Наброски

Лилит и Мастер Вступление. От любви до ненависти… Я оказалась в презабавнейшем положении. Истерзанная вчерашними пытками как куль с картошкой валяюсь на полу холодной сырой камеры. Больно? Да, мне больно, но вполне терпимо, хотя встать на ноги задачка не из легких. Но не физические неудобства терзали сейчас мой разум, а извечный вопрос всех миров, высказанный поэтом этого мира – to be or not to be. Умом я понимала, что нужно сдастся, проявить свою хваленую гибкость и приспособленчество, если бы не одно «но». Уж слишком самоуверен был знаменитый Мастер, задел мое самолюбие, убежден был, что сломит меня. Ха. Ха. И еще раз Ха. Вынесу все муки ада, но слабости не признаю. Покориться? Нет уж, это вопрос принципиальный и обсуждению не подлежит. Но между тем героя строить из себя безнадежно глупо, учитывая, что сама я не верила в идеалы, в справедливость того, что так упорно защищала. Признание слабости для меня было страшнее физической боли, словно если сдамся, себя потеряю. Какое-то извращенное чувство гордыни не давало мне покориться. Желудок сжался в болезненный комок от голода. Да уж. Гордыней сыт не будешь. От безрадостных размышлений оторвали гулкие звуки шагов в темноте. По мою душеньку пожаловали. Что ж, дамы и господа, представление начинается. Хотелось встретить своего тюремщика лицом к лицу, но избитое тело упорно мешком бесполезным валялось, отказываясь повиноваться мне. Однако язык мне, благо, не отрезали, потому промолчать не смогла, несмотря на боль в разбитых губах. -О, кто пожаловал! Великий и Ужасный Мастер. Чем обязана? Тюремщик и мучитель в одном лице присел на корточки возле меня все так же бестолково валяющейся, смеющей такие речи толкать. -Вижу, Лилит, умнее ты не стала за эту ночь. -Боюсь, кнут мозги может только вышибить, но никак не в бить. Тем более загвоздка в другом, — с хриплым смехом отвечала я. — Просвети, будь добра. Забавляясь этой маленькой перепалкой словесной, я отвечала: -Разум человеческий устроен весьма забавно. При всем том, что я знаю, что мне полезнее было б, скажем так, сотрудничество с Вами, хоть убейте, не скажу ни слова. Исключительно принципиально. -Ох, Лилит, убивать тебя никто не собирается, ты слишком ценна. Но, поверь, о смерти молить будешь. Так может, закончим этот фарс? Мы оба знаем, что ты покоришься, к чему же обрекать себя на муки? -Мастер, спросите меня еще раз, когда я начну молить об этой самой смерти. -Что ж, — вздохнув, он поднялся, — в Алую комнату ее. В камеру вошли два стражника и подхватив мое тело, тут же отозвавшееся, полыхнувшее болью. Впрочем, терпимо, я ведь сумела ни звука не издать, но ноги, мать их, слушались плохо. Алая комната. Два слова, а сколько ассоциаций неприятных уже. Вчера меня просто плетью истязали. Нет, плеть не была простая, с деревянной рукояткой, продолжающейся четырьмя переплетающимися кожаными ремнями, расплетенная на конце и увешанная набалдашниками из раздробленных костей животных, а может и людей, кто знает, и свинца. От одежды моей остались жалкие клочья, которые коростой приросли к раненному телу и сейчас с каждым шагом так и норовили сделать мне побольнее. Будь я простой смертной, не пережила бы вчерашний день. Но я Лилит, дочь Темного эльфа и фрейи, потому запас жизненной силы во мне велик, но не бесконечен. Хотя Мастер не даст мне умереть, он будет мучить и мучить… Как долго я смогу терпеть боль? Живот скрутило от страха. Ради ЧЕГО я страдаю? Ради шайки болванов, возомнивших себя спасателями человечества? Алая комната. Она «украшена» всевозможными пыточными приспособлениями, от одного вида которых хочется признаться во всех смертных грехах. Я отстраненно наблюдала, морщась от боли, когда меня приковывали ко вчерашнему знакомому, окрашенному кровью моей, а может уже и еще чьей-то, столбу с поперечными перекладинами для рук и ног. Разбитые еще вчера в кровь запястья сковали высоко над головой, так, что я фактически висела на руках. Из-под содранной корки крови посочилась новая. Морщась, кусая потрескавшиеся губы, я убеждала себя, что мне не больно. Не больно. Щиколоткам, так же зафиксированным, было все же легче, учитывая, что вся тяжесть тела приходилась на многострадальные запястья. Мастер отпустил стражу одним движением руки. Сердце мое бешено стучало где-то в горле, мешая полноценно дышать. Глаза в глаза. Безжалостные, холодные, неумолимые зеленые льдинки моего мучителя вызывали смешанные чувства. Боялась ли я? О, да, безумно, но скорее язык проглочу, чем признаю это. Но кроме страха, было чувство еще больше меня беспокоившее. Вожделение, страсть – называйте, как хотите. Но древнее как мир женское чутье, инстинкт продолжения рода распознали самца, великолепного самца, сулящего наслаждение безумное, приправленное доброй порцией боли. -Начнем? – как-то сами по себе прошептали мои губы. Возможно, он увидел в глазах моих противоречивые чувства, собаками бешеными меня раздиравшие, поскольку во взгляде скользнуло тенью незаметной удивление. -Начнем. Мастер подошел ко мне почти вплотную, почти касаясь меня, лаская и мучая этой близостью недосягаемой. Улыбка коварная украсила его жесткое, да что там – жестокое лицо. Медленно-медленно Мастер начал раздевать меня, срывать присохшие к ранам клочья одежды. В глазах помутнело от боли, жалостного всхлипа я не смогла сдержать, как губы ни кусала. И вот я, дрожащая и обнаженная, беззащитная и раскрытая перед ним. Для него. Из вновь раскрывшихся ран тонкими струйками по телу стекает кровь, из глаз – по щекам слезы проклятые, непрошенные. Мастер смотрит на меня, разглядывает, а я к стыду своему бесконечному униженно чувствую, как возбуждение накрывает горячей волной. Жаркое томительное чувство внизу живота, между ног бесстыдно раздвинутых требует его прикосновений. Но Мастер не двигается. Просто смотрит. А я схожу с ума. Глупая, безумная девчонка мечтаю о его красивых длинных пальцах чувственно блуждающих между ног моих, играющих с самой чувствительной точкой, ритмично проникающих во влажное лоно… С ума сошла. Определенно сошла с ума. Мечтаю о горячем сексе в таком положении. Непроизвольно язык медленно скользнул по губам пересохшим, словно приглашая его. Мастер поднял мое лицо, взяв за подбородок. Легко, почти незаметно скользнул влажным языком по губам. Сердце ухнуло, замедлили бег, приостановилось, выжидая дальнейшее. Неожиданно грубо после этих легких прикосновений, он вторгся в мой рот, подчиняя, подминая под себя. Он словно насиловал, жестоко играл, кусал истерзанные губы и язык. Но я приняла его правила, отвечала тем же, сходя с ума от горячей волны меня накрывшей. Чуть отстранился. И снова глаза в глаза. Хотелось сказать – к черту все и всех, скажу что угодно, только возьми меня! Я знала, что он видел в глазах моих этот бессловесный призыв, это желание жгучее. И я знала, что он хотел меня. Но сценарий резко изменился. Мастер отошел к инструментам пыточным, в изобилии развешанных на стенах. Снова в его руках я вижу плеть. Холодный скользкий страх скользнул в сознании, тело, до предела возбужденное, замерло в ожидании боли. Он холодно и равнодушно взирал на меня распятую, дрожащую, его желающую. Подошел снова почти вплотную, но, не прикасаясь, рукояткой плети одним точным грубым движением вторгся в мое беззащитное тело. Я вскрикнула, ни то от боли, ни то от облегчения, что мое разгоряченной лоно наполнили. -Тебе нравиться боль? – нарушил молчание Мастер. Я хрипло рассмеялась: -Вопрос неверный. Плеть глубже вторглась в мое тело, заставляя вскрикнуть от боли, но тут же Мастер отыскал большим пальцем руки клитор, вдавил его, впечатал, заставляя меня извиваться в путах, еще больше раня запястья и щиколотки. Свободной рукой он сдавил мое горло, почти перекрывая доступ кислорода в легкие, обездвиживая судорожно дергающееся тело. И снова непрошенные слезы застилают глаза и губы почти шепчут — пожалуйста… -Расскажешь? Киваю утвердительно, но в противоречие сразу же отвечаю четкое – нет. -Зря. Мастер вынимает из моего лона плеть, освобождает от пут, и я кулем падаю к его ногам. Глава 1. С чего все началось. Я – Лилит, Темная Лилит, как любят обо мне говорить, и на это есть две причины, одна из них – мой отец, от которого я унаследовала черную обсидиановую кожу, из первой причины вытекает вторая – дурной нрав всех Темных эльфов и их знаменитая мстительность. Дорогу мне лучше не переходить – целее будешь. Впрочем, для равновесия дурного во мне текла также кровь фрейи, прекрасного и добрейшего создания из Верхнего мира с напрочь отсутствующим инстинктом материнства. Но я не жалуюсь, любви отца с лихвой хватало за двоих. Следствием этой любви стала моя избалованность. Я привыкла получать, что хочу, делать, что хочу. Никто мне не указ.