Мемуары монстра

      Внутри все жаром толкает, сдвигает и разрывает на мелкие части, кусает за слабое тельце и тянет конечности в сторону, ломает, выворачивает и душит синюшные изгибы. Липким маревом скользящим объятия окутывают душу и тело, сдавливают в обжигающей и эфемерной любви зыбкую надежду на вольность, не дают вырваться несчастной птице из золотом покрытой клетки.       Яблоко лунного цвета скатилось по глянцевой поверхности дубового стола, оттолкнуло в сторону серебро безымянного прибора и выпало за пределы реальности, глухим стуком врезаясь плотью в грязный от чужой обуви пол…       Плюх.       … и разлетаясь на восемнадцать кровавых кусков.       Спертый воздух комнаты врезается в легкие удушающей пробкой, мучительной тяжестью заставляет разлепить сухие от слез прошедшего глаза и в локтях приподняться, вдыхая желанное спасение от вязкого кошмара, что обуял ее разум. Махиру поджимает губы, чувствуя на языке оттенок засохшей крови, медленно сжимает в пальцах измятую простыню, а осознание постепенно вливается в ее глаза раскаленным золотом, обрушивая хрупкую надежду в далекое «никогда». Кошмар – лишь неадекватная реакция собственного подсознания, биологический процесс, подвластный логике. Реальность – хаотичное наслоение самых безумных событий, временами настолько чудных, что ни один трезвый разум не дал бы ответа на постоянное рождение вопросов.       Махиру жалеет, что безлунная ночь оказывается ничем иным, как реальностью. Что пурпурные розы, цветущие на ее бледных плечах и шее – сплошное доказательство правды и безумия, о которой ей не хотелось бы знать, не хотелось бы слышать и как-либо видеть. Тонкими коготками разрывая тонкую простыню, девушка вновь прикрывает глаза на пару мгновений, чтобы хоть немного отсрочить срок окончательного признания чужой победы.       — Воспользовался, — сипло шепчет она, чувствуя, как слабой болью отзывается все ее нутро. Отпустив несчастное постельное белье, Ода устало скользит ладонями по своим коленям и ногам, повторяя чужие прикосновения и останавливаясь на своем животе. В спешке сбежавший будто с утонувшего корабля, Нимура не удосужился привести ее в должный порядок, будто бы натянутое на продрогшее тело одеяло могло хоть как-то залечить нанесенную рану.       Поднимаясь с кровати и скашивая острый взгляд на многозначительное пятно, Махиру чувствует, как внутри все рвется клокочущей яростью. Не просто воспользовался чужой слабостью - изначально это задумал, протащив ее за собой в этот проклятый бар и заставив испытать мнимый отдых. Затащил не в свое логово и подчинил, подавил, разрывая любые шансы на ее понимание. И разве что заигрался под конец, заставив испытывать лишь малую толику удовольствия. Ведь все равно это было не по ее согласию, и Ода, проворачивая прошедшую картину в голове, разъяренно выдыхает, мысленно сжигая каждую букву чужого имени: — Ты гребаный мерзавец, Нимура!       И вся бы ярость заполонила ее быстро бьющееся сердце, да острые иглы искренней обиды застряли где-то в глубине, не позволяя ненавидеть до конца. Как он мог позволить себе совершить это с ней? Без согласия, без каких-либо ответных симпатий? Безжалостное унижение скользит в дымчатых чертах мужчины, не прикрываясь каким-либо оправданием.       Стрелки часов на округлом циферблате беспощадно тикают о чужом опоздании, и пускай никого из вчерашних гостей бара не ждали в CCG столь рано, Махиру в привычном рвении быть лучшей сотрудницей собирает собственные вещи, зорким и гневным взглядом хищной птицы выискивая хоть какие-то следы прошлого присутствия. Фурута оправдал ее ожидания, не оставив ровным счетом ничего, кроме как небольшого хаоса, своеобразной подписи, подтверждающей, что этой ночью Ода стала его.       Горечь клокочет внутри, не позволяя определиться, разрыдаться ей или обрушить все остальное в этом чертовом месте. Собирая по пути разбросанные в похотливом порыве вещи, девушка бросает взгляд на кухню и замирает, чувствуя, как решение отчетливой фразой появляется в ее голове: Не квартиру дорушить, а самого Нимуру, чтобы осознал на своей шкуре, как сильно ее обуревает обида.       На обеденном столе выразительной картиной стоит ее излюбленная чашка, рядом с которой – невзрачная белая записка, украшенная смайликом:       «Вкусный кофе, спасибки ;)»       Смеяться или плакать – вопрос весьма серьезный, и чтобы более не терзать свои эмоции, Махиру отправляется в душ. Первая ее цель на сегодня – смыть позорное клеймо со своего тела, привести себя в привычный для всех порядок и вернуться к умиротворяющей работе. И еще, желательно, не попадаться на глаза лукавого мужчины, которому, как помнит Ода, нравится следить за реакцией на любые свои шалости. И в этот раз девушка стала очередным проходным экспериментом, в чем она нисколько не сомневается.

***

      Вырваться из любопытных лап ее личной головной боли так и не получилось. Ангельская улыбка на чужом лице своим безбожным светом озарила весь холодный коридор штаба.       — Махи-тян, как я рад тебя видеть!       Мимика его горит воистину непринужденной святостью, отточенной до идеально ровных линий, так, будто Нимура долгие вечера проводил перед несчастным зеркалом, которое, быть может, повторило судьбу картины Дориана Грея, впечатав в себя самые худшие стороны юноши.       Ода вонзает взгляд в фарфоровую кожу врожденного аристократа, скользит от прищуренных в удовольствии глаз до открытой шеи и поджимает алые губы. Они с ним одного поля ягоды, и оба то прекрасно понимают, с напускной непринужденностью вертя в руках глянцевые маски лицемерия. Казалось бы, нет ничего проще - сойтись на общей почве, сомкнуть рукопожатия союзом и прекратить их бессмысленный фарс. Его фарс. Алогичную и непонятную мотивами игру, как будто маленький ребенок, испытывая детскую обиду, всячески толкает в неприятности, лишь бы насолить.       Фурута выглядит приветливо, и улыбка его, необычайно ласковая, невероятно токсичная, обращается ей одной. В коридоре вскользь проходят люди, но оба их не замечают. Махиру секунды выжидает, замирая, не сводя прямого взгляда, а Нимура, не сменяя улыбки, мимолетной секундой хмурится:       — Как прошел твой день?       Её день был кошмарным, тошнотворным и отвратительным, таким, какой хотелось забыть и подменить чем-то… Более приятным. Ода чувствует, как злоба, остывшая за время их паузы, вновь начала искриться от столь непринужденного тона. Он говорил с ней так, будто не изнасиловал этой тяжелой ночью, а провел одно из чудесных свиданий. Или попытки ухаживать за девушкой у больного головой Нимуры рассматриваются только в таком виде? Махиру, знающая обе его стороны, ломается в догадках понять, что стало отправной точкой для столь кардинального морального упадка.       Нимура Фурута, талантливый следователь и хитроумный человек, не стал бы тратить свое время на того, кто лишь малость бы задел его. Да и Ода не вспомнит моментов, где она, разрушив шаблон своего приятного поведения, стала бы обращаться к Фуруте иначе, чем к другим. Так в чем же дело?       Все еще испытывая липкое омерзение, Махиру наконец-то сдвигается с места, отводя взгляд в сторону и молча проходя мимо, не удостаивая этого человека своим ответом. Не заслужил. И вряд ли заслужит.       — Махи-тян?... – в мягком голосе слабый оттенок удивления. И воздух в коридоре спокоен до тех пор, пока за поворотом не скрывается очередной неизвестный, что мог стать свидетелем чужих изменений. Нимура вдруг резко развернулся, стальной хваткой останавливая ее спокойный шаг и, оглянувшись, насильно потащил за собой. Ода чувствует, как на руке вновь возникают синяки от болезненных прикосновений, а потому возмущенно вскидывает голову.       — Ты что делаешь?! Не трогай меня, — она ногтями вцепляется в его руку, упирается чужой грубости, но не может совладать с агрессивным порывом. Фурута вдруг срывается на быстрый шаг, почти что бег, игнорирует малоизвестных сотрудников и врывается в один из кабинетов, отмахиваясь от удивленных восклицаний.       — Киджима-сан вызвал! – сладковатый голос юноши не позволяет кому-либо в нем сомневаться, и невинное выражение лица моментально сменяется на холодное, как только дверь в кабинет с громким хлопком закрывается.       — Киджимы-сана здесь нет, — цедит Махиру, щуря разъяренный взгляд и вырывая онемевшую от столь враждебной хватки руку. — Да что с тобой?!       — О, разве ты не видишь? — его агрессия сменяется на очередную фальшь, теперь уже частично треснутую и с трудом натянутую. Девушка задается вновь возникшим вопросом: как он может столь быстро менять настроение? А затем делает шаг к дверям, готовясь сбежать сразу, как только услышит его ответ. — Или ты не хочешь видеть?       — Я вижу, что ты чертов эгоист, который взял меня без моего согласия! — Махиру, сколько себя помнит, всегда была вспыльчивой девушкой, неспособной контролировать те или иные приступы ярости. Да и стоило ли скрывать оправданные эмоции, когда действия ее служебного партнера вышли за все рамки понимания?       — Без твоего согласия? О-о, правда? Я и не знал, что у тебя есть клон! Так вот кто меня так горячо целовал! — он не скрывает издевки, смеется мелодично, щурит глаза и не сводит взгляда с ее фигуры. Как притаившийся хищник ждет трепетного звоночка, готовясь в любой момент оборвать побег. Ода чувствует, как от мыслей расцветает волнение, что сводит ее живот, будто бы человек перед ней оказался в разы опаснее и сильнее, нежели она. Да быть такого не может, думается ей, вот только голос разума тихонько добавляет – не рискуй.       Не рискуй. И молчи, прими ту правду, что произошла не так давно, даже если нет ей доказательства. Но девушка не помнит большую часть картины прошлого вечера, искренне не верит в свою же инициативу и поднимает на лицо Нимуры такой взгляд, от которого его лицо на секунду перекашивает.       — Этого не было. Ты мне не интересен, — частично – правда, частично – та еще грязная ложь. Ода не привыкла быть искренней с людьми, позабыла, что такое – говорить неприкрытую правду. Как коллега, Фурута ей был интересен, этот талантливый и одновременно непримечательный следователь, которого мало кто воспринимал серьезно. Но романтическая или сексуальная связь с ним ей в большинстве своем казалась абсурдной, далекой от того, что выдумал себе юноша, посчитав, что даже будучи столь пьяной, она бросится в его объятия. Не бросится ведь, так? – И вообще ты мной воспользовался! Еще смеешь что-то доказывать?       — Ахаха, — взгляд его темнеет – то ли от гнева, то ли от нахлынувших мыслей. Таинственное выражение лица лишь усугубляет ситуацию, Махиру вовсе перестаёт понимать, что с ним происходит. Так странно и… одновременно любопытно. — Воспользовался. М-м-м-м-м-м, хех.       Воздух в кабинете их командира и начальника начинает трещать от невидимых разрядов электричества. Ода думает, что пока она стоит – ее может не задеть, но с этим же успехом бездействие, очевидно, навлечет лишь еще больше проблем. И ночное изнасилование тому пример.       — Если я тебе так понравилась, ты должен был, — фраза, возникшая столь не вовремя, стала словно бы кодовым сигналом для безумства молодой души. Фурута вдруг расхохотался, запрокидывая голову и дрожа от нахлынувшего смеха, осознания, возможно, что все его прошлые мысли – сплошной мираж.       — Ты? Мне? ПОНРАВИЛАСЬ? — он смеялся громко, заливисто, будто ребенок, которого развеселили шаблонной, но любимой шуткой. Ода напряглась всем своим усталым телом, взирая на него снизу вверх и аккуратно отодвигаясь ближе к двери, пальцами скользя по гладкой поверхности в поисках ручки. Все, что ей нужно – сбежать из-под его носа, оставить неясный приступ истерики и только потом разбираться, что же стало основанием для тяжелого дня.       Кулак громким стуком врезается в дверь, а сам Нимура, источая ядовитую ауру, с искривлённой улыбкой наклоняется к ней ниже: — Это ты мне должна, — хриплый голос с невиданной доселе Махиру интонацией пугает настолько, что просто коварная фигура Фуруты превращается в нечто более страшное. Девушка забывает о собственном дыхании, пытаясь совладать с мыслями о том, что мужчина перед ней – совершенно непонятный, а еще – отчего-то чрезмерно опасный.       — Да нихрена я тебе не должна, — на эмоциях выдыхает Ода прежде, чем рвануть за ручку и, нырнув вниз, вылететь из кабинета. Иной воздух коридора на долю секунды вовлекает в объятия надежды, а затем ее резким и грубым рывком возвращают обратно, толкая вглубь кабинета и закрывая дверь – теперь уже на два щелчка.       Махиру ударяется бедром о резко выросшую тумбочку, чертыхается от боли и разочарования, а затем чувствует, как ее грубо опрокидывают на деревянную поверхность, не давая даже осознать, что произошло. Ода никогда не была плоха в ориентире, но сейчас, недооценив своего «соперника», она совершила глубокую и, возможно, тотальную на этот день ошибку.       — Да что ты делаешь?! — зашипев от удивления, девушка до крови прикусила свою же губу, когда Фурута крепко сжал раскрытую шею. Собранные в косу волосы были задеты чем-то острым на столе Киджимы, и ее извечно идеальная прическа растрепалась, словно бы став символом очередного проигрыша. Такого обидного и совершенно внезапного. Кто бы мог подумать, что запала мужчины хватит и на второй подобный раз?       Только вот кусачий поцелуй, которым он одарил сопротивляющуюся Махиру (все еще не верящую в то, что он способен на повторную подлость), был лишен любой нежности, которая хоть как-то присутствовала в прошлый раз. Объяснений от него не последовало, одни лишь больные прикосновения стали ответами на многочисленные вопросы, что возникали в чужом сознании.       Нимура не церемонился, ударял по запястьям девицы, срывал в исступлении чулки с обувью и отбрасывал куда-то в сторону, словно бы самым непредсказуемым образом позабыв о том, в чьем кабинете собрался взять ее силой. Свою напарницу, члена команды и просто коллегу, от которой разгоряченными волнами исходило непониманием и теперь почти что вечная обида.       — Хватит! Ненавижу тебя, прекрати! — ее затыкают грубым поцелуем, распахивают форменное пальто и раздвигают ноги так грубо и сильно, чтобы затем чужая мимика и эмоции яркими красками вспыхнули на всегда столь нежном и спокойном лице.       — И я тебя люблю, Махи-тян, — лицо Нимуры искажает дьявольская улыбка, когда он, отстранившись от столь любопытной для себя фигуры, одним ловким движением раскрывает белую рубашку, игнорируя летящие во все стороны пуговицы и яростный вопль, приукрашенный смачной пощечиной. Удивленно моргнув, он довольно хмыкнул, продолжая. – Вот же гарпия, а.       Проигрывать и в этот раз девица ему не намерена, да слабость тела от бессонной и без того тяжелой ночи не вовремя отзывается в самый важный момент. Она уже поняла, что этот чертов ублюдок успел передать горьковатую таблетку через поцелуй, наверняка намереваясь еще больше унизить ее, заставить всеми силами желать с ним связи. Да никогда! Все, что она желает – это раздавить его стоячее достоинство, что прижималось к ее бедру даже через прочную ткань штанов.       Дергаясь почти что в безумных припадках, Ода с постепенно возрастающим отчаянием понимает, что силы ее стремительно покидают, а руки успевают убрать куда-то в сторону, похотливо сжимая и лаская ее тело через блузку и бюстгальтер. Кричать бесполезно, разве что пытаться откусить чужой язык, что со вкусом профессионала заставлял наслаждаться даже этим вынужденным поцелуем. Фурута, конечно, просто невероятен в качестве любовника, да только она его предложение не принимала.       Юноша проворными пальцами скользнул под юбку, захватывая край и задирая ее выше, ближе к животу, позволяя себе дойти до нижнего белья и аккуратно проскользнуть под ткань. Он не стал терять время зря, готовить к своей дикой активности, разве что раздвинул ее ноги еще сильнее, дабы затем одним толчком прекратить столь ненужные и бессмысленные (сама виновата, пытаясь сопротивляться!) прелюдии.       Махиру дернулась от боли, не ощущая ни грамма удовольствия, зашипела от отсутствия нормального скольжения и попыталась попятиться назад, отчаянно мотая головой. Что за препарат такой он использовал на ней, что былые навыки превосходной следовательницы пропали словно бы по дуновению ветерка? Ода ощущает себя обманутой и чрезвычайно глупой, почти что срывается на плач от новых движений, да мужественно держится, не собираясь дарить садисту удовольствие от представления.       А Нимура, в общем-то, и не особо заинтересован в ее возможных слезах – расцеловывая алые и горящие от укусов губы, он рвано дышит, одной рукой прижимая к себе тонкую фигуру девицы, а второй зарываясь в ее темно-алые волосы, оглаживая затылок и будто бы искренне наслаждаясь неудобным для обоих процессом. Сопротивление теперь уже казалось абсолютно бесполезным. Махиру вновь смирилась с собственной слабостью, с тем, что ее второй раз за этот проклятый день, который она обязательно обведет черным в календаре, подчинил своей воле один ненормальный в овечьей шкуре.       Ненормальный, чьи пальцы скользят за ее ушком, а затем оглаживают красные от стыда щеки. Фурута отрывается от медовых губ и взирает в ее золотистые глаза своими темными омутами, которыми он наблюдает за гаммой всевозможных эмоций на прекрасном лице. Большой палец скользит по подбородку, а затем задевает губы, надавливая на них и смазывая кровь. Ода смотрит на него прямо, с неприкрытой ненавистью, резким жестом перехватывает его пальцы и вонзает в них зубки, чтобы хотя бы так сделать ему больно.       Звук за спиной юноши напоминает о реальности.       Махиру замирает вместе с Нимурой, не отпуская его пальцы и прислушиваясь к шуму в коридоре. Неспешные шаги, что звучали за дверью, могли принадлежать только одному человеку. Фурута и Ода знают его достаточно долго, чтобы выучить походку, а также понять, что если вдруг он войдет в помещение раньше, чем они успеют что-либо сделать, проблем не наберутся оба.       И оба одновременно подрываются с места, в молчаливой панике озираясь вокруг себя в поисках того, что могло их прикрыть. Окно – не вариант, ведь в таком случае их не поймет не Киджима, а весь остальной штаб, память которому стереть будет проблематично. Под стол – глупо, ибо места там было разве что для одного, да и чужие ноги через щель будет еще как заметно.       Девушка соскальзывает со стола, мягко опускаясь голыми пятками на пол и подхватывая упавшие туфли да один из чулок. До второго дойти она так и не смогла, ибо в дверях послышался щелчок, а Нимура подхватил ее за талию, заталкивая в почти полностью пустой шкаф, где висела разве что запасная форма их начальника.       Дверца шкафчика захлопывается, с трудом скрывая непрошенных гостей, а вот дверь в кабинет аккуратно открывается, впуская истинного хозяина, что пребывал в весьма позитивном настроении. И это оказалось бы плюсом для Нимуры и Махиру, ведь мужчина благосклонно относится к обоим, возможно, он был бы даже рад видеть их в своем кабинете.       Но точно не в том потрепанном и возбужденном виде, в котором пребывали молодые люди, прерванные в самый интересный момент. Фурута и вовсе до крови кусал свои губы, широкими глазами взирая в тонкую щель и задыхаясь от сорванного дыхания. Девушка же прижимала к лицу дрожащие ладони, спиной вжимаясь в холодную стенку и чувствуя неприятнейший дискомфорт под платьем. Впрочем, ее коллеге не лучше – он покажет себя с самой отвратительной стороны, если предстанет перед начальником с отчетливой проблемой в штанах.       Шики неторопливо проходит через кабинет, стуча своими протезами, деловито мычит себе что-то под нос, ставя чемоданчик на тумбочку, а затем замирает перед своим столом, замолкая и рассматривая неаккуратно сложенные документы, которые во время его ухода уж точно не были сложены звездочкой. Ода не видит его выражения лица, отчаянно ищет в темноте образ Нимуры и не может успокоить сердце, готовое буквально выпрыгнуть из грудной клетки.       Если следователь поймет, что в его кабинете глупые «дети» занимались чем-то столь похабным, его наказание будет максимально жестоким и поучительным. И тот же Фурута-любимец вряд ли спасет обе их похотливые шкурки от праведного гнева человека, чей кабинет только что грязно опошлили.       — Хм-м? А это что? — Махиру холодеет, пальцами ощупывая один единственный чулок, который она успела поднять. И будь в шкафу хоть немного светлее, она бы увидела целый калейдоскоп эмоций на лице Фуруты, что частично видел, как Киджима наклонился и поднял с пола неизвестно откуда взявшийся чулок. — А ты откуда взялся?       Ошибка, что стоит тонны нервных клеток и, возможно, целого будущего. У Оды немеют конечности, то ли от паники, то ли от стыда, а Нимура готовится к их разоблачению, бесшумно поправляя галстук на своей шее. Как наивно полагать, что это спасет его от наказания.       Киджима вертит в руках несчастный предмет одежды и начинает озираться по сторонам, наверняка предполагая, что хозяин этой вещицы все еще сидит в кабинете. Перестукивая протезами, Шики заглядывает под стол, а затем движется к рослому шкафу, щуря свои безобразные глазки и уже вполне себе догадываясь, где мог прятаться нахальный человек, оставивший такой глупый след.       У Махиру сердце готово остановиться. У Махиру все желание убить Нимуру превратилось в желание убить саму себя. У Махиру в груди вулканом возгорается ощущение стыда и ужаса, вопит все внутреннее сознание и клянется уничтожить даже самого Шики, если он застанет ее в столь отвратительном виде – без чулок, без обуви, рядом с возбужденным извращенцем.       Один…       Махиру искренне боится и подрагивает от волнения. А затем почти что умирает, когда кончики чужих пальцев в печатках дотрагиваются до ручки шкафчика.       Два…       — Киджима-сан! — разрывает напряжение бойкий голос.       Три.