего, получит повышение теперь до Босса и все будут радостно прислуживать новому, более достойному звания главы их преступной семьи, человеку. А Бруно против всякого чаяния вливаться в его утопически нарисованную картину будущего упрямо не хотел. И Леон уважал его решение, но это не меняло того, что смириться с ним было для него слишком и еще раз слишком сложно. Он вздыхает. Серьёзно смотрит на Бруно. Еще раз вздыхает, мучительно прикрывая глаза. Между его бровями пролегают острые сосредоточенные морщинки. — Моё место рядом с тобой, — с угрюмой решимостью произносит вердикт он, собравшись с мыслями. — Я тебе это уже говорил. В голосе его Бруно слышит сухие нотки: словно самого сомнения мучают, но он все же для себя решение принял. Только где-то на дне тоскливых глаз плавают признаки болезненности этого выбора и неуверенности в нём: Бруно это отлично видит. Но и он не собирается так быстро сдавать позиции зная, что является косвенной причиной терзаний человека, который ему глубоко небезразличен. — Это не значит, что ты должен тоже уйти, — серьёзно и даже немного раздражённо повысив голос возражает Бруно. Потом смягчается и доверительно добавляет: — Ребятам потребуется помощь. — И что же ты не помогаешь? — наигранно саркастично и немного нервно замечает Леон. Бруно берёт его руки в свои, выразительно глядя в меланхолично-смятенные глаза Леона: тактильно доносит, что он к нему исключительно доброжелателен и хочет для него только лучшего, пытается настроится с ним на одну эмоциональную волну и установить между ними доверительную ауру для проникновенности дальнейшей своей речи. Абаккио оторопело смотрит на него, будто не понимая, чего от него хотят, но одновременно понимая и не желая признавать этого. Еще немного, и он вырвется, думает Бруно, но и глазом не моргнув, продолжает начатую им мысль. — Я хочу сказать… тебе пора двигаться дальше, — почти ласково поясняет он, окончательно обезоруживая остолбенело глядевшего на него Абаккио, которого будто пыльным мешком по голове ударили и чье тело отнялось от сказанного. — Я понимаю, что я привел тебя в «Пассионе и, в какой-то степени, несу за тебя ответственность. Я знаю, что ты привык, что я всегда где-то рядом, а ты всегда просто следуешь моим приказам. Но! — он выдержал драматическую красноречивую паузу, подводя его к кульминации своей мысли: — Попробуй без меня прижиться там. Для тебя это будет огромнейшим шагом вперед и ты обязательно с этим справишься. Ты сильный. У тебя получится. Я в это искренне верю. Леон состроил растерянную мину — словно котенок, выброшенный хозяином на улицу и не знавший, куда ему теперь идти. Слова тяжелым камнем повисают на его шее, будто тянут туда, откуда он так долго, с неимоверными усилиями и не без посторонней помощи выбирался — в бездну тупого безвыходного отчаяния. Да, с одной стороны изложение Бруно его, безусловно, воодушевило: этот человек видел в нём слишком много хорошего, порою даже может того, чего в помине не было и этих черт кроме него никто больше в Абаккио и не замечал. Этот факт безусловно наполнял мышцы незримой силой и побуждал мозг действовать, потому что вера в него другого человека — лучшего из всех людей этого чертового мира — давала второе дыхание и снаряжала горы сворачивать, раскрывала скрытые от самого себя внутренние резервы, выпускало их на волю. Именно то, в чем он так нуждался и что Бруно ему всегда в пассивном режиме давал. Но одновременно с ним, в душе ему противостояло другое, диаметрально противоположное чувство. Неужели, после всего что они пережили вместе Бруно оставит его вот так? Неужели для него все это было не настолько серьёзно, чтобы цепляться за это несмотря ни на что? Не может быть, что он отмахнется от прошлой жизни, как от надоедливой мухи и будет жить себе отдельно, поливать цветочки на подоконнике в полном одиночестве, а старых друзей выбросит на кладбище счастливых воспоминаний о прошлой жизни? Бруно видит кислое выражение лица Абаккио, который уже точно мысленно начал хоронить их отношения — этот мрачный оттенок в его глазах он запомнил и улавливал ещё раньше, чем он успевал принять завершенную и осознаю форму. Он выжидающе посмотрел на него, улыбнулся под непонимающим ничего янтарным взглядом Абаккио, который с каждой секундой загонял себя в тупик всё сильнее и словно подавился словами Бруно, не зная, что можно на них ответить. Для себя в душе он сейчас переживал еще один конец света. Подняв его оцепенелую ладонь к своим губам и аккуратно приложившись ими к тыльной стороне, Бруно загадочно добавил: — А по вечерам я буду ждать тебя у нас дома. Придушить Буччеллати на месте или облегченно выдохнуть и проораться на эмоциях как следует: этого Абаккио не смог выбрать, потому что дрожащие похолодевшие пальцы в теплых руках Бруно ощущал еще весьма смутно. Шутка была очень злая, но прыснувший от своей же остроумности бывший капо со счастливо светящимися глазами, моментально заставили позабыть о том, что вмазать ему по лисьей роже было бы правильно и вполне заслуженно. За эту улыбку он убьёт кого угодно, понимал Леон, так что пусть веселится, раз он всё еще может. Тем более, что в последнее время Бруно много молчал и постоянно находится где-то сам в себе. Жесткие складки в уголках его рта разгладились. Расслабленно выдохнув, Абаккио мягко отдернул руки, засовывая их в карманы, пытаясь унять остатки нервной дрожи. Задумчиво уставился вдаль — опускающиеся на город прозрачные сумерки создавали особое вечернее умиротворенное настроение. Как странно в такой спокойный погожий вечер принимать такие тяжелые решения, думает он. После всего, что пришлось пережить, хочется просто отдыхать душой и телом и ни о каких сложностях не думать. Хотя бы временно. Он ещё раз тщательно взвешивает все за и против. Пересекается с все еще выжидательно смотрящим на него Бруно — ветерок треплет его простую хлопчатую белую рубашку-поло и выбивающиеся из хвоста передние пряди тёмных волос, из-за чего он выглядит слишком по-домашнему. Ничто в нём сейчас не напоминает о его прошлом и глаза лучатся мудрым жизнелюбием без прежних признаков жёсткости, но с туманным поддоном принятых им решений и взятых на душу грехов. Выбор кажется Абаккио почти очевидным, хоть и очень запутанным. И еще неожиданным, особенно для самого же себя. — Черт с тобой, — примирённо произносит он, мягко усмехаясь, и закрепляя этим один из самых сложных за всю его жизнь для него шагов. Бруно поднимает голову, застыв в взволнованном ожидании. Они обмениваются экспрессивными взглядами. Лирическая пауза, в которой Бруно умирает от любопытства, кажется слишком долгой и невыносимой. — Кто-то же должен присмотреть за этими оболтусами, так? — словно небрежно кидает Абаккио. Лицо Бруно озаряет одобрительное выражение. — Да. Кто-то обязательно должен, — воодушевленно подхватывает он. Они смотрят в темнеющее над ними небо, на котором уже начинают проступать неясные блики звёзд, думая каждый о своей новой жизни. О новом шансе, начать всё сначала, исправить старые ошибки, наделать новых. Жить, наслаждаясь каждой минутой, каждым мгновением, проведенным с близкими людьми, не тратя время на мелочи, не размениваясь по-пустякам. Что-то осознать, открыть с новой стороны самого себя и близких себе людей. Наделать великих дел. Жить, как не жил никогда до этого. Любить эту жизнь. И конечно, любить и ценить друг друга. Иногда нужно переродиться, чтобы понять, кто ты и чего ты действительно хочешь от этой жизни. Леон упускает тот момент, когда обнаруживает их руки сплетенными в одно крепкое, надежное и нежное доброе целое. В этот момент и через это касание они и понимают: что бы не случилось, и куда бы не раскидали их дороги этой жизни, они всегда будут рядом, потому что друг к другу стремятся их беспокойные, разные, живые и горячие души. Главное, что в их жизни есть человек, с которым их связывает тонкая красная нить, на которого всегда можно положиться и с кем можно разделить всё: и горести, и радости, и всё остальное. А на большее в их ситуации надеяться уже и не нужно.