Фейерверки

      Believe in yourself.       Роджер трясущимися руками зажигает сигарету и прерывисто затягивается. В голове пульсирует фраза из его же песни: believe in yourself. Только сейчас ему отчего-то совсем не хочется верить.       Хочется порвать этот чёртов листок с уже готовым текстом, хочется бросить его подальше от себя, сжечь в пламени свечей, которые во времена бурной молодости они с Фредди так любили зажигать. Под вечер, когда ранние покупатели их винтажного магазина уже не шли, а поздние ещё не закончили рабочий день, когда лучи закатного солнца переставали пробиваться в маленькие окошки лавки, они с Фредди извлекали откуда-то из шкафов старые свечи, которые были найдены невесть где и вряд ли уже кому-нибудь пригодились бы, и чиркали спичками.       Пламя нескольких свечей мгновенно наполняло лавку призраками: пожалуй, узнай их владельцы, почившие много лет назад, что будет дальше, они непременно бы заглянули на огонёк. Символично. Звуки шумного Лондона отходили куда-то на второй план, и парни слышали только внезапно ставшие громче скрипы и шорохи. В такой атмосфере было очень удобно соревноваться в страшилках: кто придумает изощрённее.       От некоторых рассказов Фредди (вдохновение для которых он, видимо, почерпнул ещё из легенд зороастризма) у Роджера начинали холодеть пальцы, а волосы вставали дыбом. Но обычно все их посиделки в темноте заканчивались громким хохотом, потому что неожиданный посетитель заходил в самый неподходящий момент, или Роджер начинал истерично смеяться, или Фредди внезапно забывал следующую, особенно ужасную часть легенды.

***

      Роджер чиркает спичкой, чтобы зажечь следующую сигарету, но тут же роняет её, едва не устраивая пожар: слишком явно вспоминает этот звук скрежета о коробок, так часто звучавший в их лавке в семидесятые.       Они и песни там иногда сочиняли. И тогда они казались вершиной поэзии, лучше, чем древние поэмы, складнее, чем сонеты Шекспира. Да и могло ли быть иначе у двух молодых, уверенных в себе и своих силах парнях, которые только начинают жить и творить? А сейчас Тейлору кажется, что Believe in yourself — полная ерунда. В конце концов, зачем писать то, чему и сам-то не очень веришь? Раньше было совсем другое дело.       Потому что раньше у него всегда был Фредди, который заставлял поверить в себя. Каждый чёртов раз, когда слова не шли из-под пера. Каждый чёртов раз, когда Роджеру хотелось бросить всё, и учёбу, и группу, и туры, и вообще остаться в каком-нибудь захолустье, где нет ни связи, ни людей, а есть только сигареты и желательно выпивка. Много выпивки.       Фредди удивительным образом удавалось влиять на людей, фактически не прилагая особых усилий. Ему достаточно было иронично приподнять бровь, театрально взмахнуть рукой и сказать что-то шутливое или успокаивающее («Что случилось, дорогуша? Неужели потерял последнюю сигарету? Нет? Ну, расскажи, давай же!»), чтобы собеседник моментально почувствовал себя лучше.       Роджер помнит, как ехал к Фредди. Помнит, как внутри всё сжималось, как организм сводило судорогами от дурных предчувствий, но — надо ехать, надо спешить.       Роджер вдавливает в пол педаль газа. Он успеет, не может не успеть, ведь судьба не может отнять у него шанс увидеть Фредди в последний раз? Они, чёрт возьми, полжизни вместе прожили. Роджер должен успеть. Фредди не уйдёт в его отсутствие. Он дождётся.       Когда звонит портативный телефон, душа Тейлора обрушивается куда-то вниз. Он не хочет отвечать, пытается поверить, что, наверное, Фредди стало лучше, и он звонит передать это. А может, надо что-то купить по дороге?       Но где-то в глубине души Роджер понимает, что звонок — вовсе не за этим. «Всё кончено».       Кончено.       К о н ч е н о.       Роджер резко тормозит, едва не ударяясь о руль, но сейчас ему плевать на физическую боль, потому что душевная — гораздо страшнее.       Триста чёртовых ярдов, он не успел всего лишь на несколько минут. Ему не хватило пяти минут, чтобы доехать до друга. И эти минуты — как дурная шутка, насмешка судьбы. Прожить бок о бок столько лет, но опоздать на пять минут.       Роджеру хочется рыдать, рыдать в голос, надрывно и громко, хочется потерять сознание, сделать хоть что-нибудь, лишь бы не чувствовать. Но вместо этого он может лишь хватать ртом воздух и ощущать, как свинцовая тяжесть наполняет его лёгкие и ту область, где, кажется, должно быть сердце. За пеленой слёз расплывается дорога, его колотит мелкая дрожь, но Роджер больше ничего не может сделать.       Он только что потерял друга.       Не попрощался.       Не находился рядом с ним, хотя был нужен.       Если бы он выехал чуть заранее, если бы ехал быстрее, если бы тот светофор был зелёным, а не красным... Тейлор понимает, что пытается обвинить себя, но понимает также, что — беспочвенно. Он ничего не изменит.       Но от этого почему-то не легче.       Новая волна слёз захлёстывает его с удвоенной силой.       Он вспоминает, как лет двадцать назад у него случилось что-то не такое масштабное, но очень грустное, и Роджер слишком сильно расстроился — лил слёзы, как девочка, и потом ещё долго чувствовал стыд, но тогда, тогда...       «Что случилось, моя истеричная королева?» — Фредди лёгким движением садится рядом с Тейлором на диван и, видя, что бравый барабанщик никоим образом не реагирует на него, кладёт ладонь на подрагивающее плечо.       «Иди к чёрту, Фред, — Роджер стряхивает его руку, глотая слёзы. — И без тебя тошно!»       Меркьюри не медлит ни секунды: «Вот именно, без меня! А со мной дело тут же пойдёт на лад! Расскажи, дорогуша, кто посмел обидеть мою самую любимую блондинку?»       Роджер неожиданно для себя фыркает. И начинает говорить. Говорит долго, сбивчиво, осипшим (ещё более осипшим, чем обычно) голосом, снова глотает солёный ком в горле. И снова говорит, прокашливаясь и вытирая слёзы, капающие с длинных ресниц. И становится легче. Фредди слушает, понимающе улыбаясь и время от времени легонько сжимая плечо друга.       Спустя много лет Роджер вспоминает эту ситуацию. Зажмуривается изо всех сил, стараясь сдержать рвущиеся наружу рыдания, и внезапно слышит в голове до боли знакомый голос.       Не тот, что угасал с каждым словом, хоть и звенел по-прежнему громко, а бодрый, пышущий жизнелюбием голос здорового и счастливого человека.       «Что случилось, моя истеричная королева?»       Никакого Фредди и близко нет. Но почему-то Роджер вспоминает его очень явственно, как будто друг совсем рядом, как будто на плече снова лежит его рука.       «Мне тошно без тебя, Фред. Не знаю, как мне быть дальше».       Роджер не стряхивает его призрачную руку, потому что боится спугнуть видение.       «Живи, дорогуша. Со мной или без меня. В любом случае... я всегда рядом. И верь в себя, хорошо?»       Роджеру неожиданно становится легче. Фредди уже нет, но то ли он ещё не успел покинуть этот мир, то ли Тейлор не смирился, но Меркьюри, как всегда, удалось заставить.       Заставить почувствовать себя лучше.       Поверить.       Поверить в себя и свой текст, буквально пару минут назад казавшийся несуразным.       I mean you, and I mean you       Believe in yourself, and nobody else.       «Хорошо, Фредди. Я буду».