Ложь, или Право на убийство

      — Послушай меня, дитя лесов и морей. Та, чья кровь впитает в себя всю боль и отчаяние мира…       Тихий шепот окружал со всех сторон. То накатывая, то отступая. Как кроны, как шелест листвы. Голос звал меня — и я не могла не пойти.       Трава мягко ложилась под босые ноги, щекоча ступни и против воли заставляя улыбаться. Солнце пробивалось сквозь сочно-зелёные кроны и теплом касалось лица. Красивое платье облегало мою фигуру — почти забытое ощущение. Бирюзовая ткань была такой нежной на ощупь, что я даже остановилась — чтобы просто насладиться мягкостью.       — Дитя, идём, не отставай…       Голос снова позвал, и ноги, словно сами собой, повели меня вперёд. Постепенно тропинка, такая тёплая, полузаросшая травой и словно пропахшая солнцем, сузилась, и на ней стали попадаться камни. Я обходила их, но чем дальше шла, тем больше их становилось. Маленькие и острые, они больно впивались в ноги, и в какой-то момент я захотела остановиться. И не смогла, даже наоборот — меня словно кто-то дёрнул за руку, вынуждая продолжить мучительный путь.       Я не хотела идти, но шла. Камни всё чаще впивались в ноги, раня кожу в кровь. Слезы на глазах вскоре затмили красоту солнца и деревьев, и весь мир померк. Подол красивого платья местами потемнел от крови. Тропинка расширилась, превращаясь в дорогу, сплошь усыпанную мелкими осколками камней. Деревья почернели и обуглились. Невидимая сила тащила меня вперёд, заставляя снова и снова ранить ноги. Боль постепенно поднималась выше по ногам, заполняя собой весь мир, и вскоре я не могла сдержать сдавленных всхлипов.       — Дитя ветров, тебе больно?       Голос оставался таким же ровным и спокойным, словно его обладатель не видел, как дорога терзает меня, словно всего этого не было и я до сих пор стояла на прекрасной мягкой траве.       Ещё одна слеза скользнула по щеке.       «Хватит, прошу, хватит…», — хотелось взмолиться мне, но я лишь молча открыла рот. Ни слова не вырвалось из моей груди. Только судорожное дыхание и ещё больше слез. Я не могла говорить, у меня даже не было языка…       — Дитя морей, ты думаешь, тебе больно?       Как же хочется проснуться… Если, конечно, это сон.       Ноги всё ещё несли меня по камням, куда-то вперед, в неизвестность, и, может быть, эта дорога просто никогда не закончится. И я буду идти вечность, постепенно стирая ступни ног до костей и не в силах проронить ни слова. Ни позвать на помощь, ни взмолиться о пощаде. Здесь всё это недоступно.       «Что вы хотите?!» — со слезами, мысленно выкрикнула я, почти слепо надеясь, что меня услышат.       И мне ответили. Всё тот же спокойный и безжалостно ровный голос.       — Ничего, дитя земли, ничего не хотим. Нам ничего не надо, просто чувствуй. Просто пойми. Просто забери себе.       Неожиданно вокруг резко похолодало.       Теперь изо рта, при каждом резком от боли выдохе, вырывались клубы пара. Холод должен был хоть немного отвлечь меня от боли в стёртых ступнях, но не делал этого. Скорее наоборот: к страданиям прибавилась еще и стужа. Появившийся ветер порывами трепал на мне одежду, но я не переставала идти. Против своей воли, против всех возможных правил.       — Дитя огня, ты всё ещё думаешь, что тебе больно?       Беззвучные рыдания вырывались из моего рта, и так хотелось громко кричать и просить прекратить это. Но ни слова так и не сорвалось, не могло сорваться с моих губ.       — Ты просто та, кто будет чувствовать. Ты, дитя всего, будешь нести всё на себе.       Внезапно ноги остановили меня на краю холма.       Ветер стих, и камни больше не терзали мои ноги. Стало гораздо теплее, солнце снова выглянуло из-за туч. Передо мной открылся великолепный вид. Огромная долина, полная зелени и жизни. Шумели кроны деревьев, опять о чём-то переговариваясь, и мне казалось, что я почти понимаю их. Это не было человеческой или эльфийской речью, это вообще не было речью. Я просто понимала их. Птицы гнездились в развесистых кронах, строили там уютные гнезда и заводили детей. Белки прятали еду, мгновенно забывая о своих тайниках. Совы устраивались в дуплах и взирали оттуда желтыми глазами.       Мир в лесу был полон жизни; я чувствовала её в самых далёких уголках и в самых глубоких норах. Ощущала, как она будто течёт сквозь меня. Тёплая и яркая, как отблеск солнечных лучей в ручье, жизнь леса искрилась в каждой частичке моего тела. Я могла видеть глазами ястребов, что летали высоко в небе, кружа над добычей, или глазами сов, чувствуя тёплую мышиную кровь во рту. Приносила еду в маленькие рты новорожденных птенцов. Я могла спуститься на землю и посмотреть на потомство глазами лисицы, потыкаться носом в их мягкую шёрстку и вылизать непослушные остроносые мордочки. Следила за убегающей добычей хищным взглядом волка, ощущая его голод, такую сильную жажду свежей, тёплой крови…       — Чувствуешь, дитя лесов? Ты чувствуешь всё это?       Голос словно ожил. Теперь он не казался мне таким безразличным, теперь я на самом деле могла «слышать» его — полностью, со всей той сутью, что он хотел донести. В нём было столько восхищения и гордости. Столько жизни и любви к ней!       До этого я была не только нема, но ещё глуха и слепа. Как и все люди. Они почти не способны понять это — всё великолепие жизни вокруг, травы и деревьев, птиц и зверей. Все они — лишь пища и материал для людей… Люди живут так мало, что просто не могут осознать ценность всего вокруг, и очень часто берут намного больше, чем им нужно.       — Ты нема, как и природа. Ты не можешь говорить, как и деревья. Тебя никто не поймет, потому что люди даже не хотят слышать…       Голос говорил с такой горечью и болью, что мне захотелось хоть немного утешить его. Он прав: мы не умеем слушать и не умеем слышать. Но самое страшное, что почти никто из ныне живущих людей и не хочет учиться. Мы погрязли в своих войнах и распрях, унося жизни поколений за поколениями… Унося жизни Лесов и всех, кто в них. Мы не думаем о том, что наши войны, наши злоба и ненасытность уничтожают не только нас и наших врагов, но и то главное, то основное, что наполняет сердца детей, которые еще чисты, радостью по утрам.       Мы убиваем саму жизнь.       Но у нас нет на это права. Никто не имеет на это прав. Всё должно идти, как и предрасположено, само по себе. Природа сама отсеет тех, кто ей не нужен, вырвет гнилые корни и уничтожит больных зверей. Всё контролируется само по себе. Без нас. Никто — ни люди, ни эльфы и прочие — никто не имеет никаких прав на подобную власть.       В охватившей меня бессильной злобе я сжала руки, впиваясь ногтями в кожу.       «Как мы можем помочь?»       Сейчас я не отделяла себя от голоса или от Леса. Сейчас я говорила и мыслила с ним в унисон. Чувствуя такое полное единение с Лесом, я не могла понять, как прежде не могла «слышать» и «чувствовать». Ведь это так просто, стоит только захотеть. Но вот в последнем и была основная проблема для многих живущих.       Войны ожесточили сердца. Жажда большего, бесконечно большего, чем есть, намного большего, чем нужно, — ослепила. Ложь и жестокость отобрали слух. И теперь почти никто не слышал, не видел и не чувствовал.       И ведь многие теперь, даже если захотят, просто не смогут.       — Ты ничего не можешь, ты нема. Все старания обращаются лишь большими страданиями. Как и вся земля и все Леса, ты нема для людей. То, что ты говоришь, никто не сможет услышать.       Я сцепила зубы.       «Так нельзя!»       — Но так есть, — возразил голос. — Так было не всегда, были те, кто слышал шёпот Лесов и не вредил. Они давно исчезли, и лишь единицы способны вернуть себе слух. Но вместо этого они уничтожают, выжигают, вырезают, вырубают и отравляют. И вся боль, все крики земли — их никто никогда не услышит. Для них она нема…       Я не могла не чувствовать всю боль Леса. Сейчас, стоя на этом холме, я вновь видела Лес таким, какой он был раньше, — красивым, величественным, полным жизни. Он манил и притягивал, звал пройтись по его тропинкам, щурясь, взглянуть на солнце, проникающее через его листву. Как в детстве, смеясь, пробежаться по поляне, в нелепой охоте за бабочками…       Всё это было…       Сейчас Лес почти умер. То немногое, что делали эльфы и даже некоторые люди, — это не спасет его и ничего не исправит. Нужно было сильно изменить сами души людей, чтобы вернуть Лесам жизнь.       — Или убить их… — голос вспышкой полыхнул в моем сознании, окатывая душу чёрной злобой и ненавистью. — Смерть есть очищение жизни. Гниль нужно вырезать. Иначе сгниешь полностью!       Я почувствовала холод и, взглянув на руки, увидела, что они быстро чернеют. Страх сковал всё внутри, мешая думать. Чернота холодом безысходности пробиралась выше и выше, и я побежала куда глаза глядят, поддаваясь приступу паники и ужаса.       — Никто не услышит, как ты страдаешь. Никто не увидит… — преследовал безжалостно голос.       Паника и ужас правили мной, и я бежала, царапаясь в кровь о ветки на пути, снова сбивая ноги, которые и так почти не чувствовала.       Страх безжалостно терзал, а чернота всё росла. Я чувствовала, как она охватывает горло, не давая дышать. Споткнувшись, я упала, — чернота, холодная и как будто пожирающая мою кожу изнутри, поползла к глазам, и вот уже весь мир сужается и исчезает.       — Гниль нужно вырезать!       Голос вспышкой боли погасил мое сознание.

***

      Проснувшись, я резко села, вскрикнув от ломоты во всём теле. Вокруг было тихо, от костра слышались негромкие разговоры, давая понять, что ничего страшного за время моего сна не случилось. Мэя в зоне видимости не было. Дежурит или, может, на охоте, в принципе, неважно.       Я осторожно опустилась обратно. Дыхание всё ещё было сбивчивым и тяжёлым, как будто и правда — бежала. К чему все эти кошмары? Это уже не похоже на просто бред от жара. Но что же тогда?.. Осмотрев руки, я убедилась, что пока эти сны остаются только снами, и с моей кожей всё в порядке. Да и деревья я больше не понимаю и зверей не чувствую. Впрочем, последних тут и нет почти. Мой уставший взгляд прошёлся по уродливо изогнутым деревьям вокруг стоянки. Тьма… Словно их когда-то поглотила Тьма и исказила саму их суть, всё, как и во сне…       — Проснулась?       Вздрогнув, я поняла, что Мэй подошел ко мне слишком незаметно.       «Люди глухи и слепы…»       От всплывшего кусочка сна я поморщилась. Мне сложно понять, что происходит со мной, когда я засыпаю. Ведь в настоящей жизни я не склонна к долгим размышлениям и жалости к природе. Для меня она, как и для многих…       …просто материал.       Только я стараюсь не брать больше, чем нужно.       — Что-то не так? — Мэй с неизменно доброй улыбкой присел рядом со мной.       Я молча смотрела, как он достает из сумки какие-то травы и корни в полотняных мешочках. Наверное, снова отвар будет делать. Может, стоит рассказать ему о снах? Он все-таки эльф и, наверное, понимает в этом больше, чем кто-то из людей…       Но я его слишком плохо знаю, и многое в нём непонятно и порой очень напрягает. Невозможность предсказать его поведение мешает хоть немного довериться ему.       — Как Ольви? — чтобы не молчать, я спросила то, что меня тоже постоянно беспокоило.       — Стабильно, но в сознание пока не приходила. Не беспокойся о её теле, мы следим за ним, и пролежни ей не грозят.       Я молча отвернулась. Ольви, Ольви… Слишком долго без сознания. Конечно, хорошо, что эльфы заботятся о ней, но сможет ли она прийти в себя, мне так никто и не сказал. Да и вряд ли даже Мэй, который, судя по всему, неплохо во всём подобном разбирается, может сказать что-то конкретное.       Его прохладные пальцы скользнули, едва касаясь, по моему виску, убирая прядь волос за ухо.       От неожиданности я сильно вздрогнула. Я не понимала, зачем эти лишние прикосновения. Мог бы просто сказать, что у меня волосы выпали из косы. Трогать-то зачем? В голове моментально всплыла еще одна фраза: «Как-нибудь потом объясню».       Может, я просто не хотела понимать?..       Он же мужчина, хоть и эльф… Связи между эльфами и людьми были, но не приветствовались. Конечно, нас на костер никто не отправит. Но вряд ли кто примет…       О чем это я? Связь с эльфом? Глупости. Солдату не стоит лишнего думать об этом. К тому же у меня есть задание, которое я и так уже почти провалила.       На мое вздрагивание Мэй никак не отреагировал. Только сказал в продолжение предыдущей темы:       — Не беспокойся так сильно. У неё ещё есть шанс выбраться, и даже большой. Тело стабильно ровно, мне удалось этого добиться. А сознание… доберемся к нам и там что-нибудь придумаем.       Я только молча кивнула. Сон не давал покоя, и… пожалуй, мне хотелось об этом поговорить. Хотя я нечасто испытывала такое желание.       Я покосилась на Мэя.       Эльф улыбался так открыто, дружелюбно и даже с нежностью, словно мы просто старые знакомые или даже любовники и ничего страшного не происходит. И нет боли, что мучает, как только заканчивается действие отвара. Нет смертей и войны. Нет лжи и предательства. Его улыбка словно отрицала само существование чего-то плохого в мире. Она была искренне чистой и нежной. Я на такую даже не способна…       Сейчас эта мысль почему-то вызвала во мне приступ грусти и тоски неизвестно по чему, и я просто отвернулась от него в сторону. Якобы разминая затёкшие мышцы.       Свет костров метался по большой поляне, отбрасывая причудливые тени.       — Тебе совсем плохо? — голос эльфа раздался почти над моим ухом, видимо, он пытался заглянуть мне в лицо. Вздрогнув, я чуть резковато обернулась к нему, намереваясь высказать пару ласковых по поводу того, что он меня напугал.       Свет отражался в его глазах, и я замерла, вглядываясь ему в лицо. Гневные слова сами по себе растворились в сознании, даже не успев вспыхнуть чем-то оформленным. В неровном свете костра его глаза казались серыми, во взгляде словно застыла нежность. За время нашего общения у меня сложилось впечатление, что она никуда не исчезнет, даже если он будет убивать. Улыбка тоже была под стать взгляду, такая теплая и ласковая. Мэй вообще всегда словно окутывал собеседника слоями нежности и покоя. Взгляд. Манера разговаривать. Интонации… Всё это складывалось в один тщательно проработанный образ.       Не верю я в таких чистых эльфов. Даже если подобные были, думаю, они умерли еще в первые годы войны, остальные же просто не могли быть наивными и добрыми. Тогда к чему ему весь этот спектакль?..       Мне тут же стало не по себе рядом с ним. Мэй казался слишком светлым и добрым, а верить в это совсем не хотелось. На свете не осталось добрых, ни людей, ни эльфов. Да и отвар желтянки я помнила отлично.       Желание разговаривать прошло.       — Я еще посплю, — буркнула я, ложась и натягивая плащ повыше.       На миг мне показалось, что Мэй хотел что-то сказать, но он только молча собрал мешочки с травами и ушел.       

***

      Лес бросался в глаза, словно в надежде сбить с пути и следа. Он бил по носу многообразием запахов, каждый из которых казался острым, как стрела охотника.       Лес думает, что может спасти их? Глупость. Лес ничего не думает, ему без разницы, кто падёт от острых когтей. Ему неважно, кто станет жертвой лютого голода.       Щенки, что росли внутри, хотели — нет, требовали — еды, и как можно больше. Посвежее и повкуснее. А что может быть свежее человеческой крови, которая пока ещё течёт по их тонким жилам?       Припав к земле и почти слившись с темнотой, я вновь принюхалась. Как же восхитителен запах крови и страха. Он будоражит и обостряет все чувства, делая меня одним целым со смертью.       — Папа, пап, мне страшно...       Мелкий человеческий щенок тихо плакал, дергая отца за подол рубахи.       — Ничего. Всё будет хорошо, моя маленькая. Всё хорошо.       Как же люди наивны, если могут считать, что вообще способны хоть на мало-мальски правдивую ложь! Страх вытекал из каждого их слова, из каждой частички их хрупких, но таких вкусных тел. Я чувствовала его запах, я видела его следы на лицах глупых людей, что забрели мне на ужин.       Голод сводил внутренности, и я почти слышала жалобный скулеж моих ещё не рожденных щенков. Я должна поесть. Немедленно.       Но всё же охотилась я далеко не первый раз и знала, что нужно набраться терпения. Пусть они ещё немного побродят, ещё больше напугаются и устанут. Страх и усталость затмевают взгляд, и вот тогда их очень легко поймать. Как и всю добычу. Люди считают себя умнее, но они, как и зайцы, просто пища.       Ветер подул сзади, слегка взлохматив шерсть и пронося мимо ворох листьев. Мелкий щенок заплакал, и мужчина взял его на руки.       Щенки всегда слабое место. А те, которые растут дольше, дольше им и являются.       Зато у них очень вкусное и мягкое мясо. И они не могут сильно навредить, даже если отбиваются. Лёгкая добыча. Вкусная. Но со щенком был его родитель... Я знала: он, этот родитель, может быть опасен, и именно поэтому, набравшись терпения, я просто продолжила следить, стараясь не поддаваться ужасной пустоте в желудке.       Запахло чем-то еще, и я принюхалась. Ещё добыча. Скорее всего, такая же, как и эти.       Из кустов вышла растрёпанная и запыхавшаяся женщина, и я на всякий случай плотнее припала к земле. Не стоило давать им видеть себя раньше времени, но уже скоро можно начать пугать. Загоняя их подальше в лес. Туда, где только я знаю все тропы и лазы. Туда, откуда они уже никогда не выберутся.       — Они больше не преследуют нас, — отдышавшись, сказала женщина.       Я чувствовала запах крови от неё. Возможно, она где-то поцарапалась или её ранили. Неважно. Запах сводил с ума, почти вынуждая действовать. Но пока нельзя. Они всё ещё слишком спокойны.       — Ну хоть что-то радует. — Мужчина чуть подбросил щенка на руках и, улыбнувшись, снова соврал: — Видишь? Я же говорил, что всё будет хорошо.       Не выдержав тяжелого ожидания, почти потеряв контроль от голода, я всё же зарычала, чуть выдвигаясь из кустов.       Люди замерли. Сердца… Стук их сердец бился у меня в ушах. Всё быстрее и быстрее, словно это что-то изменит. А потом щенок, сидевший на руках, закричал так громко, что я поджала уши, пытаясь хоть как-то отгородиться от этого мерзкого звука.       Припав к земле и не переставая рычать, я медленно приближалась к ним. Если они не побегут, то убью их прямо здесь. И наконец-то буду сыта.       Голод затмевал всё, а запах крови вперемешку с их страхом… Единственное, о чем я сейчас могла думать, — это как бы скорее вцепиться в их глотки.       Мужчина не тронулся с места, наверное, чтобы не подстегивать во мне азарт и жажду погони. Своему щенку он просто закрыл рот рукой. Женщина тоже замерла не шевелясь.       — Не двигайтесь, и он нас не тронет. Главное не бежать…       Голос мужчины был полон того ужаса, который у людей принято называть животным. О, он явно понимал, что, скорее всего, ни один из них не спасется.       Его щенок тихо плакал, иногда икая от ужаса, но наконец перестав мучить мой слух.       — Давайте, аккуратно отступаем в лес…       Он медленно, не спуская своего детеныша с рук, начал отходить вглубь леса. Я так же медленно наступала на них; мне хотелось скорее вцепиться в их глотки и вдоволь напиться теплой крови, но и желание поиграть с добычей тоже было. Дать им немного отступить, может даже, скрыться с их глаз, позволив думать, что они от меня сбежали. А потом напасть сзади. Или сбоку, широким ударом крепкой лапы разорвать лицо, так, чтобы кровь брызнула на землю.       Женщина неаккуратно шагнула назад и, споткнувшись о корень дерева, упала.       Жажда взяла вверх над желанием играть. Я больше не могла ждать.       Пара мгновений — и наконец-то моя пасть смыкается на теплом горле.       Крик их детеныша снова резанул меня по ушам, вынуждая быстро переключиться на него.       Наконец-то мои щенки будут сыты…