Фейерверки

      Брайан упускает из виду момент, когда Роджер практически поселяется в его квартире, но даже не пытается выяснить, почему его территория вдруг оказывается оккупированной Тейлором.       Роджеру ничего не стоит прийти в любое время, не здороваясь и не предупреждая, поколотить в дверь привычным перестуком (наличие дверного звонка он намеренно игнорирует, ведь зачем нужен этот скучный звонок, если ты барабанщик и можешь выдать целую мелодию на любой имеющейся рядом поверхности?), а Брайану, к слову сказать, становится даже одиноко, если, погружённый в свои мысли, он не вздрагивает от резких ударов в дверь едва ли не каждый вечер.       Мэй не помнит, когда его любимая кружка вдруг оказывается в цепких роджеровых пальцах, а в шкафу появляется новая упаковка ненавистного астрофизику кофе: Брайан может сутками питаться одним чаем, если нет времени поесть нормально, Тейлор же литрами глотает ароматный кофе, забывая самостоятельно не только поесть, но и поспать. Пока Брайан занят своей космической пылью и едва ли может уделять внимание другу, Роджер сидит на кухне, поджав под себя ледяные ноги, в обнимку с чашкой и книгой: на полке Мэя много всего интересного, у барабанщика дома — лишь учебники.       Радиоприёмник, вещающий какое-то занудство о научных изысканиях, вызывает у Роджера искреннее недоумение: улучив момент, когда Брайан снова с головой погружается в звёздные карты, Тейлор подкручивает колёсико, мурча что-то себе под нос, и вскоре на всю квартиру раздаются бодрые аккорды рок-н-ролла. Роджер чрезвычайно доволен собой, когда застаёт Мэя подёргивающим в такт музыке ногой: пиратская радиостанция, кажется, приходится Брайану по вкусу, и тот даже не пытается переключить волну обратно.       Брайан совершенно забывает, когда его жилище наполняется нескончаемым шумом: Роджер находится везде и сразу, он болтает обо всём на свете, не давая Мэю возможности настроить антенны, запутавшиеся где-то в тёмных кудрях, на учёбу и вообще нужный лад, он шумит на кухне, гремя чайной ложкой и смахивая со стола молочник, который каким-то чудом умудряется не разбиться, он спотыкается о кресло и, не стесняясь в выражениях, изливает свою боль от удара пальцем всем и никому одновременно. Роджер первым узнаёт все новости — и Брайану даже необязательно покупать газеты или слушать радио, чтобы быть в курсе: Тейлор всегда рассказывает обо всём важном и не очень. Тишина наступает лишь тогда, когда в неугомонные руки барабанщика попадает книга, да и то ненадолго: Роджеру, кажется, жизненно необходимо комментировать самые эмоциональные моменты и уточнять у Мэя, что будет дальше и будет ли всё хорошо.       Проходит мимо Брайана и момент, когда впервые вместе с будильником он слышит ворчание Роджера из соседнего угла: Тейлор спит на диване, закутавшись в одеяло с головой и свернувшись калачиком, и так же, как Мэй, ненавидит вставать рано утром. Брайан готовит завтрак на двоих, уже заранее чувствуя предстоящее одиночество: Роджер, в красках похвалив кулинарные изыски друга, полощет свою тарелку под мощной струёй воды, со звяканьем ставит её на место и захлопывает за собой дверь ровно за двадцать семь минут до того, как Мэю самому нужно будет выходить из дома и отправляться по учебным и преподавательским делам. В квартире делается тихо и почти даже неуютно, хотя Брайан любит бывать в одиночестве больше, чем делить своё время с компанией. Чувство неполноты, пустоты и нахождения не на своём месте исчезает довольно скоро: Роджер никогда не пропадает дольше, чем на пару дней, и это время он, кажется, проводит довольно продуктивно, заявляясь к гитаристу с неизменными тенями под глазами и счастливой, но усталой улыбкой.       Роджер засыпает на ходу, его глаза слипаются, пока он пересказывает Мэю историю битвы за Хельмову Падь, а книга почти выскальзывает из ослабевших пальцев. Все дела, запланированные до вечера, уже сделаны, и Брайану приходится самому расстилать диван для Тейлора, с ногами забравшегося в кресло и балансирующего между сном и явью. Когда уже озвучены пожелания доброй ночи, когда Мэй отворачивается к стене, разметав по подушке завитки волос, которые с наступлением полуночи кажутся темнее самой ночи, а Роджер всё ещё вертится на своём диване, пытаясь улечься поудобнее и обернуться одеялом со всех сторон, обычно случаются самые интересные беседы. Начинается всё с банальностей: говорят о прошедшем дне, о проблемах в колледже, о симпатичной брюнеточке с юридического, а уходят — в самые дебри сознания. О Вселенной. О мечтах. О жизни в параллельных реальностях.       Из шутника и балагура при дневном свете Роджер превращается в негромкого, серьёзно размышляющего над загадками, романтичного парня со своими метаниями и чувствами. Он не искрит иронией, не подкалывает Брайана за его слегка наивные, но по-своему милые мысли и доводы в пользу существования внеземных цивилизаций, потому что под покровом ночи и сам готов озвучить то сокровенное, что едва ли ожидают услышать от смазливого блондина, который, как считают многие, только и умеет, что флиртовать и весело проводить время. Тейлор не собирается доказывать обратное: в конце концов, он вполне может сделать вид, что так всё и должно быть, а как он чувствует себя на самом деле, никто и не узнает...       — Как так, Брайан? — отрешённо вопрошает однажды Роджер, вглядываясь в темнеющее за окном небо и топя звёзды в своих вересковых глазах: не ручьи в летнем лесу, не морской прибой — дурманящие вересковые поля-озёра, в которых так легко заблудиться. — Как у тебя это получается, быть даже с самим собой таким искренним и настоящим?       Брайан улыбается в темноту, чуть прикрывая глаза и гадая, скольких душевных сил стоил Роджеру этот вопрос, — и отвечает спустя две секунды:       — Я просто подружился со своими демонами.       Мириться с демонами Роджеру трудно: они давно стали частью его самого, а борьба с ними словно заменяет ежедневную зарядку, он сам похож на ангелоподобного демона, и это наверняка трудно — принимать в себе всё так, как оно есть. Наутро Тейлор не вспоминает об этом разговоре, снова взрываясь лучами солнца и оставляя свой свет везде, куда только можно достать. Роджер снова шутит, снова комментирует каждое движение Брайана, находя полусонного, взлохмаченного гитариста забавным и неуклюжим, а потом уходит, салютуя напоследок сложенными в букву V пальцами.       Роджер не появляется вечером, и Брайан понимает, как давно не оставался наедине со своими мыслями.       Роджер не приходит на следующий день, и брайановы мысли разбегаются в разные стороны, будто им чего-то не хватает.       От Роджера ни слуху ни духу третьи сутки, и Брайан вдруг осознаёт, что ему не хватает этого бурлящего через край барабанщика с его вечной суматохой в голове и вокруг, а весёлая болтовня уже давно стала неотъемлемой частью атмосферы квартиры.       Брайан сдёргивает трубку с телефона, набирая номер Тейлора, и не знает, что сказать. Спросить, как дела? Бред какой. Узнать, не заболел ли тот? Ещё бредовее.       — Привет, — слышится хриплый голос на другом конце провода: без искорки, без задора. И Мэю страшно непривычно слышать такой голос Роджера.       — Куда ты пропал? — без прелюдий спрашивает Брайан. — Я тебя уже вечность не видел.       Роджер молчит в трубку, борясь со своими демонами, но Мэй этого не видит и вряд ли чувствует. Роджер ненавидит оставаться один, а съехавшего недавно соседа заменить ещё не успелось. Роджер ненавидит засыпать в мертвенной тишине, которая давит на уши, и не может заснуть под шум радио, но ещё больше ненавидит — терять друзей, которые один за другим сбегают от него всю жизнь, жалуясь на его, Тейлора, всепоглощающую энергию и вездесущесть.       — Я тебе надоел, — наконец выдаёт чуть сипловато Роджер, закусывая губу и опуская подрагивающие ресницы. — Покоя тебе не даю. И, наверное, меня слишком много.       Он ждёт, что Брайан согласится или — того хуже — скажет лёгкое «это не так, но ладно, заходи, если захочешь», после которого никогда больше не захочется прийти.       Брайан чувствует, как пазлы в его голове стремительно складываются в единую картину: болтушка Роджер, прячущий за маской весельчака истинные чувства, неуёмный Роджер, желающий вечно чем-то себя занять, бессонный Роджер, физически не выносящий тишины и одиночества. Глупая голова умного астрофизика, ни черта не смыслящего в лучшем друге.       — Ты идиот, Родж, — тихо произносит Брайан. — Приходи. Я скучаю, а ты самый невозможный из всех. Надоел? Мне? Никогда.       Тейлор смаргивает влагу в уголках глаз, прочищает горло, зажав трубку ладонью, чтобы Брайан, не дай бог, не услышал, и напускным бодрым голосом сообщает:       — Ладно. Это ты предложил, и я сейчас приду. Сам напросился на мою компанию. Я приду и буду болтать, и мешать тебе писать твою диссертацию, и не давать ни минуты тишины. Пока. Ставь чайник.       Роджер бросает трубку, а Брайан ещё несколько секунду держит её около уха. Он готов слушать Тейлора каждую минуту сутками напролёт, готов ставить чайник, готов делиться своей любимой чашкой и менять частоту BBC Radio на пиратскую волну. Главное — знать, что демоны Роджера оставят его в покое.       Главное — не потерять друга из-за невнимания.       Брайан упускает из виду момент, когда Роджер почти поселяется в его квартире, его нисколько не заботит, почему барабанщик оккупирует его территорию, но Мэй отчётливо помнит, когда Тейлор перестаёт приходить, и ещё отчетливее — когда Роджер снова возникает на его пороге, одновременно задорно и неуверенно произнося:       — Привет?