open

\\ Никогда — запомните, никогда! — не произносите вслух фразу «хуже быть не может». Потому что, поверьте, может. Например, может начаться ураган и снести ваш дом, который вы взяли в ипотеку на всю жизнь. Или ебнуться политики, стоящие во главе вашей страны, как завещали Оруэлл и Замятин. Или в Китае кто-то может съесть летучую мышь, из-за чего весь мир уйдет на глобальный локдаун. Когда случаются такие события, в памяти всегда сильнее всего отпечатываются последние хорошие секунды перед тем, как все рухнет. Был обычный день. Кажется, вторник. День почти подходил к концу. Все запомнят только то, как много болтали и смеялись перед тем, как их настигнет новость. Ладно, на самом деле, эта новость звучит примерно так: — В смысле все закрывают? Это, по крайней мере, не справедливо. Работа становится их жизнью — кофейня, посетители, наконец-то начавшие получаться дела. Хочется идти дальше, взлетать выше серого московского неба. Но вместо этого реальность оказывается скучной сердитой теткой, однако, не лишенная воображения, чтобы придумать теперь такую причину для их закрытия и еще настойчивей дать понять, что не все так просто. Сережа сам себя одергивает — в мире черти что творится, границы закрываются, люди в панике скупают все полки в магазинах, а он переживает из-за какой-то кофейни. — Не навсегда, — мягко отвечает Сережа. — Всего лишь небольшой карантин. Отпуск, считайте. Все улыбаются и согласно кивают — отпуск у них был примерно никогда. Да и не звучит это так, словно они бросают «Восход» и друг друга. Просто небольшая разгрузка в целях безопасности. — Ну, выбора у нас особо нет, — говорит Джей. — Нужно всего лишь немного подождать. — Самая большая проблема сейчас — с кем оставить Рустэма. Кот выбирает именно этот момент славы, чтобы самозабвенно проблеваться на ковер. Все вздыхают. — Думаю, придется вытягивать спичку. Спустя неделю карантина становится понятно, что это не единственная их проблема. \\ Что будет, если запереть Свободу в замкнутом пространстве на чуть больше, чем пару недель? Сережа уверен, что точно не хочет знать результаты такого эксперимента, по крайней мере потому, что думает, что точно не выйдет из него живым. — Посмотрите, какой вид, — обращается Максим к невидимой публике, подойдя к окну и широким движением руки отодвигая занавеску. Видок и вправду хорош — окна прекраснейшим образом выходят на живописную мусорку. — Да-да, это Москва-сити. Солнечные лучи отражаются от кофейных чашек, которые неровными башнями высятся на всех горизонтальных поверхностях: кухонном столе, тумбочке у кровати, полу и даже в ванной. Какие-то были оставлены пару часов назад, некоторым скоро стукнет неделя, а в некоторых постепенно развивается новая форма жизни. Сережа сидит на диване в позе лотоса, закрыв глаза. Когда Макс подходит к одной из башен чашек, PLC все-таки позволяет себе приоткрыть один глаз ровно настолько, чтобы убедиться, что тот возьмет именно верхнюю, а не нижнюю кружку, и не разнесет половину квартиры. — Так и продолжишь сидеть? — интересуется, заливая кипятком кофейный песок, который Трущев заботливо окрестил «мочой» и пообещал убить любого, кто в его присутствии будет это пить. А сейчас даже бровью не ведет. — Как видишь. Это началось пару часов назад. Проснувшись утром, Свобода застает его в таком положении и думает, что первые признаки сошествия с ума дают о себе знать. Сереже приходится объясняться. — Все говорят, что если хочешь решить проблему, то нужно просто приложить больше усилий. Но иногда кажется, что «больше стараешься — больше получишь» говорят люди, которые никогда не работали впустую. Если я что-то делаю, все идет наперекосяк. Если я борюсь за это, все идет наперекосяк. Знаешь, я думаю, что мне, просто ради эксперимента, нужно ничего не делать. — Звучит как прелюдия к депрессии. — Звучит как иди нахуй. Максим было садится рядом с ним, но тут же встает, как будто сесть для него означает сдаться. Вместо этого он начинает мерить небольшую комнату шагами, и с каждым новым кругом его лицо становится все более кислым. — И долго ты будешь так? — Пока все не решится. — Охуенный план. Даже лучше, чем все предыдущие. Сережа не сдается. Итак, это первая попытка ничего не делать во время кризиса в его жизни. Максим встает у подоконника, едва не скинув на пол единственный горшок с цветком, зажимает сигарету в губах и всматривается в мир за окном. Он всегда думал, что не сможет привыкнуть к такому. И дело даже не в карантине, просто ему находиться на одном месте, кажется, противопоказано всеми врачами мира. А теперь он выглядывает из окна и знает все наизусть: тропинку мимо бетонного забора, мусорные баки, полустертую «зебру» на переходе, зеленую вывеску Пятерочки у дома, и каждую из оранжевых-красных-синих веток метро, ведущих к «Восходу», которые переплетаются в одну большую букву «О», как будто даже метро в ахуе. Казалось, он никогда не привыкнет жить так. Но — ничего, привыкает. Привыкает говорить «доброе утро» и «спокойной ночи», варить кофе на двоих, подталкивать локтем, когда видит что-то достойное внимания, идти бок о бок. Привыкает. — Мне кажется, что мы застряли в локации «Ходячих мертвецов». Ты явно был бы тем парнем, который стреляет пулями и очень правдивыми фразочками о жизни и вечно знает, что делать. А я бы всплескивал руками, шарился бы по углам и спрашивал у небес, за что нам все это. На самом деле, если вычеркнуть зомби и пули, то они примерно так себя и ведут. Макс честно пытается разрядить обстановку разными способами: томным голосом шепчет на ухо список покупок («пиво… светлое… по акции!»), лезет целоваться (только господь бог знает, каких сил и терпения стоит Сереже сдержаться), но ничего не помогает. После тридцати минут гнетущего молчания становится скучно, настолько, что на Свободу нападает вдохновение. Он берет блокнот и старательно выводит слова: «И всем бы нам собраться вместе, на одной лестнице, в одном подъезде, И петь бы нам веселые песни, ругаться, мириться и радоваться весне». Он пытается наиграть мелодию на гитаре, но после пары попыток откидывает ее подальше, едва не задевая Трущева (он даже не шелохнулся), и утыкается лицом в подушку, чтобы хоть как-то заглушить крик. —Дбннйвртблт… — Чего? — хмыкает Сережа. Максу приходится поднять голову и произнести с расстановкой, чтобы дошло. — Да ебанный в рот-то блять, говорю. Хуйня, — кидает блокнот с первыми строчками к песне на колени PLC и страдальчески объявляет: — Мечтал стать певцом, а стал позорищем. Сережа держится из последних сил, чтобы не рассмеяться в голос, и на вопросительный взгляд только качает головой. — Рифма и вправду не очень. — А ты что-о-о рэпер? — нараспев быкует Макс. — Ты что-о-о дурачок? — в тон ему отвечает PLC. Макс — теперь еще более хмурый — заворачивается в одеяло, как большой говорящий лаваш, долго ищет по комнате зажигалку, но, не найдя ничего лучше, идет на кухню подкуривать сигарету прямо с конфорки. Небольшое раздражение с каждой минутой растет в геометрической прогрессии. — Все, мне надоело. Я звоню ему. Он хватает телефон с зарядки и смотрит на PLC с таким видом, уверенный, что Сережа будет если не в восторге, то хотя бы впечатлен. Сережа — нет. — Кому звонишь? — Нашему единственному другу, конечно! На вызов с телефона Свободы, естественно, никто не отвечает, но на звонок с Трущевского — после первого же гудка. — Я даже через фейс-тайм чувствую твое отчаяние, Макс. Что случилось на этот раз? Максим, на самом деле, частенько звонил ему в самое неподходящее время, если ему было что-то нужно. К счастью, Эрик, похоже, был вторым человеком в мире, который мог простить такое его поведение. — Вот он! Шутов пристально вглядывается в виснущее изображение и тут же расплывается в улыбке. — Сережа, привет! Ну-ка передай телефончик. Приходится отдать телефон в руки Трущева — он тоже гаденько улыбается, мол, нашел кому звонить, и начинается типичный разговор «как проходит самоизоляция в Краснодаре». Свобода закатывает глаза и втихую тушит сигарету прямо в чашку с кофе. С сережиным кофе. Макс показывает средний палец то ли Трущеву, то ли лыблющемуся в телефонной рамке Эрику. Сережа берет у него чашку и, не глядя, делает глоток. И тут же об этом жалеет. К тому времени, как он понимает, Свобода уже ретируется обратно на кухню, подметая пол краями одеяла и бурча что-то вроде «ма-а-ам, забери меня обратно, эти кофейники меня обижают!». — Господи, вы с ним как двое папаш, — оживает кудрявая язва в телефоне. — Как будто смотрю какой-то унылый сериал про отношения престарелой парочки по нетфликсу. Детишки разъехались, а вам остается только сидеть дома, ссориться, мириться, ныть на все и нихуя не делать. Скоро меня проституткой называть станете. Из-за стены слышится сдавленно-хихикающее «я давно тебя так называю вообще-то!». — Может быть, мне нравится нихуя не делать. Да и Макс на карантине альбом начал писать. — Поверить не могу, что единственный, кому на пользу пошла самоизоляция, оказался чертов СВОБОДА. Покажешь, что написал?.. Макс не отвечает, забирает гитару с кровати и выходит из квартиры, нарочито громко хлопнув дверью. Ебаный манипулятор. — Далеко не уйдет, — спокойно говорит Трущев, борясь с соблазном позвать Свободу обратно, но справляется с этим — а то еще зазнается. — Вернут со штрафом. Спустя пятнадцать минут Сережа делает шаг из квартиры и замирает. Потому что на лестничной площадке он слышит звук гитары, и голос, тихонько напевающий сам себе. И хоть он знает каждую ноту уже, кажется, наизусть, все равно ловит себя на том, что вслушивается в песню, жадно цепляясь за что-то новое. — Так и думал, — улыбается, выходя на лестничную клетку и наблюдая привычную картину поющего Макса на фоне облупленной зеленой стены. — Кому еще взбредет в голову устраивать концерты в подъезде. — Во-первых, тут акустика классная. Ну конечно. — А во-вторых, видел в ромкомах твоего поколения, что на свидания зовут именно так. — Вообще-то я не настолько старый, чтобы разделять наши поколения. Но, признаюсь, сработало. Сережа прислоняется спиной к стене и устало прикрывает глаза. Если сидеть на корточках в темноте достаточно долго, то перестаешь чувствовать что-либо, кроме затекших ног. — Я, наверно, очень сексуальный, раз жизнь меня ебет с таким упорством и регулярностью, — и прежде чем Макс, уже гаденько улыбающийся и готовый пустить в ход одну из любимых ужасных шуточек, продолжает. — Легче было никуда не уезжать и открыть барбершоп в студии с пацанами, чем вот это вот все. — Мы могли бы подстроиться под ситуацию, — Свобода чешет затылок, пытаясь придумать что-то вразумительное. — Ну, не знаю, продавать кофе навынос? — Ты что, не знаешь главного правила? Никогда не пей кофе в пластиковом стаканчике «на выброс», замени его обычным разливным пивом. Максим смеется, уткнувшись лицом в плечо Сережи. Он тоже пытается улыбнуться, но выходит не очень. — Может быть, я просто устал следить за всем этим дерьмом. Может, я хочу выйти на пенсию, жить в загородном домике у воды и ругаться с соседями из-за криво поставленного забора. — Ого, ты звучишь настолько старо, что я буквально слышу звук, с которым открываются твои пенсионные накопления. Они какое-то время молчат. Свобода наигрывает мелодию, очень похожую на «пустяк» Рождена. — Я просто хочу перестать, — говорит PLC, и Макс мгновенно прекращает, хоть и стоит ему это небывалого труда. — Перестать — что? — Перестать все. Все чаще думаю, что все это было зря. Все усилия, борьба, бессонные ночи. И кому теперь все это? — Если ты задаешься этим вопросом, значит, это уже кому-то было нужно. Например — тебе самому. — Голос его вдруг прерывается, как будто он понимает что-то другое, и резко чеканит: — Или сдаться решил? Сережа качает головой: и в мыслях не было. Просто особенно страшно даже не то, что потратишь кучу денег, времени и сил на все это. Страшнее всего однажды проснуться рано утром и понять, что твоя воплощенная мечта никому, в общем-то, не нужна. Сбегая в Москву, Трущеву всего лишь хотелось одного: вернуть жизнь в приличные рамки, в обычную жизнь, свободную от разочарований, хотелось надежности и пресловутой стабильности. Но в итоге полюбил самое нестабильное, самое свободное и вольное от правил в своей жизни, что только мог. Музыку. «Восход». Макса. — Деньги заканчиваются. Кажется, еще пара недель, и «Восход» точно перейдет на доставку. Я бы даже сделал тебя курьером, но не уверен, что после такого ты не сбежишь с первым попавшимся бродячим цирком. Сережа говорит серьезно, а потом все-таки усмехается, и на душе становится чуточку теплее. — Это настолько соблазнительное предложение, что я вряд ли смогу отклонить его, если выпадет возможность. Но я очень постараюсь. — Учти, что в следующий раз Жека тебе точно что-нибудь сломает. — Ты ведь в курсе, что Майер — это лишняя мотивация сбежать? Несмотря на то, что они оба смеются, Максим вдруг чувствует острое желание извиниться. Он никогда и не пытался объяснить, почему сбежал тогда, когда Сережа, ребята и «Восход» больше всего нуждались в его поддержке. А то, что он ранит, его ранит еще сильнее. Потому что, на самом деле, он чуткий ранимый ублюдок. Однако согласие, что он поступил неправильно, означало бы, что он совершил неправильный выбор где-то в самом начале своего пути. А это не так. Просто иногда у него такое чувство, словно не на своем месте. Поэтому уезжает, и там то же самое. Сэр, не желаете немного бездомности? Отлично, спасибо, беру. Просто он такой — неидеальный, без оправданий поступков и без попыток играть роль гребанного мистера совершенства. Сережа молчит, и Свобода вздыхает. — Я иногда перестаю понимать себя и пугаюсь. Сбегаю из-за страха быть счастливым, что ли… — Знаешь, я еще тогда решил, что какая, в сущности, разница. Тебя нельзя поменять, даже понять иногда сложно. Но мне все равно, где ты был. Это неважно. Ты мог убежать, но ты вернулся и ты еще здесь. «Нельзя разбивать ему сердце», — вот о чем каждый из них думает. Формулирует, возможно, по-разному, но какая разница. Главное, что нельзя. Макс смотрит на Сережу и точно знает, что все будет хорошо. — Ну, раз уж мы все решили, то мы можем перейти к разговору о собаке, чтобы хоть на сто метров от дома можно было выходить. Трущев улыбается, гладит его к волосам, как котенка. — Мы не будем заводить собаку только для того, чтобы ты гулял с ней на карантине. Он не чувствует вины за то, что отказывает, просто потому что уверен, что если бы Макс мог безнаказанно обменять самого Сережу на щенка какого-нибудь лабрадора, то он бы это сделал. Свобода вздыхает. — Стоило попробовать. Эй, ты чего это? Сережа странным взглядом смотрит на ключи в своих руках. В связке два ключа от квартиры и еще два — от «Восхода». Он вдруг улыбается. — Не хочешь как-нибудь прогуляться за кофе? \\ На маленьком диванчике в гостиной сложновато поместиться даже вдвоем, поэтому Джею приходится сидеть на полу прямо в ногах, предоставив лучшие места перед телевизором трем девушкам. Никита играет в Сабвей Серф уже пару часов и умирает на третьей тысяче очков. Илона, наблюдающая за этим краем глаза, усмехается. — Отстойно быть тобой. — И не говори, подруга, — он смешно хмурит брови, и Илона наклоняется поцеловать его в макушку. Соф переглядывается с Дианой, и обе качают головой удивительно слаженно — хоть на соревнования по синхронному плаванию отправляй. — Вы такие милые. Меня сейчас стошнит, — говорит Видякина. Ило бьет ее по коленке, перегнувшись через Софу, и диван жалобно трещит. — Напоминаю, что мы приютили тебя и Софу у нас дома. — А вы сказали, что мы вам совсем не мешаем. Это и вправду было так: после нескольких недель карантина к ним сначала пришла Соф, объясняя свое переселение тем, что дома ей ну никак. Лукашев не колеблется ни секунды, широко распахивая дверь и жестом приглашая входить. А спустя пару дней, едва они привыкают жить втроем, в дверь снова стучат. Диана стоит с большой сумкой, в тонкой, не по погоде надетой куртке, и хлюпает носом. За ее спиной, в свете почти перегоревшей лампочки Джей замечает брошенные на ступеньках подъезда чемоданы. — Мне, вроде как, жить негде, — говорит, растирая тушь под глазами. Илона тянет ее в объятья, утягивая в коридор и пытаясь стянуть с плеча сумку, пока Никита без лишних вопросов идет за остальными вещами. — Чего сразу не написала? — мягко улыбается Джей. — У нас тут как раз передержка для бездомных. Соф запускает в него вешалкой. — Поспишь сегодня на диване? А завтра матрас второй закажем. — Спасибо. Жить вчетвером оказывается действительно сложным испытанием для их дружбы. Есть тип людей, которые замечательные соседи, но никогда не станут хорошими, близкими друзьями, а есть те, с которыми дружить — одно удовольствие, но жить вместе просто невыносимо. Диана оказывается вторым вариантом: она немного неряшлива, рассеяна и обладает исключительной способностью заполнять собой все пространство. И эта ее привычка! Каждое утро, встав ни свет ни заря, Диана готовит смузи в блендере на всех. Даже когда каждый из ее новоявленных соседей уже дал понять, что этот напиток любят чуть меньше, чем кофе. Она все равно его готовит. Все всё равно его пьют. — Смотри свое шоу и не отвлекайся, — советует Никита. Так они и поступают, и на пару минут наступает блаженная тишина. Пока Видякина не сдается. — Обожаю Москву, — говорит, кивая на экран, где как раз демонстрируют красивые виды небоскребов Москвы-сити. Иногда Диана закрывает глаза и представляет, каково это — жить в небоскребе на 77 этаже, смотреть на развернувшуюся перед ней столицу и чувствовать, что все в этом мире ей под силу. — Просто ты здесь еще недолго прожила, — улыбается Илона. — Нет, это мне кажется, что вы, москвичи, как-то неправильно воспринимаете Москву! Для вас это просто бесконечные пробки, стройки, тусовки, айфоны и загрязненный воздух. Но почему никто не готов петь на эскалаторах? Почему никто не танцует на столиках кафешек и не признается в любви прямо со сцены Большого? — Боюсь, что нормальные люди так не делают, — отвечает ей Джей. Соф запрокидывает голову и смеется так громко, что Никита чудом не опрокидывает чашку. — Ты где в Москве нормальных людей видел? Сколько лет живу здесь, и ни одного не встретила. — Звучит как тост, — Илона поднимает чашку с кофе над головой. Все дружно чокаются. Диана принимается рассуждать, в честь какого вида кофе следует назвать будущего ребенка — вся надежда на Никиту с Илоной, понимаете, у остальных в «Восходе» с детьми будет явная проблемка. Лукашев, к всеобщему сожалению, решительно отказывается от того, чтобы быть папочкой Джеем для кого бы то ни было с именем Мокко. Отвлекаются они только, когда ведущий шоу объявляет претендентов на выбывание. Диана вдруг прижимает ладонь ко рту, взгляд ее становится мутным-мутным. — А ну не реви! — гремит Никита. — Не реви из-за каких-то тупых сценарных ходов тупого реалити-шоу. — ДА БЛИН, НЕ РЕВУ Я! — ревет Диана. — Дурдом, — резюмирует Соф. — О, Илош, ты на кухню? Соломонова, решившая под шумок слинять на безопасную территорию, пока не грянул взрыв, кивает. — Прихвати тогда, пожалуйста, воды. Диане понадобится, когда она узнает, что того, ради кого она смотрела все это несколько недель, сейчас выгонят. Признаться честно, даже Илоне тяжело дается время самоизоляции. Единственное, что ее спасает — кроме, конечно, друзей и любви всей ее жизни на диване, смотрящих странные шоу по телеку, потому что это помогает им расслабиться, — лежит на третьей полке холодильника, старательно прикрытое йогуртом. Да-да. Пока вся Россия борется за гречку и туалетную бумагу, Илоне в кошмарах снится дефицит сырков. Весь день Соломонова только и делает, что ходит вокруг да около холодильника и мечтает о вечере, когда, после легкого ужина и долгих разговоров вечером, сможет уединиться, открыть шуршащую упаковку дрожащими от волнения пальцами… и съесть творожный сырок одним укусом. Наконец, она позволяет себе открыть дверцу, чтобы хоть одним глазком просмотреть укромное место. И обнаружить, что сырок исчез. Илона опешивает в самом плохом смысле этого слова. Настолько, что это состояние с каждой секундой близится к «охуевает». Несколько секунд она просто пялится туда, где совсем недавно лежала мечта всего ее вечера. — КТО?! На крик сбегаются все, позабыв про интригу шоу. Кажется, даже соседи этажом выше убавляют громкость музыки на своих неимоверно бесящих колонках, чтобы послушать, что происходит. — Илона? — Джей обеспокоенно заглядывает ей в глаза. — Что случилось? Ты ударилась? — Ты ранена? — спрашивает подбежавшая Соф. — Ты что, беременна? — на том же ультразвуке, что и Соломона минуту назад, горланит Диана. Это, кажется, приводит Илону в чувство. — Кто… съел… мой… сырок?! В повисшей гробовой тишине оглушительно громко звучит первый смешок. Диана, на которую устремляются все взгляды, включая сердито-бешенный взгляд Илоны, не выдерживает этого и смеется уже в голос, пытаясь сдержать звук ладошкой. — Это же просто сырок, вы серьезно собираетесь устраивать из этого драму? — Как будто не она пару минут назад чуть не затопила пол в гостиной слезами. — Вы че, конечные? — Это был не «просто сырок», а ее любимый сырок, и за это как минимум убивают, — говорит Никита таким тоном, что Диана перестает улыбаться. В глазах читается единственная мольба — чтобы их всех поскорее добили. — Это не я. — И не я. — Я тоже… — Вы что намекаете, что это я сама все съела?! В итоге никто не умер, конечно, но Илона целый вечер проходила расстроенная, а расстроиться больше Илоны было физически невозможно — человека бы просто разорвало на куски. Никто точно не знает, кто (Диана) и кому (всем остальным) растрепал всю эту ситуацию. Просто на следующий день Илона встает, чтобы открыть дверь и долгим, удивленным взглядом рассматривает таких же удивленных курьеров. Трех. Курьеров. С одним единственным заказом. — Адрес ваш? Отлично, тогда все это ваше. В заказе значится только одно. Сырки. Илона почти счастлива. И даже делится сырками с остальными. Спустя пару вечеров, когда с сырочной эпопеей было покончено, а шоу, после того, как оттуда выгнали общего любимчика, перестало иметь смысл, и никто его больше не смотрел, к ним приходит другая идея, как развеселить себя хотя бы на один вечер. И все три девушки точно знают, что Джею это не понравится. — А никто из вас не подумал, что это плохая идея? — Все подумали. Просто решили все равно это сделать. В горящих от предвкушения взглядах читается «у тебя может быть свое мнение на этот счет, дорогой, но нас — трое, у нас оно совершенно другое, и мы сделаем так, как мы хотим». Джей делает глубокий вдох, потому что, видит Бог, это будет не самая простая дискуссия в его жизни. — После того, как снимут ограничения… Илона быстро прикрывает его рот ладонью, и никто не замечает, что Никита тихонечко улыбается от этого ее движения. — Но мы хотим пойти сейчас! Если мы это сделаем, то никогда больше не будем надоедать тебе ни со смузи, ни с сырками, ни с тупыми реалити, обещаем. — Это шантаж, — резонно замечает Соф. — Знаем, — отмахивается на нее Диана, и сразу переключает внимание на Никиту. — Сработало? — Никто никуда не пойдет, — все также уверенно возражает Джей. Илона пристально смотрит на него, он сурово смотрит в ответ. Всем заранее ясно, кто победит в этом споре. \\ На третьей неделе протирать пыль и расставлять все разбросанные книжки становится скучно, а наблюдать за этим — просто невыносимо. Женя свисает с дивана головой вниз и наблюдает за тем, как Крис что-то рисует на графическом планшете, от усердия высунув кончик языка. На ее коленях, злобно сверкая зелеными глазами и яростными взмахами хвоста предупреждая Женю даже близко к ним не соваться, сидит Рустэм. — Я думала, что ты за карантин хоть диплом доделаешь, а ты вместо проекта письки рисуешь. Крис вздыхает, дорисовывая письку в цветочек. — Какой год, такие и рисунки. Женя возводит глаза к потолку. — А в духовке что? — Хлебная жаба. Они играют в онлайн-шахматы друг с другом. Даня целых пять минут думает над следующим ходом, Кристина придерживается логической стратегии, а Свобода просто хуярит наугад и побеждает. А после игры созваниваются по фейс-тайму и общаются (читай как: ругаются) еще пару часов. — Я в порядке, — уверенно заявляет Трущев, — мне просто хочется немного умереть. — Удивлена, как вы еще друг друга не убили, — хмыкает Женя. — Я ставила, что вы разъедетесь через две недели карантина. — Вы что, спорили на НАС? — удивляется Макс, носом практически утыкаясь в камеру. — Обижаешь, — улыбается Кристина. — Мы спорили на всех! — Эй, а как там Рустэм? — решает спасти разговор Илона. — Крис, закрой ушки, — просит Женя, дожидается, когда та все-таки это делает, и зло выдыхает. — Это сучье маленькое отродье в первый же день обоссала мне все туфли, погрызла сумку и демонстративно наблевала на пальто от Шанель. Прямо в глаза смотрел, блять! Крис отнимает ладошки от ушей и радостно добавляет: — Он просто прелесть! Кот, едва заслышав свое имя и знакомые голоса, запрыгивает на диван, скривив морду так, будто кто-то задолжал ему денег. На эту небывалую наглость Майер отвечает взглядом, исполненным презрительности. — Лучше бы ей змеи и пауки нравились, серьезно… Максим, почему ты ТАК улыбаешься? Максим начинает улыбаться еще шире. Взгляд, полный презрительности, теперь обращается на другого кота. — Ей уже нравится одна змея, Жек. — Все всё поняли, Макс, — закатывает глаза Олег, но Свободу уже было не остановить. — И ЭТО, СУКА, ТЫ. — Крис, мы уходим. Всем чао, — цедит Женя и отключается. — Погоди--- вот блин, и вправду вышли. — Целую в плечи до скорой встречи, — улыбается Макс, довольный, что победил в этом раунде. — А че обсудить-то хотели?.. Рустэм, если говорить честно, был не самой большой проблемой. Самая большая проблема заключалась в том, что дома постоянно хотелось есть. Весы, купленные незадолго до карантина, теперь служили страшным местом пыток для самооценки: они показывали неумолимое движение жопы к катастрофе. Сейчас же к катастрофе их все больше приближает торт в аккуратной коробке, которую вместе с остальными пакетами держит веселая Женя. — По скидке шел. Не могла себе отказать. (Торт, конечно, по совершенной случайности, был именно того вида, который обожала Кристина) Майер заходит на кухню, ногой отпихивая кота, чтобы не мешался распаковывать пакеты. При виде банки с персиками, кот начинает истошно вопить, а Жене приходится сквозь зубы объяснять ему, что консервы бывают не только с мясом и рыбой, а персики ему явно не понравятся так же сильно, как нравятся ей. — Чудовище свое пока покорми, а я займусь всем остальным. Крис послушно кормит Рустэма, то и дело заглядывая на кухню и стараясь улыбаться не слишком явно при виде Жени, склонившейся с ножом над тортом (Максим бы сказал: практически серийный маньяк во время убийства). Получается плохо — один насмешливо-непонимающий взгляд из-под ресниц, и Кошелева снова сверкает зубами. На ужин у них и вправду выходит настоящий пир. Они раскладывают тортик по тарелкам, чай разливают по красивым чашкам из сервиза, вылавливают кота из полуопустевшей банки с персиками и, наконец, спокойно рассаживаются. Кошелева бросает взгляд на тарелки и моментально расстраивается. — Вот видишь, какая ты. Взяла себе большой кусок, а мне маленький. — А ты бы как поступила? — Женя с ложкой в руке и предвкушением в глазах зависает над тортом. — Взяла бы себе маленький. — Ну и че ты орешь, я ж такой тебе и дала. Кристина страдальчески вздыхает, но тут же начинает улыбаться, когда перед ее носом появляется тарелка с бОльшей порцией. Женя давно научилась расшифровывать ее улыбки, и знает перевод этой: «ты молодец». — Вечно ты ведешь себя, как бесчеловечный манипулятор, а потом поступаешь вот так. Перевод: «ты мегамолодец». — Кстати, я как раз дочитываю одну потрясающую книгу по манипулированию людьми, и этот тупой карантин не дает мне опробовать пару интереснейших методик на ком-нибудь живом и теплом… Кристина испуганно давится куском торта, потому что на данный момент только она подходит на роль «живого и теплого», и Женя смеется над ее реакцией. — Не переживай, тебя я кошмарить не буду. Дождусь момента, когда вернемся в «Восход». — Только Даню не трогай, он и так тебя боится больше, чем военкомата. Майер удивляется так, как будто ей только что сообщили, что птицы не умеют летать, а рыбы не дышат под водой. — Он и правда меня боится? — Да. Женя расплывается в улыбке. — Это так приятно! Обе молчат какое-то время, отпивая остывший чай из чашек и шумно вздыхая. — Никогда бы не подумала, что буду скучать по «Восходу», — признается Майер, — весь первый месяц работы там я думала, что помру либо от того, что пробью лоб об стол, либо от переизбытка кофеина. — Почему ты вообще решила работать в кофейне? — Ну да, на двери «Восхода» вместе с правилами «нельзя с собаками, мороженым, на роликах и все вместе» написано «ОСТОРОЖНО, МЫ ЕБАНУТЫЕ!!!», — ерничает Майер, а потом добавляет почти серьезно. — Ладно, признаться честно, в «Восходе» не так уж и плохо. Если, конечно, не задумываться о смысле жизни и того, что ты с ней, нахуй, делаешь…. То можно даже простить весь этот рассадник клоунов, странных парочек и того факта, что мы каждый месяц оказываемся в ситуации, близкой к закрытию. «Восходу» не обязательно быть самым лучшим местом на планете — достаточно и того, что он не самое худшее. — Так жутко скучаю по ребятам, — вздыхает Крис. — Видимо, придется распечатать их фотографии и расклеить по всей квартире. Ты для общего погружения можешь даже с ними поругаться, как обычно. У Кошелевой внутри только нежность вперемешку со страхом перед чем-то неизбежным, что гложет ночами, а придумывать новые варианты «спасибо, все в порядке» изрядно утомляет. — Я боюсь, что мы уже не вернемся в «Восход», — вдруг говорит. — Просто всякий раз, когда кажется, что жизнь наконец начинает разворачиваться к лучшему, все снова возвращается к изначальной точке. В очереди стоящих к Гудвину за мозгами, я определенно попросила бы храбрости. — И сердца для меня, — шутит Женя. Та, прошлая Женя сейчас бы язвительно строила планы, что будет делать, когда освободится от гнета кофейни и компании. Но сейчас она ловит когнитивный диссонанс от одной только мысли. Ей тоже не хочется, чтобы все заканчивалось. — Все будет хорошо, — Женя делает глубокий вдох, как будто готовится нырнуть под воду. — Даже если мы не знаем, как именно. Мы найдем выход. Когда они только познакомились, Женя казалась самым холодным и снежным днем января, в котором нет ни единого солнечного просвета. Однако сейчас она сидит рядом с Крис, мягко подбирая слова поддержки, в которой никогда не была сильна, но ради нее она правда готова этому учиться. И Кристина не понимает, как жила без нее раньше, как справлялась, пока ее не было рядом. — Ты ведь сама в это не веришь, — хмыкает Кошелева. — Не верила, пока, ну… короче, сейчас верю. И как я только дошла до жизни такой, господи… Женя вдруг понимает, как это глупо звучит. Вот так и дошла, год за годом — своим ходом. Так и бывает. Одним достается тяжелая судьба с множеством препятствий, а другие всю жизнь бегут, что есть сил, но все равно угождают в яму. Она смотрит на Кристину и ощущает острое желание спрятать ее от всего мира, уберечь от разочарований и не подпускать никого, кто чисто теоретически может сделать ей больно. Женя думает, что зря вообще начала этот разговор. — Ты что… — глаза Кошелевой округляются, — плачешь? Майер тянет рассмеяться, качает головой и вдруг сама пугается: она и вправду плачет. И совсем не знает, что делать. Ну, вы знаете, она читала книжки только про манипуляцию, про успокаивание плачущих людей (даже если это она сама) в них не было ни слова. Крис протягивает руку и касается тыльной стороной ладони ее щеки. — Иногда то, что делает нас счастливыми, внезапно может заставить чувствовать себя ничтожным. И это нормально, это не значит, что стоит все бросать. — Значит ли это то, что мы тоже однажды станем счастливыми, даже если прямо сейчас все идет не так гладко? — Конечно, — Женя наклоняет голову и понижает голос, из-за чего слова выходят совсем уж ласково. Для других, возможно, это ничего не значит. Но для них это значит все. Женя ловко хватает обескураженного кота и вытирает слезы об него, как о пушистое меховое одеяло. Взгляд кота, обращенного на Кристину, становится совсем уж жалобным. Крис теряется еще больше, но прежде чем она успевает что-то сделать, Женя делает глубокий вдох, улыбается абсолютно нормально, как будто ничего и не было. — Фух, никогда я так продуктивно не рыдала. Надо было еще в первые дни так. Крис смотрит на нее в упор, уголки ее глаз нервно дергаются. — В одном мы согласны точно: если и было что-то общее у всех обитателей «Восхода», так это проблемы с головой. Женя смеется. Они отвлекаются на пришедшее сообщение. Какое-то время тупо смотрят на него, как будто пытаются понять, стоит ли вообще брать его в расчет. В конце концов, это не сулит ничего, кроме неприятностей. Но ведь они их ждут. Эти неприятности. — Ты только представь, как они обрадуются, если мы не придем, — наконец, говорит Женя, и Крис моментально поднимается на ноги. — Надо идти. \\ Постепенно нервы сдавать начинают даже у самых стойких. Только числа в переписках дают понять, что время все же идет вперед, а ты не сходишь с ума. По-крайней мере, пока что. Жить на время карантина решают у Олега. Не то чтобы у Дани не было куда пойти, но, насколько всем известно, родители Бурцева не возражали. По-крайней мере, с ружьем в их милую обитель никто так и не заявляется. — Спал бы еще, — выдыхает Олег между отжиманиями, удивленно смотря на парня в дверях гостиной. — Чего встал так рано? Даня хмыкает, снимая очки и потирая уставшие глаза. — Смелое предположение, что я в-вообще ложился. На самом деле, видеть Тернового таким бодрым — очень непривычно, потому что в начале недели он свалился с простудой и заявил, что всё. Теперь точно пиздец, осталось только довести это дело до пневмонии, коронавируса, и благополучно скончаться на руках у фанатов. А Даня решает, что помирать ему рановато, и скупает все шоколадки с близлежащих магазинов. Как видите, это почему-то действует. — Залы закрыты, так что приходится заниматься спортом дома, — объясняет Олег. — Мы все время сидим дома, так что неудивительно, что к концу карантина у нас всех появятся складки на боках. Но я никогда бы не подумал, что так трудно сделать тридцать приседаний. — Ты сделал ТАК МНОГО приседаний? Да ты машина, Олеж. Олег слегка наклоняет голову — карантинный вариант вежливости, когда улыбки не видно за маской. Тупая привычка. — Присоединяйся. — У нас с Кристиной свои тренировки, — качает головой Даня. Терновой удивленно оседает на пол. — И какие же? — Лучше сидеть на месте и ничего не есть, чем много есть и тренироваться. Так что да, м-мы решили, что не будем есть. — Дэни поднимает палец вверх, как будто этот жест позволяет ему выглядеть умнее. — «Тот, кто не работает, не ест». — Это что, цитата из несправедливого трудового кодекса? Олег делает еще несколько отжиманий, пока Даня отвлекается на пришедшее в беседу видео. На заднем фоне слышится крик «ТЫ ЕГО ОЧЕНЬ БОИШЬ, ПУГАЕШЬ ЕГО, ПОНИМАЕШЬ?! НЕ ТРОГАЙ!». — Что за шум? — интересуется, не прекращая считать. — К пацанам голубь залетел. — И как проходит встреча? Из телефона, словно в ответ, слышится истерическое «ОН ОБОСРАЛСЯ» прежде, чем Бурцев успевает его выключить. —Кофе будешь? — спрашивает Дэни, а потом сам же себе и отвечает. — Будешь, конечно же. — Как же я замечательно устроился. Одним махом получил и прекрасного мужа, и доступ к такому же прекрасному кофе. Даня его восторга не разделяет. Он нашаривает банку с кофе, обнаруживает в нем две с половиной ложки. — Где наш новый кофе? — Я скажу тебе, если ты скажешь мне, куда ты положил ключи от моей машины. — Я УЖЕ С-СКАЗАЛ тебе, я не знаю… Бурцев чертыхается, лезет в кладовку («никто больше не называет эти аккуратные ящички кладовкой, Дань!»), долго роется и находит кучу разных пачек: зерновой, турецкий, с ванилью, шоколадной пенкой и даже с орехом макадама. Выбирает первый попавшийся и, наконец-то, начинает варить хоть что-нибудь нормальное. — Напомни, почему мы решили переждать все у тебя? — У меня плазма огромная, х-бокс, места больше, в конце концов. Даня отрывается от разливания кофе по кружкам. — Мне кажется, лучше было бы переждать карантин в подсобке «Восхода». У тебя же просто невозможно жить! Ты заставляешь меня пользоваться п-подставками под чашки. Подставками! Так сейчас вообще никто не делает. — Потому что я не хочу наблюдать разводы по дорогущей мебели. Вид у Дани такой, будто он повторяет его слова про себя, гаденько усмехаясь и передразнивая противным голоском. — Вот именно. Ты слишком привык все контролировать. Ты даже тарелки расставляешь не только по размеру, но и по цветовой гамме. Я уж молчу про полотенца! — А что не так с полотенцами? Лежат на месте и лежат. — Ага, полотенца на месте, р-разложенные по процентному содержанию хлопка! На диване нельзя есть чипсы, после одиннадцати — громко слушать музыку, на балконе — курить. — Ты ведь не куришь, — резонно замечает Олег. — Не курю, — соглашается, — но сам факт запрета побуждает к действию. Макс бы от недели жизни с тобой повесился. Олег закатывает глаза. Оба так соскучились по живому общению, что выводили друг друга даже на споры, чего раньше за ними не водилось. К счастью, чаще всего спор решается при помощи игры в суефа. Но иногда это переходит в более активные виды соревнований: от шашек до пиздилок подушками. — Ну серьезно, вообще нечего делать. Ощущаю, что совсем скоро п-продам душу за рулон туалетной бумаги и гречу. Дэни представляет, как перед аукционом просит какого-нибудь условного Гринберга передать эти дары родителям, и смеется. — Я бы обязательно выкупил твою душу, не переживай, — обещает Олег, — ради тебя я готов на все, что угодно. — Кста-ати, есть одна штучка, которую я видел в тиктоке… Диана как раз стремительно набирает подписчиков в тиктоке «Восхода», заставляя всех снимать короткие видосы. Заходят как и архивы, которые давным-давно снимала Софа, так и новые тренды. — Я не буду танцевать, — качает головой Олег. Дэни улыбается. Конечно, будет. (А Терновой, пока он не видит, потихонечку избавляется от подставок для кружек. Пока что только от них, но для начала вполне неплохо) Айфон на диване оживает, и прежде чем Даня успевает среагировать, Олег бросает свою упорную тренировку и перекатывается к телефону. Дэни смотрит на него долго и подозрительно, и Олег первым отводит взгляд. На самом деле, Даня замечает это уже несколько раз. Ему всегда звонят, Терновой уходит куда-нибудь подальше и у него протекает несколько каких-то очень странных, коротких диалогов, суть которых Бурцев так до конца и не понимает. А стоит задать вполне логичный и бестактный вопрос «с кем ты там постоянно разговариваешь?», то натыкаешься на вполне бестактный и не очень логичный ответ «ни с кем». Ему даже жаль, что он всполошил всех из-за такого пустяка. Просто делится этими переживаниями с Кристиной, Кристина — с Женей, а Женя в свою очередь рассказывает всем. И вот теперь Дэни немигающим взглядом смотрит на название. «Самые сексуальные девушки кофейни Восход, решающие проблемы, и Данечка». Иногда он каждого из них пиздец как любит, но иногда смотрит на названия бесед, темы для разговоров или просто время от времени задается вопросом, а тех ли людей называет лучшими друзьями. илоша (11:17) может он готовит тебе подарок? варис гликос (11:18) ага, гроб. потому что только такое дарят с ТАКИМ траурным лицом, какое у него всю неделю. софа не диван (11:19) думаю, не стоит рубить с плеча, да, все это выглядит странно, главное не думать, что стерва (11:19) он собирается тебя бросить Весь чат отзывается стройным «ЖЕНЯ!!!». ди (11:21) позвоню Назиме? крисуль кисуль (11:22) просто выясни, с кем он говорит делов-то илоша (11:25) или поговори с ним сам! не бойся А Даня и не боялся до этого момента, если честно, но вдруг это «не бойся» прошибает его насквозь. Боится, оказывается, до дрожи боится потерять, хоть никогда и не думал об этом, даже в голову не могло прийти. А тут пришло, упало и раздавило. Олег не замечает этих махинаций за своей спиной, зато последствия настигают его сразу же. Даня заходит в комнату с таким видом, точно плохой коп из сериалов. Вот-вот посветит ему в лицо настольной лампой и спросит, что тот делал на момент убийства. Терновой аж поеживается и успевает за несколько секунд запаниковать, успокоиться и снова запаниковать. — Ты чего это? — Нам нужно поговорить, — заявляет Бурцев, а потом добавляет уже мягче, — я сварил варис гликос. Олег — для достоверности — еще раз паникует. Просто чтобы убедиться. Дэни прочищает горло, как перед выступлением. И понимает, что не знает, с чего начать. Поэтому просто говорит: — Что п-происходит? — и ничего больше. Олег вдруг улыбается. — Наконец-то мы стали как взрослые люди — обсуждать все проблемы друг с другом и ни с кем больше. Хотя я не удивлюсь, если у «Восхода» уже есть новая беседа со странным названием и без меня, где вы уже построили план пыток, если бы я отказался говорить. Даня округляет глаза. Терновой отвечает ему тем же и усмехается в кружку. Значит, угадал. — Ладно, я бы все равно все рассказал. Ну… есть хорошие новости и есть плохие, с каких начать? — Начни с хороших. Нет, с плохих. Нет, с хороших… Спустя десять минут Бурцев отправляет короткое сообщение «все решилось, ничего страшного» в беседу. В ответ Женя записывает голосовое сообщение, в котором три минуты и пятнадцать секунд просто кричит в телефон. — Все просто переживали, — пытается объяснить это Дэни, тщетно чувствуя, что краснеет. Олег смеется, притягивая его к себе. — Ну правда, было бы просто несправедливо — столько пройти рука об руку, чтобы по итогу разойтись вот так. — Знакомство-то у нас получилось просто эпическим! — соглашается Терновой. — Когда закончится карантин, то устроим огромную вечеринку на кофейную тематику. Только представь: все одеты в фартуки бариста, пьют варис гликос, а на каждом эспрессо нарисован пенкой мой профиль. Челюсть Дани стремительно падает вниз, и он едва успевает поймать ее руками. — Вот это ты разогна-ался. — У тебя есть время на то, чтобы потренироваться в рисовке. Знаешь, я тут даже подумал…. А нет, забудь. Эта идея точно обернется катастрофой. Дэни разворачивается с такой улыбкой, что его щеки сразу же начинают болеть, а Олег всерьез задумывается о его психическом здоровье. Он просто обожает катастрофы. \\ Идти по улице спустя месяцы самоизоляции — непривычно. Возвращаться в пустой «Восход» — еще непривычнее. Обычный путь кажется непреодолимым, и у них есть тысяча и одна отговорка остановиться. И всего одна причина вернуться (они, конечно, выбирают ее). Кажется, что это самый первый теплый день. Вчера еще лежал снег, лужи покрывал тонкий слой льда, а кроссовки сиротливо ждали своего часа в коридоре. А сейчас асфальт стремительно обсыхает, то тут, то там видны набирающиеся сил от тепла и света цветы и трава. На улице поздно вечером поразительно тихо и безлюдно, и даже воздух словно абсолютно другой: отрезвляюще свежий и чистый. Москва больше не напоминает гигантскую, вечно голодную машину, готовую сожрать каждого, выжать все, что сумеет, а после выбросить. Разве что немного смахивает на постапокалиптическую декорацию для малобюджетного фильма-катастрофы. Свобода идет в кофейню как змея на звук флейты — только и поспевай, что на поворотах предупреждать, чтобы в косяки не въебывался. «Восход» не отзывается приветствиями и объятьями ребят, всего лишь холодным скрипом двери, совсем не по-домашнему. Для пущей эпичности не хватает перекати-поля и грустного саундтрека на фон как лучшей ассоциации киношного одиночества. Возвращаться в пустой дом иногда хуже, чем вообще никогда больше не переступать его порога. Все кажется совсем другим. Это почти как смотреть старый, но жутко любимый фильм. Вроде все вокруг пиздец как знакомо — вот силуэт столиков, вот стулья, вот пыльное фортепиано, вот стаканы и чашки, подушки, которые вместе в Икее выбирали и едва не поругались из-за оттенка. Все кажется таким, как и было всего пару месяцев назад, и Сережа никогда не чувствовал себя чужим здесь, никогда до этого момента. Но при детальном рассмотрении, понимаешь, что все уже не так, как прежде. Кажется странным, что во всем зале их только двое. Ведь двое?.. Свет включается резко, Сережа подслеповато касается руки Макса, типа, какого хрена, но тот тоже в шоке. Потому что свет включает не он. Когда глаза, наконец, привыкают, оба удивленно рассматривают коробки и лишние вещи, не вписывающиеся в нормальное состояние кофейни, которую они покидали. А посередине замер Тим, в одних старых шортах и майке. — Какого?.. — в один голос говорят Сережа и Максим. Спустя пару минут разговора приходит черед Тима искренне удивляться новостям из жизни обычных москвичей. — В смысле, какой карантин? — Гринберг округляет глаза. — Меня просто хозяйка выперла, денег не было даже на телефон положить, вот я и решил, что никто не будет против. Макс в это время уже иронично рассматривает коробки с чужими вещами. — А почему тут написано… — Если написать на коробках «порно», то парни из компании перевозки будут относиться к ним бережнее. Просто говорю. Сереже хочется его прибить — это не впервой, ему часто хочется это сделать. Он прикладывает ладонь ко лбу и старается говорить максимально спокойно (получается не очень, но он правда старается). — То есть тебя не удивило, что никто не приходил в «Восход»? — Я думал, вы все просто съебались куда-то как обычно. Меня не особо волновало. Отъебались — и отлично. Не успевает он договорить, как издалека слышатся голоса и звон ключей. Втроем переглядываются: никого больше не ждали, поэтому Максим бросается быстрее выключить свет, а Тим тянет сопротивляющегося Сережу в подсобку. — Тихо сиди. Сам же пугал ментами и штрафами. Прежде чем Трущев успевает напомнить им, что у полиции вряд ли будут ключи, дверь «Восхода» снова открывается. В подсобке все затихают, старательно вслушиваясь в голоса вошедших. — Не могу поверить, что вы уговорили меня на это, — вздыхает женский силуэт, подсвечивая остальных фонариком из телефона. — Уговорили? Я буквально сказала «у меня есть идея», и ты сразу же согласилась, Соф! Без вопросов! — Вам еще повезло, что у меня остались запасные ключи. — Кажется, я видела, что свет горел. Коробки какие-то, что здесь происходит вообще… Выглянувший из-за двери подсобки Максим испытывает реальное облегчение, разглядев на пороге не полицейских и не зомби, а Джея, ищущего включатель, Илону, которая едва не спотыкается об «порно» Гринберга, и Диану с Софой, забывшие обо всем и с радостью оглядывающие знакомые стены. Они так и стояли бы, глядя друг на друга, если бы Диана не завопила с таким видом, как будто встретила на перроне вокзала давно потерянных в делах и других городах друзей: — Ребя-а-а-а-ата! В секунду она повисает на всех сразу, и Сережа похлопывает ее по спине с видом терпеливого старшего брата. Остальные, смеясь и восклицая, бросаются обниматься тоже. — Подождите, у меня сейчас потечет тушь, — почти плачет Соф. — Подождите, я сейчас сам потеку весь, — смеется Тим, гладя по вздрагивающему плечу Авазашвили. Она бьет его по руке, но тут же утыкается лбом ему в грудь и произносит скороговоркой: — Гринберг, ты тварь! Я тебя люблю! Если и существовала магия, способная создавать внутри приятное тепло без какой бы то ни было существенной причины, то именно она сейчас и происходила. И единственное, что может уничтожить эту магию, оказывается свет фар машины, которая почти бесшумно подъезжает и паркуется напротив дверей «Восхода». — Только не снова, — вздыхает PLC, когда его во второй раз за вечер тянут в подсобку. — Серьезно, прекратите так делать. — Кажется, голоса какие-то знакомые… — задумчиво шепчет Илона, вслушиваясь. Один из вышедших из машины говорит «ч-черт, прийти-то пришли, а ключей у нас нет», а второй отвечает веселым «тогда давай просто выломаем дверь». Дверь перед неудачливыми взломщиками после таких заявлений открывается практически сразу — сама. — Сегодня свидания с полицейским нарядом у вас, увы, не будет, — улыбается Джей. За его спиной уже появляется шесть лиц, на которых написано шесть разных эмоций: от бесконечной радости встречи до удивления и непонимания, как это все так складывается. Эмоции переполняются через край. Даже вечно холодный и спокойный Олег вдруг расплывается в широкой улыбке, быстро перескакивает порог и буквально сбивает с ног Илону — потому что она была ближе всех и не успела среагировать бегством — при этом громко вопя: — Вы че, офигели что ли? Вы че, ОФИГЕЛИ??? Пока все здороваются с новоприбывшими, удивляются, что Даня все еще такой высокий, а Олег на карантине даже немножко поднабрал, и никто почти и не замечает, как дверь открывается снова. — Как я всех рад видеть. Даже жить захотелось, если честно, — улыбается Сережа. — А я вот никого не рада видеть, — доносится с порога, и все замолкают. В дверях стоит раскрасневшаяся Кристина — шарф намотан наспех, куртка распахнута. Она давно бы бросилась в общую куче-малу, если бы не Женя, стоящая чуть позади и придерживающая ее за край куртки. — Смотри и учись, Крис, — невозмутимо продолжает Майер, — тому, как нельзя себя вести. Если начнешь вести себя, как они, то я тебя прикончу. — И что мы пропустили? — не обращая внимания на ее слова, весело спрашивает Крис. — Ничего особенного. Сережа как раз говорил, что ему наконец-то снова хочется жить. Женя поворачивается к ним и, все готовы поклясться, ее лицо сияет, как у ребенка в отделе игрушек. — Тебе все еще хочется жить? — Уже не особо, — честно отвечает PLC, но Женя не обращает на него никакого внимания. Она смотрит на Свободу, смотрит так, словно готова кинуться на него с кулаками. — Нихрена тебя жизнь помотала, конечно, — без обиняков выпаливает она. И прежде чем кто-то успевает хоть что-то понять, кидается к Максу, крепко его обнимая. Мир от этого простого движения, кажется, схлопывается. — Кто ты, и куда ты дела мою Жеку? — Свобода щурится, словно пытаясь выяснить, а правда ли перед ним Женя, а не кто-то очень на нее похожий. Женя улыбается и посылает его в жопу. Точно Женя. — Я т-так по вам всем скучал! — практически пищит Даня, так сильно обнимая Кристину, что та вот-вот потеряет сознание от недостатка кислорода. — Даже по мне? — спрашивает Женя, пытаясь вытащить свою девушку из его хватки. — Ну ты это, не перегибай, сестричка, — смеется Тим, и тут же получает подзатыльник. Это не может быть простым совпадением. Гринберг, живущий в «Восходе», — еще куда ни шло, но чтобы все в один момент соскучились и решили прийти… Нет, это явно чей-то злодейский план, вот только в чем он заключается — никто пока не имеет ни малейшего понятия. Все просто встает на свои места. Все просто становится хорошо. Диана сгребает всех и вытягивает телефон для памятного сэлфи. — Улыбочку! Все позируют с каменными лицами. Эта фотография еще долго будет украшать не только закрепленные посты в инстаграме «Восхода», но и — распечатанная, в рамочке — одну из стен кофейни. — Давайте пиццу закажем? — предлагает Даня. У Сережи моментально включается режим взрослого, как только он представляет, что могут там назаказывать. Например, пиццу-бургер. Или сладкую. Или, в конце концов, с ананасами. — И давайте я лучше сам. — Дорогой, твои проблемы с доверием мешают тебе полноценно жить, — усмехается Макс. — Кто что будет? — Я не ем пиццу, — заявляет Терновой. Свобода смеется так громко, что все невольно улыбаются. — Я уж и забыл, каким ты бываешь. Пока «серьезные взрослые» в лице Сережи и Джея заказывают пиццу на всех, словно по волшебству, из коробок с барахлом Гринберг выуживает непочатую бутылку, вторую, третью, и вечер быстро перестает быть томным. — Нам точно нужно закатить последнюю вечеринку в «Восходе», потому что кто знает, когда и как мы еще соберемся! Так что давайте закатим потрясающую карантинную вечеринку и общую оргию. Илона, ты же давно хотела потанцевать на стойке… — Я согласна только на первую часть плана с вечеринкой. Тим весело ей подмигивает. — Никогда не поздно превратить ее в оргию. — Я от вечера жду только одного — отдыха, — затыкает его Олег. — Ну а что, мы все снова вместе, все снова хорошо, не нужно переживать, что нас в любой момент могут закрыть… — Ну, кстати, насчет этого, — говорит Трущев. На лицах каждого вырисовываются сплошные вопросительные и восклицательные знаки. — Иди отсюда, Сереженька, как же ты достал, — бурчит Максим, а Даня, чтобы показать, насколько же он и вправду достал, запускает в него подушкой. Подушка почему-то угождает в Макса. — Со стороны, наверно, кажется, будто у меня все под контролем… — Нет, не кажется, — уверенно возражает Илона. — Понимаю, всех уже достало, но я ничего не могу с собой поделать, простите, пожалуйста. Да и после всего обещал все проблемы кофейни делить поровну и обо всем с вами советоваться, но… я все-таки хозяин «Восхода» и… Сережа запинается вдруг, улыбается. Как бы скверно ни шли дела, но говорить о себе «хозяин кофейни» оказывается по-прежнему приятно. Как и в первые дни. — Господи, да не тяни ты уже, — вздыхает Женя, и остальные тоже мрачнеют, приготовившись мужественно перенести очередной — не то чтобы очень неожиданный, если честно, — удар судьбы. Насладившись всеобщим замешательством, Сережа невозмутимо продолжает: — Пару дней назад мне предложили продать «Восход». Вернее, дела у нас идут неважно, это как бы всем ясно, контракты горят, и спонсоры великодушно предложили закрыться на этот срок, а после окончания открыться вновь. Но, возможно, с новым названием. Возможно, с новой концепцией. Или с новыми людьми. Все замолкают, кажется, даже перестают дышать. Четыре счета на вдох и четыре на выдох. Выпускает из себя воздух вместе со всеми переживаниями и сомнениями. И, наконец, ощутить спокойствие, какое возможно только тогда, когда делаешь правильный выбор. — Я не согласился. — Ты не подписал или не подписали? — усмехается Макс. Ответа не нужно. Каждый сам его знает. Умом все, конечно, понимают, что это значит: не факт, что что-то изменится к лучшему. Однако их сердца — главные инициаторы этой гиблой затеи — требовательно заявляют, что за «Восход» следует бороться до конца. Особенно сейчас, когда у них за плечами уже есть беспомощный опыт почти потерять самое драгоценное. — Тимати даже не расстроился. — Ну конечно. Во-первых, мы отдали ему Хабиба… — перебивает Анисимов, кривенько улыбаясь. — И, во-вторых, он все равно собирается выкупать Старбакс и открыть вместо него какой-нибудь Star Coffee, — уверенно заканчивает Сережа. — Знаешь, с каждым годом ты становишься все более и более сумасшедшим, — признается Кристина. — Это потому что он живет с Максом. Все смеются, кроме, конечно, Свободы. — Да Олег ради того, чтобы спонсоров нам найти, чуть с Назимой свадьбу не сыграл! — напоминает Тим. — Я тоже это помню, — говорит Олег, и все взгляды устремляются на него. — И именно поэтому я тоже ухожу из лейбла. Это заявление вызывает еще больший шок. Пару минут все просто смиряются с этой мыслью. — ЧТО??? — И на что ты собрался жить? — с явным интересом спрашивает Диана. — У Дани не настолько хорошая зарплата, чтобы обеспечивать тебя. Даня хмурится, как будто и вправду задумывается, где взять денег, чтобы его прокормить. Все смеются. Здорово они влипли со всей этой затеей, а Терновой влип с ними заодно, как будто ему своих проблем мало. Но отлипать в любом случае уже не собирается. — Карьеру-то у меня никто не забирает, продолжу писать песни. К тому же, если вы не забыли, я богат. — То есть ты можешь вложить деньги в «Восход»! — вдруг предлагает Софа. Олег морщится, как будто ему предложили выкинуть все свое состояние в болото со змеями. — Ни за что. Сережа хлопает себя по лбу. — Стоило брать с Олега пример и внести пунктик «разбогатеть» в список первоочередных задач перед тем, как открывать «Восход». — Я всегда отличался деловой хваткой, в отличие от некоторых… — Посмотрим, что ты запоешь спустя пару лет, — смеется Соф. — А, возможно, даже сейчас, когда у нас уже нет ни поддержки, ни спонсоров, ни посетителей, и никто не знает, когда это все закончится. План почти самоубийственный. — Ой-ой-ой, — с чувством проговаривает Даня. Тим отвечает в рифму. — Ни на кого не рассчитывай, бой. Все вдруг улыбаются, смакуя эти слова, больше похожие на боевой клич. — ОЙ-ОЙ-ОЙ-ОЙ, — уже более воодушевленно повторяет Макс. — НИ НА КОГО НЕ РАССЧИТЫВАЙ, БОЙ, — откликаются все, вскакивая с мест. Это становится похоже на пожар, вдруг охвативший каждого, и фраза, случайно ляпнутая посреди невеселого разговора, приобретает совсем иной смысл. — ОЙ-ОЙ-ОЙ-ОЙ. Не успевают все как следует отдышаться и отсмеяться, когда в дверь тихонечко стучат. Пиццу привезли. \\ — Боже, им так сложно было просто разрезать пиццу? Эй, нормально разрезай, а не как будто тебе в руки насрали, — шипит Майер, хотя нож (а значит, преимущество) на данный момент находится у Свободы. Макс наигранно хмурится, сдвигает коробку с кое-как расчлененной пиццей чуть дальше по столу и цокает. Закидывает ноги на стул и, не удержавшись, все-таки показывает Жене средний палец. — Отстань от меня! Как разрезал, так и разрезал! Временное перемирие окончилось. — Не ори на меня! — Это ты на меня орешь! — Вы оба, сука, орете, просто выдохните, идите траву, что ли, потрогайте, — ставит жирную точку в их споре Джей. — Серьезно, Жень, отъебись от него, я понимаю, что ты соскучилась, но если на твои крики вызовут полицию — никому лучше не станет. И ты, Макс, как будто первый день с Жекой работаешь, отъебись от нее, ради всего святого, а то я вас сковородкой угашу. — Звучит не очень угрожающе, — справедливо замечает Женя. — Это пока я ее в руки не взял. Женя усмехается, грубо скидывая закинутые на ее стул ноги. — Соскучился, значит? — Да не дождешься. Пошли, научишь меня нормально расчленять пиццу, маньячка. На карантине ты, так или иначе, одинок, даже если заперся в квартире с кем-то еще. Но сейчас одиночество кажется дурацкой выдумкой, которое тонет в чужом смехе, звоне бутылок и многочисленных оживленных голосов. Даня оккупирует фоно в углу и наигрывает пару мелодий, которые тоже успел сочинить на карантине. Соф, улыбаясь, дает ему советы, а Диана пристраивается рядом, чтобы упросить сыграть ей то, что она знает. — Начало-ось, — закатывает глаза Сережа, но улыбаясь совсем счастливо. — Сейчас еще запоют. Так они и поступили. — Правду говорят, что Бог создал рай, посмотрел на него и подумал, что нужно что-то еще лучше. Так появился «Восход». — Скажем же спасибо госпоже Судьбе, — громко говорит Крис, — за то, что свела нас в этом прекрасном месте, а не в каком-нибудь другом. Тим вдруг смеется. — Вы что, правда верите в судьбу? Что дальше? Предназначение? Мироздание? Серега всем нам сделает расклад на таро вместо утренней взбучки? Кристина с Ди объединятся, чтобы разобрать каждому наталку? Диана уже на слове «таро» вскидывает голову, чтобы прожечь дыру в каждом неверующем, и с каждым его словом в ее взгляде все сильнее сквозит разочарование его умственными способностями. Тим поворачивается к остальным, словно ища у них помощи. Никто не спешит ему на подмогу. — Возможно, Тим прав, — наконец, примирительно заключает PLC. Он тоже не был уверен, что вся жизнь написана на ладошке или кофейной гуще, но говорить об этом не стал. — Легко перекладывать ответственность на судьбу, но все, что случилось, произошло только благодаря нам. Каждый просто получил то, что заслуживал, и никому ничего за это не должен. Пока за столом продолжается словесные баталии о судьбе, Кристина времени зря не теряет и принимается варить кофе. С корицей, мускатным орехом и кардамоном — ее любимый. Стоит рядом с плитой, следит, чтобы не убежал, иначе это безнадежно испортит вкус. — Ты как? — как бы между делом интересуется Даня, подходя поближе и включая кофемашину. — Если все очень плохо, то обращайся, так уж и быть, подставлю тебе плечо под сопли. — Знаешь, мой босс сказал, что все будет в порядке. Я предпочитаю доверять словам своего босса. Когда гуща оседает, Кошелева наливает ароматный напиток в одну из чашек и разводит руками перед собой, как заправский фокусник — вуаля, все готово. Приглашает всех к своему коронному блюду: кофе для а) резкого понижения экзистенциального ужаса от всех этих новостей и б) повышения желания жить. Этот кофе оказывается незаменим, особенно сегодня, потому что после него никому уже не хочется ни сдохнуть где-нибудь в темной подворотне, ни убить кого бы то ни было там же. — Утешительную чашечку? — А поможет? — спрашивает полулежащая на столе лицом вниз Диана. — Кофе всегда помогает, — авторитетно заявляет Крис. Неизвестно откуда взявшийся Максим ловко перегибается через стойку и целует ее в лоб, в последний момент вырвав из ее рук чашку, предназначавшуюся Диане. Кристине хочется и ударить, и обнять его — одновременно — впрочем, как всегда. Возле стойки почти также моментально появляется повеселевший Гринберг. — Господи, тогда мне тоже срочно нужен нормальный кофе. Всякий раз, когда я пытаюсь сам включить кофемашину, случается апокалипсис… — Тогда скажи, что веришь в судьбу, иначе я буду просто вынуждена плюнуть тебе в кофе. — Я верю в тебя и твою совесть. Кошелева, все же удовлетворенная его ответом, достает еще одну чашку и принимается готовить большой обесплеванный кофе. Сквозь тонкий фарфор чашек она чувствует приятное тепло, как будто что-то похожее на счастье проникает в нее вместе с этим и разносится по всему телу волной. — А давайте всегда так будем? — вдруг предлагает Даня, смотря на преобразившуюся кофейню сквозь стекла очков, которые почти сползли с его носа. — Как — «так»? Крис мягко вздыхает, видимо, поняв, к чему тот клонит. — Счастливы. — И вместе? — смеется Диана, но тут же серьезно кивает. — Давайте. Кофе еще никогда не ощущался настолько насыщенным и вкусным, хотя он ничем не отличался от всех тех, что варили здесь тысячи раз. Все сидели за столом, пили, смеялись, вспоминали любимые моменты, которые пересказывают каждый раз, и каждый раз кто-нибудь хохочет и утверждает, что убьет всех, если кто-то хоть еще один раз об этом вспомнит. В какой-то момент все одновременно затихают, но это приятная тишина. Она ощущается так, словно после мороза заворачиваешься в самое теплое одеяло. Так чувствуешь себя, только когда по-настоящему находишься на своем месте. Это похоже на возвращение домой, когда уже начинает казаться, что никакого дома не существовало. Как и большинство заведений, это была просто кофейня, приютившаяся на одной из безликих, бесконечных улиц столицы, такая же обычная, как и сотни тысяч других. Даже стоя прямо перед ее дверями, некоторые могут просто-напросто пройти мимо, повернуть в другую сторону, не решиться войти. Это нормально. Но для кого-то это место становится местом встреч. Как для тех, кто избегает проблем внешнего мира, так и для тех, кто только собирается их здесь нажить. И больше всего на свете в этот момент хочется остаться там. Теперь «Восход» пуст, окна плотно зашторены, кофемашина и стойка вымыты до блеска. Перед тем, как исчезнуть во тьме улицы, каждый из ребят с улыбкой смотрит на коврик с надписью «Добро пожаловать домой» перед дверью. И мысленно обещают вернуться. Иногда кажется, что дом — это просто место, которое знаешь наизусть и от всего сердца. Какая ступенька на входе скрипит (вторая сверху, особенно если наступать чуть левее, давно надо было давно смазать), сколько шагов от двери от стойки, где поднять руку, чтобы мгновенно наткнуться на выключатель. Будто только и делаешь всю жизнь, что по шагам запоминаешь, где столы и стулья, и на какой секунде нужно повернуться, чтобы не разбиться об стену. — Не думаешь, что сегодня мы возвращаемся сюда в последний раз? Максим обводит взглядом весь зал, в неверном свете уличных фонарей все кажется совсем другим. — Не знаю, — честно отвечает PLC. — Никто не знает. Но… мы здесь хотя бы пытались. Свобода улыбается. И, возможно впервые за всю свою жизнь и уж точно впервые за все время существования этой двери, тихо ее за собой закрывает.