Не надо, папа!

      

95

      Те самые.        Сарада крепко зажмурилась и снова открыла глаза. Узоры на стенах не изменились. Она четко знала, что посещает это убежище Орочимару впервые в жизни, однако ощущение было такое, словно она не прибыла в новое место, а вернулась в давно забытый дом. Хотя «домом» это место все же назвать было сложно.       Сарада больше не валилась с ног от чакроистощения, раны затянулись, ничего не болело. Даже правая рука, которую она вечно ушибала, разбивая кулаком препятствия, перестала простреливать болью всякий раз, когда она сжимала пальцы. Техника исцеления Карин действовала поразительно.       Женщина с фотографии.       Сарада присматривалась к ней с особым вниманием. Пусть наивно, но она когда-то думала, что Карин — ее настоящая мама. У Карин были похожие очки, а значит, и проблемы со зрением, да и папа стоял на фотографии рядом с ней, Суйгецу и Джуго, а фотографий с мамой у него, судя по всему, не было вовсе, если в рамку пришлось ставить эту. Сарада уже поняла, что была неправа, но образ Карин с тех пор все еще казался каким-то притягательным и мистическим, словно эта девушка знала множество секретов и вообще была ей роднёй.        Сараде так и не удалось увидеться с Карин в будущем, но в этом времени она узнала ее мгновенно. Да и как ее можно было не узнать? Красные очки, непослушные волосы, тоже ярко-красные. Глаза под цвет волос. Вот только вместо неприлично коротких шортиков Карин была в сетчатых колготках, черной юбке и рубашке с коротким рукавом цвета хаки. Ровесница. Если и старше, то совсем чуть-чуть.       В свете свечей сверкнули круглые очки. К ним неспешной походкой приближался Кабуто. Наконец он остановился, лукаво улыбнулся и объявил:       — Добро пожаловать, Сарада-сан.       Он повернулся к Карин.       — Спасибо, Карин. Можешь идти. Я провожу Сараду-сан в ее комнату.       — Я сама с этим справлюсь.       — Карин.       Девушка развернулась и поплелась назад по коридору, печально вздыхая. Кабуто проследил за ней и вновь заговорил:       — К сожалению, Орочимару-сама пока не может с тобой встретиться. Он человек занятой. Я провожу тебя в твою комнату.       Сараде не нравился Кабуто. Она шла за ним, сверлила взглядом серебристый пучок волос, прикрывающий шею, и по коже пробегал холодок от неприятных воспоминаний из сна. Да еще та стычка в старом убежище когда-то давно… Тогда Кабуто был врагом. И пусть сейчас они были вроде как на одной стороне, отношение Сарады не изменилось.       — Саске здесь?       — Да, — чуть помедлив, ответил Кабуто. — Он здесь.       Подумал и добавил:       — Но он все еще не знает о твоем прибытии.       Сарада сглотнула. Она все никак не могла решить, что волновало ее больше: встреча со змеиным саннином или встреча с отцом. В прошлый раз Саске прогонял ее и кричал, что разорвал все узы. Как отнесется теперь?       Кабуто неторопливо шел по коридору. Свет от горящих свечей плясал на узорных стенах. Сарада чуть сбавила шаг и провела пальцем по ложбинке дугообразного узора. Шероховатый, холодный… От накатившего чувства дежавю по коже пробежали мурашки, а в груди стало тепло и неприятно пресно.       — Что такое?       Кабуто заметил, как ее передернуло.       — Ничего.       Сарада убрала руку от стены. Они продолжили путь.        Дугообразные узоры покрывали весь коридор: не только стены, но и пол, и потолок. Во вдавленных в стену арках сидели массивные округлые двери. В равных промежутках между арками на стенах горели свечи — по три на каждый промежуток.       — Ты можешь выбрать любую, они не заперты, — объяснил Кабуто. — Ключи внутри. Условия скромные, но что поделать.       Сарада неуверенно подошла к ближайшей комнатке и заглянула внутрь. Свет из коридора очертил контуры кровати, пустого стола с новой свечой и прикроватной тумбы.       — Электричества нет совсем?        — Почему же, есть. Но вся мощность генераторов направлена на систему компьютеров и аппаратуру. Проводить сеть во все углы убежища — это лишние траты. Обходимся свечами. Придется привыкать.       — Хотя бы душ здесь есть?       — Двумя ярусами ниже. А туалет прямо здесь. Сзади.       — Душ принимать тоже при свечах? — буркнула Сарада.       Кабуто ухмыльнулся и поправил очки.       — Нет. В душе есть электрическое питание. Больше вопросов нет?       Сарада качнула головой.       — Тогда я пошел работать, — Кабуто развернулся к двери и обронил напоследок: — На твоем месте я бы без нужды не выходил из комнаты и не шатался по убежищу.       Он покосился на нее через плечо.       — А то мало ли. Тут всякое может встретиться.       Сказал и ушел. Звук его шагов в коридоре понемногу стих. Сарада прихватила со стола свечу, вышла в коридор и поднесла фитильком к свечке на стене. Она сомневалась, что в коридорах ей может встретиться что-нибудь более опасное, чем мутировавшие мокрицы с бешеным запасом чакры или несколько отрядов Анбу Конохи.       Немного погодя свеча разгорелась, и Сарада вернулась обратно в комнату. Огонек свечи на столе задал мрачной комнате центр. Теперь новое обиталище выглядело не так пусто.       Сарада заметила на стене ключ, сняла его и попробовала закрыть дверь. Замок работал плавно, его хорошо смазали. Вот только дверь была тяжелая. Явно рассчитана на то, чтобы выдержать атаку… чего-то. Игнорируя предостережение Кабуто, Сарада вышла в коридор, прокралась к соседней двери и попробовала ее запереть. Ничего не вышло, замок был другой.       Отлично.       Она опасалась, что замки и ключи во всех комнатах только для вида, а на самом деле одинаковые, но нет.       Сарада вернулась к себе и заперлась изнутри. Заглянула под кровать, сунула в тумбу рюкзак с вещами. В конце концов уселась за стол, прилегла щекой на скрещенные руки и стала смотреть на огонь.       С каждым мгновением, проведенным в этом месте, ей становилось все более не по себе. Не так жутко, как в заброшенном убежище, но в этих лабиринтах с дугообразными узорами явственно ощущалось какое-то тайное движение жизни, невидимое глазу.        Однако дело было не только в странной атмосфере убежища.       Когда ударяешься, боль наступает не сразу. Ей предшествуют мгновения покоя: пауза между ударом и волной боли.       Пауза Сарады подходила к концу.       С момента столкновения с Анбу и до сих пор Сарада почти ничего не чувствовала. Шоковое состояние подействовало как анестетик. Когда она вдруг узнала в капитане Анбу своего старого знакомого, члена команды Генмы-сенсея, отключенные эмоции попытались вернуться, но лишь внесли больший сумбур в хаос ее мыслей. Сарада усилием воли заморозила их. Все без разбору. Действовала на автомате. Приняв решение вырваться любой ценой, Сарада отбивала атаки и атаковала сама, не испытывая сожалений. И лишь несколько раз сквозь лед замороженных чувств пробились яркие искры решений.       …безжалостно убила столько верных Конохе людей, но когда красноволосая девочка — в будущем знакомая девушка с фотографии — протянула ей для укуса руку, Сарада просто не смогла к ней притронуться. Смерти Анбу были ключом к свободе, попыткой защититься. Они сами напали, а Карин не имела к этому никакого отношения. Она не обязана была вмешиваться, зарабатывать на свою руку еще один шрам, вроде тех, что уже красовались на ее нежной коже. Карин пришла из другой вселенной. Вовлекать ее во все это, причинять ей боль было неправильно.       Второе эмоциональное решение — просьба оставить Ёро в живых.       Желание сохранить ему жизнь прорвалось сквозь все заслоны и воплотилось в отчаянный крик, Сарада и сама не поняла как. Когда Кидомару все-таки выстрелил, она озверела. Ее ослушались. Она так отчаянно просила, а он все равно сделал назло. Сараде показалось, она вполне способна была убить Кидомару тогда, на какой бы ступени Проклятой Печати он ни был.       «Удар не смертельный. Может умереть от потери крови».       Умрет или нет? Можно ли его спасти? Но если спасется — расскажет о моем преступлении. А если не спасется — я не прощу себе этого. Или прощу…         Преступлении.       Только сейчас, в пустой комнатке, на базе «сволочи, убившей Третьего», Сарада стала понемногу осознавать, что натворила.       Она не просто ушла. Она убила Анбу. Это не просто отступничество, это серьезное государственное преступление.       Теперь я уж точно никогда не смогу вернуться. Даже… Непонятно даже, что теперь станет с будущим. Осудят ли меня в будущем за преступления, которые я совершила еще до своего рождения?       Перед закрытыми глазами всплыло улыбающееся лицо Наруто, и сердце больно кольнуло.       Черт с ним, с преступлением. Наруто… Он-то уж точно не поймет. Ни тот, который здесь. Ни тот, который в будущем. И никакие оправдания, вроде гендзюцу о моем нелегком прошлом, не убедят его в обратном.       Оттаявшие чувства сводили с ума. Сарада кидалась от одной мысли к другой, обжигалась и в ужасе отбрасывала их от себя. Откуда ни возьмись в голове заговорил голос Какаши-сенсея:       «Он сказал, что будет смотреть на мир этим глазом. С моей помощью. Его не хочется разочаровывать».       Рокудайме говорил о своем товарище, но Сарада вспомнила другое.       Шисуи-сан. Он бы тоже не понял такого. Наверняка осудил бы ее.       «У тебя еще есть шанс стать первым Хокаге из клана Учиха».        На этот раз в памяти воскрес голос Шисуи. Сарада прикусила губу до крови и зажмурилась, чтобы сдержать слезы.       Похоже, уже нет.       Давно ей не было так больно. Еще со смерти Шисуи. Ощущение, что мир никогда не будет прежним. Разбитое прошлое, разбитое будущее. Мечты, тоже разбитые на мелкие осколки. И при этом гнетущее чувство, что выхода-то и не было. Сарада разматывала клубок своего недавнего прошлого и понимала, что у нее и не было возможности соскочить. Все рано или поздно упиралось в тот момент, когда она нашла свитки Шисуи.       Не могла не опробовать высшее гендзюцу. Удержалась бы тогда, не вовлекла бы Шино-сенсея, и ничего бы этого не было, но одно опрометчивое решение привело ее сюда, в эту дыру. С того самого решения ее путь, у которого были тысячи направлений, стал стремительно терять одно за другим, сужаться и в итоге сузился до нескольких.       Сарада поднялась, прошлась по комнате. Сняла очки, оставила на тумбе и повалилась спиной на кровать. Каменный потолок с узорами освещал слабый свет свечи. Комната расплывалась в нечетком фокусе близорукости. Сарада помассировала переносицу. Она устала, но спать настроения не было. Преступления и ошибки далекого прошлого и прошлого совсем недавнего давили на нее, а мысли о грядущей встрече с Орочимару и отцом добивали.       Сарада не знала, сколько она пролежала. Казалось, всего минуты две, а на деле, может, и все десять.        В дверь постучали. Сарада вздрогнула от неожиданности и подскочила. Нашарила очки на тумбе, подкралась к двери и припала к ней ухом.       — Кто там?       Она затаила дыхание.       — Я, Карин, — ответил девичий голос за дверью.       Сарада открыла. Карин скользнула в комнату и быстро захлопнула за собой дверь. Даже на ключ сама заперла.       — Наконец-то он ушел. Бесит.       Карин придирчиво осмотрела ее с ног до головы, и Сарада поняла, что все мысли, которые занимали ее до этого, на время отступили: их вытеснила своим присутствием Карин.       — Как ты меня нашла? Тут же… тут все двери одинаковые.       Карин хмыкнула, сложила руки на груди и посмотрела на нее немного надменно.       — Я другая. Я умею чувствовать.       — Ты сенсор?       — Разумеется, я сенсор!       Кажется, она разозлилась.       — Прости.       — За что? — Карин мигом остыла.       Сарада пожала плечами. Извинилась на всякий случай, сама не зная, чем именно ее задела.       — Вот что… Там, в убежище, что было с твоей чакрой?       Подозрение в голосе Карин Сараде не понравилось.       — О чем ты?       — Твоя чакра. Она была мощной. Сейчас и близко не такая. Что это было?       — Я злилась, — уклончиво ответила Сарада.       — Я знаю, когда люди злятся, — все так же с подозрением продолжала Карин. — У них не бывает такой чакры.       — А у меня бывает.       Не объяснять же ей про Мангеке, в самом деле. Карин нехотя прекратила допрос, прогулялась по комнате, осмотрелась и плюхнулась на кровать, раскинув руки. Точно так же, как недавно сама Сарада.       — Почему ты работаешь на Орочимару? — решилась спросить Сарада.       — Ко мне тут неплохо относятся. Лучше, чем в деревне. А вот ты чего решила прийти сюда?       В деревне? Интересно, а из какой она деревни?       — Я… — Сарада запнулась.       Карин присела, упираясь руками в кровать за спиной.       — В деревне Скрытого Листа ты своя. Коноха — твой дом. Разве нет?       Сарада помрачнела. Карин надавила на больное.       — Да.       — Тогда почему?       — У меня возникли проблемы.       — Какие проблемы?       Сарада нервно ткнула пальцем очки на переносице.       — Запрещенные эксперименты.       Карин нахмурилась и поежилась. Тоже поправила очки.        — Над людьми?       — Н-нет. Но… вообще да.       Рука снова потянулась к очкам. Рука Карин тоже.       — Не повторяй за мной! — возмутилась Сарада.       Она терпеть не могла свою проклятую привычку, которая с головой выдавала ее волнение, и ей казалось, что Карин тонко подметила это и теперь кривляется.        — Я не повторяю! — огрызнулась Карин. — У меня вообще-то тоже есть очки.       Первый момент глубокой симпатии к этой девушке стал понемногу притупляться: характер у нее был отвратительный. Приставучая, бестактная, вспыльчивая.       Карин склонила голову и разглядывала Сараду таким голодным взглядом, будто стояла перед витриной кондитерской. Даже слюнки сглотнула.       — Что?       Карин чуть смутилась и предположила:       — Ты сестра Саске.       Пусть и с легким сомнением, но все равно утвердительно.       — Нет.       — Врешь.       — Клянусь.       Карин прищурилась.       — Быть такого не может. Судя по чакре, ты не врешь. Одно из двух: или ты врешь мастерски, или сама не знаешь правду.       — Или мы с ним не брат и сестра, — раздраженно ответила Сарада.       — Я сказала «одно из двух», а не «одно из трех», — безапелляционно объявила Карин. — И я в себе уверена.       — С чего ты вообще взяла, что мы родственники?       — Чакра у вас похожая, — Карин уперлась в нее задумчиво-жадным взглядом и прикусила нижнюю губу. — Вкусная.       Сараду передернуло.       — Ты ненормальная.       — Вообще-то я тебе комплимент сделала, — обиделась Карин.       — Ты ошибаешься. Как ты можешь сравнивать наши чакры? Перед тобой сейчас только я. Саске нет поблизости.       Сарада убеждала ее с таким отчаянием, словно Карин была в шаге от догадки, что они с Саске не брат и сестра, а отец и дочь. Даже и думать забыла, каким безумством было такое предположение. Это только Итачи мог поверить в такое, у него был результат генетического теста. Неопровержимое доказательство. А Карин… Неужели она и правда по чакре определяла родство и для нее это был такой железный аргумент, что она скорее поверила бы в путешествия во времени, чем отказалась от своих слов?       Карин ухмыльнулась.       — Саске рядом. Будет здесь через пять, четыре, три, два…       Сарада едва не подпрыгнула на месте от внезапного стука в дверь.       Два коротких четких удара. Карин стучалась совсем не так: быстро и торопливо, словно за ней по коридору гналось чудовище, и она спешила найти себе убежище. Саске стучался иначе. Сразу было ясно: пришел хозяин.       Карин заинтересованно посмотрела на дверь, а Сарада запаниковала. Она совсем не была готова ко встрече с отцом. Страхи, сомнения, душевная боль, отчаяние… И еще эта навязчивая девушка у нее в комнате…       — Лучше открыть, — шепнула Карин, заметив ее ступор.       Сарада сглотнула и на деревянных ногах подошла к двери. Провернула холодный ключ, отступила. Дверь отворилась. За ней показался отец. Сарада, затаив дыхание, уставилась на него.        Саске изменился. Он подрос за то время, что они не виделись. Теперь он был выше на полголовы. Волосы стали чуть короче, чем были в Конохе: после гибели Шисуи он совсем себя запустил, но сейчас в прическе сквозила аккуратная небрежность. А вот имидж остался прежним: белая рубашка на молнии с высоким воротом и короткими рукавами, темные штаны, заправленные в высокие черные сандалии.       Выражение лица Саске — вот, что изменилось более всего.       После встречи с братом, незадолго до побега из деревни, с физиономии Саске не сходила гримаса ненависти и отвращения ко всему, что его окружало. Ненависть пожирала его изнутри, и это четко было видно снаружи. Сейчас он был с виду абсолютно спокоен, будто все время обитания в подвалах Орочимару восстанавливал душевное равновесие и все-таки восстановил. Быть может, поэтому Сарада впервые заметила, насколько он похож на бабушку Микото: разрезом глаз, чертами лица… всем.       Саске толкнул дверь и властно шагнул внутрь. Обвел взглядом комнату, мигом заметил Карин и приказал:       — Выйди.       Карин сползла с кровати и засеменила к двери, не отрывая взгляда от Саске. Проходя мимо него, она сбавила шаг и глубоко вдохнула, словно принюхивалась к какому-то вкусному аромату, и вышла как-то совсем уж нехотя. Дверь за ней тихо закрылась. Саске стоял и молчал, прислушиваясь к тишине комнаты.       — Карин, — сказал он громко, скосив глаза на дверь.       Судя по всему, несносная девушка осталась подслушивать, но Саске то ли почувствовал, то ли заранее знал, что так будет, и для подстраховки послал ее повторно.       Наконец Карин за дверью ушла, и Саске обратился к Сараде.       — Что ты здесь делаешь?       Спросил на правах хозяина. Сарада поежилась под тяжелым взглядом отца. Поразительно, но ей все больше казалось, что она пришла не в убежище Орочимару, а в убежище Саске, и что ответ в первую очередь придется держать перед ним.       — Так вышло.       — Как это понимать?       У отца был такой необычный голос, ровный, одновременно спокойный, напряженный, требовательный и презрительный. Казалось, никаких других интонаций он передавать не способен, только этот коктейль в неизменно стабильных пропорциях.       Как и ожидалось, Саске отнюдь не обрадовался ее приходу. Он был недоволен. Очень недоволен.        Сараде стало тесно. В этой комнате, в убежище, в огромном мире, где каждый только и делал, что ставил ей в укор ее поступки.        Она любила все делать правильно, вот только в последнее время все делать правильно не получалось. Вещи перестали четко делиться на «черное» и «белое», а стали какими-то противоречивыми: одновременно и правильными, и неправильными. Все смешалось, а Сараде приходилось выбирать меньшее из зол или просто то, что велело ей сердце. Она старалась не думать об этом, научилась отключать совесть и лишние мысли, но в глубине души все равно копилось отвращение к самой себе, презрение и муки совести за все то неправильное, что оказывалось на обратной стороне выбранного правильного.       Сарада зверела, если ее осуждали. Злость на саму себя выплескивалась агрессией на окружающих, но Учиха Саске был не тем человеком, рядом с которым Сарада рискнула бы закатывать сцены. В данный момент он казался суровее и опаснее Годайме.       — У меня возникли проблемы.       — Какие проблемы?       Судя по тону, Саске не считал ни одну проблему достаточно весомой, чтобы сбежать из Конохи к Орочимару.       — Я использовала киндзюцу.       Отец не удивился, не рассердился еще сильнее. Ни один мускул на его лице не дрогнул.       — Гендзюцу?       Сарада опустила глаза и стала рассматривать ворот его рубашки и шею. Ее смущение вполне можно было принять за положительный ответ, что Саске и сделал. Он фыркнул и сказал:       — Когда отдавал тебе свиток… думал ты умнее.       Прозвучало так, словно он разочаровался в ней, причем разочаровался окончательно, без шанса реабилитироваться. Это было настолько неприятно, что Сарада невольно скривила лицо. Ей показалось, что Саске сейчас уйдет и они больше никогда не увидятся, а потому она спросила напрямик, побыстрее, чтобы задержать его:       — Что значит «сосуд»?        — Что? — не понял Саске.       Она посмотрела ему в глаза.       — Ты и я — «сосуды для Орочимару». Что это значит?       Отец едва уловимо нахмурился.       — Где услыхала?       — Сакура сказала, — тихо призналась Сарада.       — А она откуда?       — Услышала, что Кабуто сказал. Тогда, в прошлый раз…       Саске поморщился, как от головной боли. Похоже, воспоминания о прошлой встрече были неразрывно связаны с воспоминаниями о его грандиозном провале в стычке с Кабуто.       — Это вторая причина, почему я пришла.       — Любопытство когда-нибудь погубит тебя, Сарада, — ответил Саске все тем же ровным голосом.        Будто бы сразу и о киндзюцу, и о «сосуде». Словно черту подвел.       — Это не любопытство.       — А что же?       — Я боюсь за тебя. У меня… нет никого ближе, — Сарада с надеждой взглянула на него.       Это было правдой. Пусть для Саске, который разорвал все узы и не знал всей истины, это и могло прозвучать нелепо, но Сарада говорила от чистого сердца и надеялась, что папа хоть немного смягчится.       — Бойся лучше за себя, — отрезал Саске.       Ну да. Иного ожидать и не следовало.       — Так что все это значит? — не отставала Сарада. — Почему «сосуд»?       Он скользнул взглядом по ее лицу, как бы оценивающе. То ли присматривался к ней как к сестре, чтобы понять, изменилась ли она за то время, что они не виделись. То ли как к скотине, которую отправлял на убой.       — Это значит, что Орочимару заберет наши тела.       Прозвучало настолько спокойно, что Сарада не сразу поняла жуткий смысл сказанного. Округлив глаза, она уставилась на отца.       — Поняла теперь, куда пришла? — спросил он с нажимом.       — Но ты… ты знал? — Сарада с ужасом глядела на Саске и все еще не до конца понимала.       — Да.       Она сжала кулаки и почувствовала, что начинает задыхаться. Стало жарко.       — Только не говори мне, что ты согласился сам, — проговорила Сарада с угрозой.        Голос хрипел. Ей нужно было выпить чего-нибудь теплого, расслабиться и лечь спать. Никак не спорить.       — Я согласился сам.       Сарада отступила от отца на пару шагов и уперлась задом в стол.       — Но зачем?!       — Потому что я так решил. Это мои дела. Не вмешивайся.       Сарада отвернулась и заморгала. Пыталась разложить все по полочкам, но как-то не получалось. Слишком невероятными были новости.       — Зря ты не осталась в Конохе, — в ровном голосе Саске прозвучала досада.       Все-таки были у него эмоции, просто он мастерски их скрывал.       — Ты же сказал, что разорвал все узы, — напомнила Сарада.       Саске вряд ли задел ее сарказм, а вот ей самой от воспоминания об этом стало больно.       — Да. У меня больше нет дел с шиноби Листа.       Сарада прикусила губу. Стало еще больнее.       —  Но от тебя я не могу отказаться при всем желании, — неожиданно добавил Саске.       Сарада с удивлением взглянула на него. В душе потеплело. На какое-то мгновение ей показалось, что она говорит не просто с Саске из прошлого, а со своим отцом, который понимает, что она — его дочь. Но этот Саске не понимал, а потому такое заявление звучало странно. Да, за время жизни под опекой Шисуи они чуть сблизились, но в то же время Саске упрямо пытался отгородиться от нее. Пусть он заступился за них в прошлом убежище, но он заступился за всех и со всеми разорвал узы. Тогда почему для нее сделал исключение?       Первая радость прошла, и Сараду захлестнули сомнения и страхи.       — Почему? — спросила она и затаила дыхание.       Саске разглядывал ее все так же внимательно, чуть щуря глаза, а сердце Сарады с каждым мгновением билось все чаще. Ей казалось, отец сейчас по незнанию скажет что-то адски неправильное, противоестественное, а потому отвратительное, и она больше никогда-никогда не сможет смотреть ему в глаза, уважать его, доверять ему… Пусть его вины в этом и не было бы. Он ведь не знал, кто они друг другу на самом деле. Сараде казалось, она застыла над пропастью, и стоит Саске заговорить, она рухнет в эту пропасть, и больше ничего не будет так, как прежде.       Но Саске, подумав, ответил то, чего она уж точно не ожидала услышать.       — Ты — Учиха. Вот почему.       — И… что это меняет? — все еще едва дыша спросила Сарада.       — С тех пор, как погиб Шисуи, за клан отвечаю я, — властно ответил Саске.        В его голосе было столько пафоса, словно он только недавно заступил на место своего отца, а клан Учиха насчитывал сотни живых душ.        — Ты — Учиха. А значит, ты под моей защитой.       Сарада заморгала. Глаза пекли от подступающих слез. Лицо бабушки Микото и железный характер дедушки. Саске взял лучшее от своих родителей, и глядя на него, Сарада неожиданно поняла, что смерть — это не обязательно конец. Люди умирали, но их наследие жило. Саске был продолжением Микото и Фугаку. Она, Сарада, была продолжением его и Сакуры, и еще многих-многих… Просто, не видя их при жизни, она не могла разглядеть знакомые черты в папе и маме, и в себе.       Она вдруг подумала, как бы могла сложиться судьба отца, если бы дядя не уничтожил клан. С таким подходом и мощным характером ее отец запросто бы заменил дедушку на посту лидера. И, вспоминая подчиненных дедушки, которые сместили его с должности, радикала Яширо, заступившего на пост последнего главы клана Учиха, Сарада думала, что ее отец поставил бы на место каждого в бунтующем клане. Пускай не сейчас, в четырнадцать, но лет в шестнадцать точно.       — Ты был бы хорошим лидером, — прошептала она, подавляя хриплые всхлипы.       Слезы увлажнили глаза, и резь прошла. Стало легче.       Саске вскинул бровь в недоумении.        — Ты очень похож на них, на своих родителей.       Наверное, не стоило напоминать Саске о погибших родителях, но для Сарады эти люди были родными бабушкой и дедушкой, а потому ей было не менее больно вспоминать об этом. Саске нахмурился.       — Если бы отец был хорошим лидером, его бы не сняли.       Сарада покачала головой и снова прикусила губу.       —  Ты не понимаешь…       Она уже не видела его лица, все расплывалось от слез.       Дедушку сняли не потому, что он был плохим лидером. А просто потому, что клан… Но папе нельзя было говорить.       Точно. Он же не ходил на эти собрания. Я совсем забыла…       — Чего я не понимаю?       — Ничего, — Сарада печально вздохнула и покачала головой. — Забудь.       Она потерла мокрые глаза и ощутила внезапный прилив слабости. Путешествие и сражения вымотали ее, а эмоции выжали до предела.       — Первым все равно будет мое тело, — сказал Саске. — Я поговорю с Орочимару. Поставлю условие, чтобы он тебя не трогал.       Отец вроде как смирился с ее присутствием, взял ее под свою опеку, даже пытался как-то успокоить в силу своей манеры общения. Готов был принести себя в жертву до нее. Заступиться за нее перед Орочимару. Но в груди все равно стало мерзко, словно змеи стягивали сердце в тугое кольцо своих холодных тел и мешали ему биться.        Если папа учился у Орочимару в старом будущем, то Орочимару наверняка хотел бы того же. Тогда что? Папе удалось спастись? Или просто все было иначе?       — Если он завладеет твоим телом, то кто ему помешает впоследствии захватить и мое? Разве он не нарушит обещание не трогать меня? — машинально пробормотала Сарада.        Мысль, что Орочимару завладеет ее телом, будет полноправно считать его своим, чувствовать себя в нем, касаться его… то есть сам себя… это было отвратительно. Но за себя Сарада переживала меньше. Представить, что из тела отца на нее будет смотреть Орочимару, было куда более страшно, чем лишиться собственного. В конце концов, если новая волна сработает так же, как предыдущая, то у нее есть шанс спастись. А у папы — нет.       — Нарушит, — сказал Саске и ядовито ухмыльнулся. — Обязательно нарушит. Потому тебе и стоило сидеть в деревне. Приходить сюда было глупостью.       — Там было бы хуже.       Сарада оперлась на стол. Ее шатало от слабости и усталости.       — Все равно не понимаю, — говорила она, словно в трансе, едва шевеля губами и бессмысленно пялясь в грудь отцу. — Как ты мог согласиться… Какой смысл… Это же смерть.        — У меня все под контролем. Не забивай себе голову и не лезь в мои дела. Если станешь мешаться, я не посмотрю, что ты Учиха. Ясно?       Сарада нечаянно пересеклась с ним взглядом и тут же отвернулась.       Глядя в черные глаза отца, в которых плясало пламя свечи, Сарада понимала, что гнев Саске не имел пределов. То, с каким маниакальным азартом он стремился уничтожить Итачи, погубившего клан, наводило Сараду на мысль, что папа, на месте дедушки, не стал бы мириться с решением клана об его отставке, с претензиями радикалов и прочим. Даже если бы пришлось их убить. Прямо на собрании.       И в Саске, и в его брате было что-то такое, чего не было в их родителях. Казалось, у них нет дна. Эта бездонность, минуя Микото и Фугаку, просочилась к ним откуда-то из глубины веков, и Сарада чувствовала, что ей она уж точно не передалась. Сарада ощущала в себе границы, и выход за их пределы давался ей тяжко, а за старыми границами обязательно находились новые. Возможно, Итачи и правда мог убить только Саске.        Отец направился к двери, но не вышел сразу, задержался.       — Орочимару сегодня не придет, он занят. Ложись спать.       Сарада продолжала стоять, тупо глядя на захлопнувшуюся дверь. Наверное, она выглядела очень уж жалко, если даже Саске смягчился и приказал ей отдохнуть.       Приказал.       Пора, когда она швыряла на стену растерянного родителя, только вышедшего из уборной, и била его по лицу, чтобы вколотить ему в мозг новость о смерти Шисуи, давно прошла. Ее былое старшинство и осведомленность капитулировали перед тем Саске, который вдруг обнаружился в подвалах Орочимару.        Точнее… в своих подвалах.