***
— Пусти, сволочь, пусти! — Далер со всей силы дернул цепочку наручников, сжал кулак свободной руки, ударил по стальному кольцу, понимая бессмысленность этой истерики, но не в силах себя сдержать. Задохнулся от вспышки новой боли, закусил губу, бессильно уронил голову и прижался лбом к холодной трубе, всхлипывая и уговаривая себя успокоиться. В этот момент наручники были живым существом. Злым и беспощадным хищником, сомкнувшим стальные челюсти у него на запястье. Последние пару часов он провел, безуспешно пытаясь освободить левую руку. Кольцо обманчиво легко ходило вокруг запястья, но раз за разом безнадежно упиралось в косточку у основания большого пальца. В итоге всё, чего Далер добился, была содранная кожа, почти круговой глубокий порез, растянутые связки и невыносимое отчаяние. Даже смазка из крови, обильно текущая из раны, не помогла. Ничего не изменили и попытки перебить цепочку или разбить браслет камнем, который он выковырял из земли. На тусклой стали остались лишь пара царапин. — Ты не достаточно стараешься. — Не правда! — прошептал Далер дрожащим от боли и усилий голосом. — Я пытаюсь! Это… Это просто невозможно! Это, черт возьми, не кино и это настоящие наручники, не игрушечные! — Тебе придется пожертвовать рукой. Но ты останешься жив. Торопись. Чудовище может вернуться. Я прошу, преодолей себя, преодолей свой страх. — Нет, — он зажмурился и затряс головой, — я не буду, Андрей, мне нужна рука, я не смогу, не требуй от меня этого, пожалуйста! — вытер набегающие слезы, — я попробую снова. У меня же тонкие кости, я вытащу руку, правда. Он попробовал, заставляя себя терпеть слепящую боль от сдираемой, словно снимаемая перчатка, кожи. Если только ему удастся продвинуть руку хотя бы на сантиметр дальше, основание большого пальца пройдет через кольцо, и он вырвется. Что есть силы, тяжело дыша, он натягивал цепочку, повторяя попытки, меняя углы, пробуя снова и снова. Пот выступил на лице, защипал в открытых ссадинах и ранах. Всё было бесполезно. Через какое-то время он опять остановился, хрипло дыша и дожидаясь, чтобы боль немного утихла. Наручники остались на месте. Разочарованно и устало, Далер разглядывал свои руки. Почему эти его проклятые тонкие, почти женские запястья и узкие ладони хоть раз в жизни не могли ему помочь? Он всегда считал свое легкое, тонко-костное телосложение недостатком. Старший брат, пошедший фигурой в отца, рос крупным и сильным, и всё детство Далер в борьбе отскакивал от него, словно мячик. Как отскакивал потом в футбольных школах от других, более крепких мальчишек. Ничего не изменилось и с переходом во взрослый футбол, где почти каждое столкновение на футбольном поле укладывало Кузяева на газон. И хотя отец и другие тренеры убеждали его, что отсутствие огромных мышц и широких костей дает ему преимущество в скорости и ловкости, Далера это не утешало. Проклятые тонкие кости, на которых упрямо отказывались нарастать красивые мышцы, изводили его и в обычной жизни. Покупка рубашек и костюмов превращалась в пытку, а часы, которые ему нравились, смотрелись на его запястьях нелепо, заставляя сжиматься от шуточек одноклубников. Далер устало привалился к холодной кирпичной стене. Память внезапно подсунула картинку из прошлого лета, с каких-то сборов национальной сборной, когда Андрей вытащил его прогуляться по солнечной Москве и заманил в один из бутиков мужской одежды. Вспомнил, как смущенно стоял перед зеркалом. С торчащими из рукавов чуть ли не по локоть длинными и худыми руками, он был похож на подростка, который вырос за лето и теперь пытается влезть в свою прошлогоднюю школьную форму. Как смеялся и подкалывал его Андрей, беззлобно, легко, заставляя Кузяева расслабиться и начать смеяться в ответ. Он грустно улыбнулся тому далекому, теплому дню и ушедшей дружбе, которая уже тогда была для него много большим, чем просто дружба. И тут же другое воспоминание, свежее и острое, как нож. …— Господи, Кузяев, что за дерьмо у тебя на руке? Что, не нашлось ничего более золотого и пидерастического? Из них кукушка не вылетает, не? А по размеру туда и страус должен влезть. Они же тебе сейчас запястье переломят! На какой помойке ты эти свои модные находки приобретаешь, чучело? Или это какая-то особая татарская мода? Вся раздевалка смеется, и он готов провалиться, сбежать, ударить презрительно смотрящего и ржущего над ним Лунёва, но вместо этого лишь судорожно начинает сдирать с руки купленные накануне часы… За что Андрей так ненавидел его? — Стоп. Ты достаточно отдохнул. Продолжай, прошу тебя. Он распахнул глаза, которые незаметно для себя закрыл, вздохнул, прогоняя сонное оцепенение, и вернулся к прерванной пытке. Внезапный шум за спиной заставил его обернуться и рефлекторно сжаться. Мысль о вернувшемся за ним Стриженном ошпарила горячей волной адреналина. Неподалеку опять прохаживалась ворона, чье хлопанье крыльев и было звуком, напугавшим его. Какое-то время он устало наблюдал за птицей. Та не улетала, что-то выискивала в грязи, но постоянно посматривала круглым глазом на сжавшегося у стены человека. Семечки. Ищет те, что могли остаться на земле, догадался Далер. Неожиданно для себя он дотянулся до кармана толстовки, медленно достал блестящий пакет, набрал горсть жареного подсолнечника и, стараясь не вдыхать его запах, бросил вороне. Та, заметив резкое движение, отлетела, но почти сразу вернулась и начала жадно собирать с земли щедрую подачку. — Довольна? — слабо усмехнулся Далер, — Всё. Лети. Больше ничего не будет. Он отвернулся, немного изменил положение. Тело затекло, синяки и ссадины пульсировали болью, левая рука, от плеча до кончиков пальцев, его убивала. Есть не хотелось, наоборот, его постоянно мутило, видимо сказывались последствия сотрясения. Очень хотелось пить, но это пока можно было терпеть. Главной проблемой было другое. Если Далер переставал двигаться, он начинал замерзать. Солнце неуклонно уходило на запад. Еще немного и серый пасмурный день превратится в сумерки, а еще через пару часов станет совсем темно. Осень была теплой, но всё же это был октябрь. Днем без нормальной одежды можно выжить, но ночью? При мысли о том, что ему, возможно, придется тут переночевать, Далер почти впал в отчаяние. Страх вновь острыми когтями сжал его сердце. — Рука. Ты знаешь, что делать. Далер замотал головой, — Я не могу, я не буду, пожалуйста, я даже не знаю как! И меня ищут! Ведь они ищут, правда? Ответа не было. Сколько времени прошло с отъезда внедорожника? Много. За это время его похитителей или поймали, или им удалось скрыться. Два варианта, третьего не дано. И что тогда? Если их поймали, то они рассказали сказку о том, как высадили Далера где-то на шоссе, целого и невредимого. И значит, поиски идут в совершенно другом месте. А если скрылись? Тогда все думают, что он с ними, как заложник и возможный товар. И все силы брошены на поиски следов ублюдков, но никак не на прочесывание руин старых промзон. Но разве те, кто его ищет, не должны проверить территорию, откуда шел сигнал айфона? Хотя бы сверху, с вертолета? Они могли бы его заметить. Или они настолько уверены, что Кузяева здесь нет? Вертолетов не было. Ничего не было. И что дальше? Приблизился и стих шум очередной электрички. Сидящие в ней люди скоро будут в своих теплых домах, поужинают, бегло просмотрят новости. Возможно, про его похищение уже известно, и какие-то каналы уделят этому пару минут. Вряд ли больше, зачем, он же не звезда, а всего-то Кузяев... Он подумал о родителях. Наверное, будет лучше, если его так и не найдут. Не надо, чтобы они знали, как он умер. А так они смогут надеяться, что он, возможно, жив. Глаза снова защипало, и Далер всхлипнул. Нет, думать о родителях было слишком тяжело. Громкое карканье заставило его повернуть голову. Ворона успела взлететь на ветку ближайшего дерева и теперь оттуда наблюдала за неподвижным человеком. — Я правда не знаю, что мне делать, — прошептал Далер птице. Та наклонилась, широко раскрыла серо-черные крылья, словно собираясь опять слететь вниз, но осталась на ветке. В этой позе она снова странным образом напомнила ему Лунёва в его черной вратарской форме, с разведенными в стороны руками, готового отразить удар по воротам. Далер вяло усмехнулся ассоциации и закрыл глаза, опустив голову на колени. Птица снова заорала свое многократное «каррр», и он с трудом поднял голову, болезненно поморщившись, — Хватит на меня орать. Не дам больше семечек. Ты потеряешь форму, Лунёв. Говорить с живым объектом было немного легче и не так странно, как спорить с внутренним голосом. И не так страшно. Был ли этот голос результатом сотрясения? Или защитной реакцией измученного страхом и болью мозга, чем-то вроде невидимого друга, которого придумывают забитые и испуганные дети? Или он просто начинал сходить с ума? Далер не знал. Ворона замолчала, собрала крылья, встряхнулась. Далер устало вздохнул, глядя, как та устраивается на ветке, — Андрей? Почему вы меня не ищете?***
За окном опускались сумерки. Он сидел на краю кровати в темной спальне, не включая свет, глядя, как сгущаются тени, и краски дня медленно исчезают. Через открытую дверь доносился приглушенный голос Дзюбы, говорившего на кухне с кем-то по телефону. Андрей не вслушивался. Звуки, голоса, цвета остались в другой жизни. Он взглянул на свою руку. Даже в полумраке ссадины на сбитых костяшках пальцев были хорошо различимы. Скоро они заживут и вместо них там останутся только крошечные, едва заметные белые шрамы, которые будут напоминать ему о Далере. Еще останется бронзовая фигурка вратаря, которую Кузяев, чудовищно смущаясь, подарил ему на день рождения в прошлом году, и которую Диана регулярно прятала по дальним ящикам за то, что та «не вписывалась в интерьер», а Андрей упорно возвращал на самое видное место. Записи игр и фотографии. Несколько звуковых сообщений в вайбере годичной давности. Та синяя футболка. Останется память и горькая вселенная упущенных возможностей. Всё могло быть иначе. Если бы он так безумно не цеплялся за фальшивую скорлупку своей натуральности, то не было бы ни этих месяцев раздора, ни того удара вчера в парке. Они могли выйти оттуда вместе, чтобы быть друг с другом всю ночь, и утро, и всегда. Поехали бы на тренировку вдвоем, и этот кошмар не случился бы. Далер был бы жив и сейчас они бы лежали на этой кровати, в объятиях друг друга. Если бы только Лунёв не был таким трусом…***
— Если хочешь, я перейду в другой клуб, даже уеду в другую страну. Но скажи мне это сам, Андрей. Пожалуйста. Скажи, что ты не хочешь меня видеть, и я обещаю, что завтра же меня не будет в команде. Сейчас скажи, потому что так больше нельзя. Лунёв не отвечает. В висках стучит, рот пересох, в горле сворачивается что-то плотное, мешая глотать. Всё неправильно, он не должен быть здесь, не должен отвечать ни на какие вопросы, принимать какие-то решения. Судорожно, он пытается найти лазейку, чтобы свалить из этого парка, от этого неудобного разговора, от темных, отчаянных глаз напротив. Но не двигается с места. Далер шагает ближе, нервно дергает замок на молнии своей куртки, губы его заметно дрожат, — Молчишь? Тогда я скажу, Андрей. Ты считаешь меня неправильным, грязным, каким-то уродом. Поэтому ты избегаешь меня. Ненавидишь. Но, если всё так, тогда какое тебе дело до того, с кем я общаюсь? Чего ты так бесишься из-за Сутормина? Какое тебе дело до моих травм? Вообще до меня? Он продолжает говорить, но Лунёв едва слышит, потому что вдруг понимает, что вечерний парк почти пуст, вокруг никого, лишь в отдалении видны пара собачников и равнодушных ко всему бегунов. А Далер — близко, опасно близко. Его сейчас почти черные глаза смотрят с тоской, а приоткрытые, бледные, чуть потрескавшиеся губы совсем рядом. Стоит чуть наклониться, и… Еще секунда, и вся его тщательно возводимая стена «нормальности», которой он отгораживал себя от Кузяева с того самого майского вечера, рухнет, будто и не было ее никогда. — Я запутался, Андрей, — Далер говорит тихо, лицо его дергается, и Лунёв думает, что тот сейчас заплачет. Но парень лишь судорожно глотает, мазнув языком по сухим губам, и продолжает, запинаясь, — у меня мало опыта, никакого опыта, если честно, и я… я просто не знаю, что надо делать в таких ситуациях, — он выпускает горький смешок. — Может, я сейчас окончательно всё испорчу, но... Мне кажется, что ты не совсем меня ненавидишь. Ты просто тоже запутался, боишься изменить свою жизнь, или, может, боишься, что если кто-то узнает, то тебя тоже будут считать уродом, — его взгляд теперь полон самой настоящей боли. — Если я не прав, пожалуйста, скажи, что ты не хочешь меня видеть, и я уеду, — он вдруг шагает еще ближе, стоя теперь так близко, что его теплое, быстрое дыхание касается губ Лунёва. — Но, если я прав, и ты всё-таки меня лю… Андрей бьет, жестко и быстро, не давая Далеру закончить. Если бы он бил из ненависти или злости, удар был бы другим, не настолько сильным. Но это был страх, что сжал его кулак и заставил ударить. Ударить по губам, чтобы остановить Далера, потому что если тот продолжит, то всё, что Андрей так долго и так старательно отказывался признавать, станет реальностью. Далер, явно не ожидавший удара, падает на покрытый опавшими листьями газон, из его разбитой губы сочится кровь. Костяшки разбитых пальцев Лунёва пульсируют болью, одновременно с паническими ударами сердца. Он начинает пятиться назад, дерганно мотая головой, — Отвали от меня, гребаный пидор! Сдохни! Исчезни! Исчезни из моей жизни навсегда! Ты мне отвратителен! Не хочу тебя больше видеть, никогда! Ты слышишь, урод?! Слова вырываются бесконтрольно, сами собой, Андрей едва заставляет себя остановиться. Видит направленный на себя ошеломленный, потерянный взгляд и блестящие дорожки слез, отступает дальше и дальше, затем отворачивается, ускоряет шаг. Уйти. Сбежать. Не видеть. Притвориться, что ничего не было. Ничего не было! Потому что он не такой, он нормальный! нормальный! нормальный! Отойдя уже метров на двадцать, он все же коротко оглядывается через плечо и… замирает, глядя на по-прежнему сидящего на траве парня. Что-то вдруг сдвигается в душе Андрея при взгляде на эту тонкую и странно уязвимую, одинокую фигуру, поднятые плечи, низко опущенную голову. И словно первая, маленькая трещинка пробегает по плотине, за которой он так старательно прятал свои чувства. Медленно, на деревянных ногах, он возвращается и, чуть поколебавшись, тяжело опускается на колени. — Далер, — он протягивает руку, касается темноволосой головы, — прости, я не хотел. Тот поднимает голову, смотрит уставшими, измученными глазами, — Уйди, Андрей. Лунёв через силу сглатывает, глядя на разбитую губу и кровь, струящуюся по подбородку парня, — Я не должен был всё это говорить, я… — он мягко касается его рук, сжимает тонкие запястья, пытается притянуть к себе, помочь встать. Резко, Далер вырывается, проводит рукой по губам, бросает взгляд на измазанную красным ладонь, сплевывает кровавую слюну и снова смотрит на Андрея. — Какой же ты трус, Лунёв, — хрипло произносит он. — Какой же ты трус. — Слушай, ну пойми, я… — Андрей начинает, опять протягивая к нему руку. — Не трогай меня, — Далер отшатывается от него. — Убирайся.***
В спальню вошел Дзюба, медленно подошел к кровати, сел рядом. — Гришин звонил. Андрей закрыл глаза. Пожалуйста, нет… — Их не пустили. Когда тело привезли, там к этому времени все медэксперты уже ушли, а без них нельзя, так что всё завтра утром будет. Дали только посмотреть фрагменты вещей, — Артем тяжело вздохнул. — Куртка наша, точно. Ну и часы более-менее сохранились. Они даже Лехе Сутормину позвонили, попросили туда приехать, посмотреть на них, чтобы он, может, опознал. Лунёв сжал кулаки, — С какого хера Сутромина? — на мгновение ярость вспыхнула в нем и так же внезапно исчезла, оставив прежнюю безнадежность и тупую скорбь. Дзюба пожал плечами, — Ну, он, вроде, как его друг. Вы же с Далеркой в последнее время не очень общались, а с Лехой они часто вместе были. — И что? — выдавил Андрей сквозь сухой спазм в горле. — Леха не уверен на сто процентов, но…— Артем опустил голову, глядя в пол. — Мне правда жаль, Андрюх. Он сказал, что они очень похожи на те, в которых Даля приходил где-то с месяц назад, помнишь? Ты еще ржал над ним. Андрей не ответил. Встал, распахнул балконную дверь, вышел, дернул створку остекления. Втянул в сжатое горло струю холодного осеннего воздуха. Слез не было. Ничего не было. Пустота. — Андрюх? Может, съешь что-нибудь? Или выпей, а? Ну легче станет, правда… — рука Дзюбы легла ему на плечо. Он мотнул головой, ничего не ответив. Артем выпустил долгий, протяжный вздох, — Я всё же налью тебе что-нибудь, хорошо? Сюда принесу. Ты только не молчи, пожалуйста. Говори, кричи, плачь. Я рядом, слышишь? Андрей коротко кивнул, кусая губы и напряженно думая. Что-то не складывалось. tbc