Ложь, или Право на убийство

      Звуки вползали в сознание медленно и лениво, как сытые змеи, разомлевшие на солнцепеке. Реальность не хотела задерживаться в памяти, и поэтому всё, что происходило вне меня, быстро затиралось и растворялось. Тяжесть в голове — даже просто повернуть её в сторону представлялось чем-то нереальным. Виски давило, как пыточными тисками в самом начале допроса. Так неприятно и почти больно — но только почти, на грани, — впрочем, как и в случае с пытками, у меня была твёрдая уверенность, что дальше будет только хуже.       Открыть глаза оказалось невыносимо сложным делом.       Вокруг царила ночь. Сегодня лес казался мне относительно спокойным — мы как будто пересекли какую-то границу, за которой безопасно. По крайней мере, пока. Лес капризен и непредсказуем, так что невозможно быть уверенным в полной безопасности. И всё же что-то нашёптывало мне изнутри, убеждая: всё будет хорошо, нас никто не тронет.       Тихие переговоры эльфов у костра тоже успокаивали и почти грели. Ведь раз они, знающие леса лучше людей, спокойно общаются — значит, всё на самом деле неплохо?       Мэя не было видно, да и не особо хотелось. Конечно, в кружке оказался не яд, как я опасалась, но лицо той мёртвой девочки всё ещё стояло перед глазами. Меня терзали хлёсткие сомнения, внутри царил раздрай, совершенно непозволительный солдату. Я могла понять, почему он просто убил её — не тратить время и прочее, прочее. Доводы в пользу его решения можно перечислять ровно столько же, сколько и против.       «Если захочешь, поговорим», — его чуть раздраженные слова всплыли в голове.       Нет. Не хочу я с ним разговаривать на эту тему. У нас слишком разные взгляды на мир, и даже понимание одного и того же слова у людей и эльфов может ощутимо различаться. Обсуждать это можно долго… и совершенно не нужно. Я не хочу находить общий язык с Мэем. В конце концов, он только проводник для меня. И как только встану на ноги, он меня больше не увидит, и я его тоже.       Последняя мысль почему-то неприятно кольнула. Я потерла виски, отгоняя непрошенное и ненужное.       Мы просто путники в жизни, и на короткое время наши с ним дороги пересеклись. Не больше. Ничего большего и не нужно. Всё остальное будет лишним.       Проговорив мысленно несколько раз подобные фразы, я почувствовала, как мне стало легче. Вот и хорошо. У солдата всегда должны быть чистое сознание и сильная воля. Иначе он не солдат.       — Проснулась, наконец?       От его голоса по моему телу прошла холодная дрожь. Покой, чистоту сознания и уверенность словно волной смыло.       Мэй сел рядом. Кажется, настроение у него было очень хорошее. Настолько, что даже глаза словно поблескивали. Такой взгляд у него бывал, когда он шутил. Надо же, за наше путешествие я смогла выучить кое-какие его мелкие особенности.       — Я думал, что переборщил с сон-травой.       Эльф так искренне и широко улыбнулся, словно сказал какую-то смешную вещь. Моё лицо осталось непроницаемым. Пусть поит меня, чем надо, и уходит. Не хотелось ни разговаривать, ни слушать. Не дождавшись от меня никакого ответа, эльф медленно вдохнул и выдохнул, словно своим молчанием я разозлила его. Потом, не проронив ни слова, ушёл и не возвращался довольно долго. Впрочем, мне это на руку. Может, и вовсе получится заснуть, и он не станет меня будить? Ведь никогда не будил.       Мои надежды почти сбылись. Когда Мэй вернулся, неся в руках еду и отвар, который уже привычно пах мятой, я как раз задрёмывала.       — Не спишь?       На этот раз в его голосе не было привычной улыбки или легкости. Скорее наоборот, он стал суше и строже.       — Уже нет, а что?       В ответ мне было молчание. И хорошо. Меньше пытается со мной поговорить — меньше соблазна ему нахамить.       Эльф снова сел неподалёку и протянул миску. Почему-то от запаха еды резко замутило, и я просто покачала головой.       — Тошнит?       Кажется, в его голосе прорезалось напряжение. Может, тошнота означала, что мой организм, несмотря на помощь отваров, стал проигрывать яду?       Я молча кивнула. И, не выдержав этого тошнотворного запаха, отвернулась. Мэй всё понял правильно, потому что через пару мгновений запах еды исчез. А вот запах мяты стал резче. Я осторожно глянула в сторону эльфа. Он что-то досыпал в отвар, даже не в котелок, а прямо в кружку. Потом снова протянул мне.       — Только не начинай опять про отраву.       Такими словами он разозлил сильнее, чем если бы просто нахамил или унизил. Неужели этот эльф и правда думает, что у меня нет никакого повода? Сцепив зубы, я сделала глоток. Сегодня отвар казался просто омерзительным на вкус. Но, сделав над собой усилие, я постаралась выпить его как можно быстрее. А то вдруг Мэй снова откроет рот и будет меня злить.       Пустая кружка опустилась на землю. Передавать её из рук в руки я не стала, избегая прикосновений.       Сонливость, как назло, пропала, и заняться было нечем. Больше всего хотелось остаться одной и подумать обо всём. Может, просто молча наслаждаться ощущением временного покоя и смотреть на лес. Только как убрать отсюда Мэя… Не найдя ничего лучше, я просто отвернулась и уставилась на деревья.       Прикосновение прохладной руки к моей заставило меня сильно вздрогнуть. Я резко убрала руку под плащ.       — Всё ещё злишься?       Простой вопрос стал последней каплей.       — Ты думаешь, что такой проницательный?       Сейчас мой голос больше походил на злое шипение. Хотя хотелось орать на него во весь голос, можно еще и приложить пару раз, чтобы лучше понимал, о чем я говорю. Но с другой стороны, мне совершенно не нужно внимание его отряда. Поэтому приходилось сдерживать себя, что, правда, давалось мне с огромным трудом.       На мое начало Мэй молча закатил глаза и не стал никак комментировать. Может, давал мне время выпустить пар, а может, готовил гневную и хлёсткую речь в ответ. Мне было плевать. Раз уж он затронул эту тему — у меня есть что сказать.       — Думаешь, что можешь предсказать меня и понять, как открытую книгу? Ах, нет, что ты… Как обычного человека. Ведь в эльфийских книгах тайны больше, чем в людях, не так ли? Так вот. Ты ошибаешься. У тебя нет никаких прав так считать, и…       Только я набрала побольше воздуха в легкие, чтобы продолжить, он просто приложил пальцы к моим губам. Я просто замерла, то ли от такой наглости, то ли от прохлады его пальцев, неожиданной и… приятной.       Мэй тут же воспользовался моей заминкой.       — Я не считаю себя особо проницательным, а тебя — предсказуемой. Проницательности мне часто недостает, а предсказуемость никак ни с чем не связана. Ни с расой, ни с тем, что ты женщина.       Моргнув пару раз и отгоняя мысли о том, что его пальцы и правда приятные, я смогла взять себя в руки.       Одно движение — и совершенно не ожидавший этого эльф морщится от боли в вывернутой руке.       Хорошо, что эльфы у костра сидят к нам спиной. Видимо, совсем списали меня со счетов или вовсе не воспринимали всерьез. Это мне на руку.       Я надеялась этим хоть немного отбить у Мэя желание ко мне приближаться лишний раз. Но вместо этого увидела в его глазах смешинки, хоть и смешанные с болью.       Только вот смешинки меня совсем не устраивали.       Вывернув его руку чуть сильнее, я с радостью услышала тихое шипение. Но почему он до сих пор ничего не делает? Заломать ему руку мне удалось только потому, что он этого никак не ожидал, не более. Я не тешила себя иллюзиями, что сильнее или быстрее эльфов. Я просто хотела наглядно показать, что он далеко не все знает обо мне.       — Послушай меня, — начала я очень тихо, но четко, даже склонилась к нему поближе, — я, может, и человек, но не дура, и впредь держись подальше. Ты меня не в бордель везешь, если они у вас, конечно, есть, а к лекарям. Вот и всё. Понял? Хватит меня трогать.       Ответом мне была его улыбка, которая стала чуть шире.       Со злости я почти неосознанно вывернула его руку ещё сильнее. Мэй подавил тихий стон.       — Ты же не хочешь привлекать внимание к нашему разговору?       Я даже по голосу слышала, что ему больно. Но держался он лучше многих людей.       Охваченная раздражением, я резко оттолкнула его руку прочь. Эльф тут же аккуратно размял её, явно проверяя повреждения.       Я молчала, стараясь сохранять спокойное выражение лица. Хотя больше всего хотелось уже просто кинуться на него и избивать, пока не полегчает. Стереть, наконец, с его лица эту мерзкую улыбку.       — Так зачем тебе нужна была эта девчонка?       Я мысленно застонала. Он начал тему, которую я никогда бы не подняла. Это просто бессмысленно и глупо. Зачем ему все эти задушевные разговоры?       В полной растерянности, усталости и непонимании я сама себе покачала головой.       — Я не хочу об этом разговаривать. — Кажется, мне даже удалось сдержать голос и не дать ему дрогнуть.       — Придётся.       Его жестковатый голос врезался в мое сознание, вызвав там переполох. Внезапно мне просто захотелось уткнуться лицом ему в плечо, может, тогда он меня оставит в покое? Поймет, что я не могу и не хочу. Прах его побери, мне тяжело и больно. И я не хочу говорить. Не хочу снова плакать. Я устала от всего этого!       — Отвали, — мой голос снова опустился до злого шипения.       — Что?!       Кажется, Мэй тоже, наконец, разозлился. Вот и отлично. Хоть таким образом я смогла убрать улыбку с его лица. Пусть побесится, не всё мне одной страдать       — А ты не расслышал разве? Я вроде четко и ясно сказала.       Я почти физически почувствовала, как он напрягся, словно готовясь к броску. Как какой-нибудь лесной хищник.       — Я просто не могу представить, каким сумасшедшим надо быть, чтобы пытаться приказывать мне.       Издевательский смешок сам слетел с моих губ и повис в воздухе.       — Что, самомнение задето? А, командир эльфийского отряда? Весь такой идеальный, правильный, никогда не совершивший ни одного необдуманного поступка…       Мэй грубо прервал меня:       — Ну почему же никогда? Один раз совершил. Вот, пожинаю теперь плоды своей необдуманности.       Он считает меня своим необдуманным поступком? Комок в горле стал жёстче и больше. Как будто меня задели такие его слова. Решив не продолжать бессмысленную перепалку, я просто ничего не ответила.       Молчание длилось недолго, вскоре он снова задал этот уже ненавистный мне вопрос:       — Так всё-таки, зачем ты вцепилась в эту девчонку? Словно она тебе ребенок родной.       Поняв, что больше так не выдержу, я просто придвинулась к нему настолько близко, насколько смогла, и прошипела почти в губы:       — Она была моим шансом! И ты его отобрал… Урод.       Последнее было уже с нескрываемым презрением и злобой.       Его лицо было так близко, что я могла различить пару мелких шрамов на щеках. Тонкие и длинные, они пересекали скулу и тянулись до самого глаза. У эльфов всегда довольно гладкая и чистая кожа, и со стороны кажется, что время почти не властно над ними и войны не оставляют следы на их коже. Но на самом-то деле это совсем не так. Просто их целители разбираются в травах лучше, чем любые другие. К тому же не все травы можно найти у людей, у эльфов же всегда свободный доступ к ним.       И всё же, я была к нему настолько близко, что рассмотрела то, чего обычно люди не видят. Шрамы…       И губы, чуть тронутые усмешкой. Его тёплое дыхание пахло мятой, а в глазах было любопытство. Словно он размышлял, что я ещё могу сделать.       Слишком близко…       Я отшатнулась от него, словно Мэй был для меня чем-то опасен. Зачем вообще нужно было так близко пододвигаться? Мы же просто разговариваем…       Но меня уже медленно, как волной, накрывало осознанием, что я сама придвинулась к нему неприлично близко. Почувствовав прилив крови к щекам, я с ужасом осознала, что краснею. Оставалось надеяться, что в полумраке леса этого не будет заметно.       Мэй тихо хмыкнул, но никак не прокомментировал. У эльфов зрение лучше и, конечно же, полумрак меня не спасёт.       — Шансом на что?       Он никогда не оставит меня в покое.       — На прощение, — неохотно выдавила я. — Это самое близкое слово…       Лицо эльфа даже вытянулось от удивления.       — Прощение? Разве ты в чём-то виновата перед семьей умерших?       Я внимательно посмотрела на него. Кажется, эльф не притворялся — он и правда не понял, о чём я говорю. Но как? Разве есть такие существа, которые никогда не испытывают муки совести и жалость о содеянном? Разве есть на войне те, кто просто никогда не сомневался в своих поступках? Ведь только такие не ищут прощения для себя.       — Ты никогда не думал, что, убивая, делаешь плохо? Неправильно?       Я высказала это тихо и чуть устало. Помнится, подобные вопросы мне не раз задавали новенькие, девушки особенно. Когда только-только выходили из общей массы под опеку воинов постарше. Мы их учили, объясняли, как действовать в поле, что делать в походах. Выводили на мелкие бои под своим началом. И почти каждый спрашивал подобные вещи. Мы должны были отвечать на такие вопросы определенно, каждый из нас знал чётко, что и как.       И мы отвечали.       Мы врали.       Я помню тот момент, когда сама спросила Вэйде, чувствует ли он, что поступает неправильно? Плохо?       Он долго смотрел на меня перед тем, как ответить, и, конечно же, не нарушил негласного приказа войны. Он ответил, как после отвечала на такие вопросы и я, даже уже давно поняв, что это ложь.       Нет. Не испытывает. Не считает. Убивать во благо своей страны и по приказам своего короля — это счастье. Ты ни в чём не виноват, тебе просто дали приказ, и вся ответственность за убитых ложится на плечи командира. Ведь ты просто выполняешь приказы.       — Нет. Конечно, нет, я ведь поступаю так, как нужно.       Голос Мэя был спокоен, и это немного сбивало с толку. Просто у большинства людей во время таких ответов в голосе фанатизм и преданность. Вера в своего короля, в командира… Но в его голосе не было ничего, кроме веры в свою правоту. Точнее, в истинность своих слов.       На всякий случай я задала еще вопрос, чтобы понять, показалось мне, или он на самом деле говорит совершенно без фанатизма.       — Ты хочешь сказать, что веришь в правоту тех, кто отдает тебе приказы?       Мэй заливисто и чисто рассмеялся.       — Мне плевать, что думают те, кто отдаёт приказы. Я страж леса. Я делаю то, что помогает ему, и, если для этого требуется убивать, я убиваю. Если нет, то нет. Излишняя жестокость вроде давно развязанной войны мне просто непонятна, и я стараюсь с ней не сталкиваться.       Какое-то время я просто молча смотрела на него. Сейчас Мэй казался мне еще более странным, чем все дни до этого. Он не испытывал терзаний и мук совести. Сомнений в том, что не прав. Да даже удовольствия от жестокости не испытывал, впрочем, действительно ли он жесток, как мне порой казалось? Может, им руководит только равнодушная безжалостность? Кажется, для него всё действительно просто и прозрачно. Мешает — надо убрать. Как упавшее сухое дерево с дороги отодвинуть, чтобы обоз мог проехать.       — Ты сейчас серьезно? — этот довольно глупый вопрос сам слетел с губ и, кажется, снова повеселил эльфа.       Отсмеявшись, он ответил спокойно и как ребенку, почти по буквам объясняя свое мнение:       — Я правда не испытываю сомнений в своей правоте и не считаю, что мучить себя, убив кого-то, правильно.       Я молча слушала. Злоба пока поутихла, и мысли слегка прочистились.       — Может, это просто особенность эльфов и ещё одно отличие нас от людей. Мы не тратим нервы на пустые сожаления. Ведь если это сделано, значит, так надо было. Я против бессмысленных убийств, а значит, каждое убийство, которое я совершил, имело под собой веское основание. И раз ты убил, исходя из суровой необходимости, есть ли смысл терзать себя и спасением других пытаться вымолить себе прощение?       На его последнюю фразу я, не выдержав, просто отвернулась.       Быстро же он меня раскусил и понял. Словно я и правда просто открытая книга. И всё, что он говорит, звучит очень разумно, но в корне отличается от того, чему нас учили с детства. С нас снимали вину за смерти, чтобы сомнения не помешали нам убивать, и только через какое-то время начинаешь понимать, что вина всё равно остаётся на тебе. Что это не приказ заносит меч над беременной женщиной, что это не твой командир убивает всех, кто выше оси колеса телеги. Это не твой король спокойно смотрит, как твои же люди, развлекаясь в захваченном городе, насилуют почти девочек и только потом убивают их. Это всё делают не те, кто отдаёт приказы.       А ты сам.       И медленно, раз от раза и год от года, ты начинаешь понимать, что всё это сделал ты. Что бы тебе ни говорили, как бы ни старались затуманить сознание, вся эта кровь и все слезы — они все на тебе.       И однажды ты начинаешь отчаянно заслуживать прощения у себя самого или у тех, кого убил. Неважно.       На моих руках скопилось много крови, и поэтому та девочка была мне очень нужна.       — А ты считаешь себя виноватой в чужих смертях? — Мэй спросил об этом тихо, спокойно и словно буднично.       В моей же голове моментально пронеслись многие жизни, которые я оборвала по глупым приказам. Целые деревни, которые мы с отрядами вырезали почти полностью. Просто за то, что они отказались платить ужасного размера дань, да и кто-то шепнул куда надо, что там планируется восстание и вообще они хотят переметнуться к врагу. Помню лица детей, когда мы ставили их к колесам телег. Если они были выше колеса, то просто укорачивали им головы. Ведь нельзя оставлять тех, кто многое может помнить, потом вырастет и будет мстить. А те, кто был ниже ростом, оказывались совсем детьми и просто отдавались в военные лагеря, как сироты.       По моим щекам медленно потекли слезы.       Чувствую ли я свою вину за все эти смерти? Несомненно.       А еще за насилие над девушками из мятежных или, тем более, вражеских городов. Разгорячённые в бою солдаты ловили всех почти без разбора и насиловали прямо среди руин города. На грязных, заваленных трупами для сожжения, площадях. Иногда до смерти, иногда просто пока не надоест. Самых красивых передавали другим.       — Ну что ты?..       Заботливый вопрос Мэя потонул в шуме криков в голове.       Я так хорошо запомнила одну из девушек. Она была очень красивой. В её жилах текла эльфийская кровь. Такие дети были редкостью и почти никем не принимались. Но ей повезло вырасти в том городе, где к подобным помесям относились нормально.       Повезло до того момента, как там появились мы. Её прибили за руки и за ноги к одной из выбитых дверей и…       — Всё, всё уже прошло…       Кажется, он обнял меня. Как-то отстранённо я осознала, что просто вцепилась ему в рубашку и тихо рыдаю, задыхаясь от слез и воспоминаний.       — Я помню её глаза. В них была мольба…       Мэй погладил меня по волосам, по спине. Спросил тихо и чуть непонимающе:       — Чьи глаза?       — Той девушки…       Он спрашивал что-то ещё, но я уже почти не слышала. Всё сознание и всю память заполнили её крики, отчаянные и надрывные, когда её насиловал первый. К третьему они переросли в редкие вскрики и мольбы. После пятого она лежала почти безучастно и только смотрела на меня. А я смотрела на неё. Могла ли я что-то сделать в тот момент? Отогнать обезумевших от похоти и ярости боя солдат?       Нет. Даже сейчас я понимаю, что это был не вариант…       Но я могла помочь ей. Я могла её просто убить.       Но не убила. Я даже не знаю, когда именно она умерла. Насиловали её очень долго, и даже после того, как она совсем перестала подавать признаки жизни. Возможно, она умерла куда быстрее, чем солдаты утолили свою похоть. Её тело так и осталось на площади, прибитое к двери и истерзанное людьми.       Я не помогла ей.       И никакая другая жизнь не сотрет её мольбы из моих воспоминаний.