Зайцы и черепахи

Сестрой России, о которой хотел поговорить Америка, была Беларусь. Иван дал тогда Джонсу высказаться, хохотнул над его смущенным лицом и завалил на кровать, чтобы в последний раз отдать должное своей любви, которую намеревался уничтожить вселением в тот момент, когда Джонс будет меньше всего этого ожидать. Хотя он, кажется, начал догадываться в последние минуты… «Любовь моя да будет смерть тебе» — Россия запомнил фразу по какой-то кровавой японской ленте мультипликации. Японию, к слову, тоже нужно бы стирать поскорее, умный Хонда часто срывал планы Брагинского в прошлом, но против магии его аниме-истины не выстоят. Арловская, оказывается, любила Ремезову, и всего-то эта истина заставила Джонса смотреть на Ивана с испугом, ожидая его реакции. Америка всерьёз поверил в сказку, что Россия собирается уничтожить всех, кроме него, и посчитал, что любовь сестер остановит его от задуманного? Ох уж эта вера в благодарность за прошлое и прочее… Получившийся расклад радовал Ивана гораздо больше. Вино напомнило о Франциске, и Брагинский поморщился. Может быть, есть резон попытаться убрать его, используя пока что ещё держащийся облик Америки? Казалось, Бонфуа был интересен Джонс… Хотя, Англия, несомненно, больше. Но британский маг лишил возможности воспользоваться своим обликом — три дня энергетического сопротивления: Иван, определенно, ненавидел Артура. Жадно насытившись алкоголем, Россия бросил взгляд на своё отражение и позволил себе усмешку. Было уже почти не больно. Ангелы ведь тоже убивают людей, так почему же люди упрямо считают их добрыми созданиями? Иерихонская труба, огненный меч, Страшный Суд… Россия поморщился, решив на время перестать думать о божественности и прочем. Да и вообще, было необходимо решить, какую последовательность взять за дальнейшую установку. Тяжело опустившись на кровать в гостевой комнате (Америку Иван трахал в собственной спальне, демонстрируя привязанность и доверие), Россия прикрыл глаза на остаток ночи. Утром тело встретило его знакомой идеальностью зрения. Нащупав очки Америки, откинутые на край постели и чудом не раздавленные весом тела за ночь, Россия стиснул их в руках, а потом, не удержавшись, ткнулся носом в подушку и беззвучно разрыдался, не став находить себе оправдание. Больно было. Всё ещё. И, возможно, даже сильнее. Когда он снова взял в руки телефон, решение о последовательности потеряло неопределенность: нужно было уже закончить разговор с поляком. — Разумеется, я приеду… — дрогнувшим голосом ответил Польша, соизволивший, наконец, взять трубку. — Только ты… типа, не сердись, хорошо? И без очной ставки, ладно? Я Ремезовой прямо говорить не хочу, она, типа, действительно влюблена и всё такое, а это, ну… — Ага, — кивнул Иван, не вслушиваясь в нытьё Феликса. — И не опаздывай: у меня есть отличное вино, — не удержался от издёвки напоследок Брагинский, сбрасывая звонок. Ничего подобного роману с Америкой, или заигрыванию с Мэтью, или изображению деловой встречи с Германией, для того, чтобы ликвидировать Польшу, наконец-то, окончательно, Иван, разумеется, не планировал. Ко всем свой подход. Для каждого своя роль. Всем и на всё одинаковая улыбка. Ели за окнами загородного дома шумели ветвями под шум дождя, бьющего с небес острыми стрелами. Россия стоял на крыльце с кружкой кофе — вино, которым он поддразнил поляка, было отвратительным: вчера он пил его, желая заглотить хоть какой-то алкоголь. Спирт же закончился ещё на Англии. Утренний туман медленно оседал, давая простор обзору. Еловые ветви покачнулись на вершине, и Россия поднял взгляд, чтобы заметить, как с дерева с карканьем слетела ворона. Когда Брагинский снова устремил взгляд на горизонт, то увидел, как к нему по аллее прилежащего сада направляется Украина. Оля счастливо помахала ему рукой, удерживая за лямку рюкзак, и Иван выронил кружку на торфяную землю.