Let us cling together As the years go by
Когда в студии громко хлопает дверь, оставляя парней по разные стороны — Фредди с двумя контрактами по одну, а Джона, Брайана и Роджера — только друг с другом, но уже без шебутного вокалиста, — по другую, каскад фейерверков Queen затихает. Взмывает в небо последний разноцветный огонёк (то ли эмоции Роджера, обуревающие его с головы до ног, то ли мягкое, точно окутывающее плечи тёплым пледом Мы семья, Фредди — от Брайана, то ли непривычные, бьющие в самое сердце интонации Джона, а может, тягостная, мучительная боль, сквозящая в голосе Фредди — А что у меня?), взрывается громким треском и рассыпается на миллион маленьких искр. Почти так же, как рассыпается на миллион нот, разъединённых и фальшивых, живая, энергичная, неповторимая в своём разнообразии мелодия Queen. Смерч по имени Фредди Меркьюри уносится, оставляя музыкантов наедине с собственными мыслями и чувствами, такими разными, но схожими в одном: слишком сложно будет вернуться к прежней жизни. Роджер трепещет от ярости, он готов рвать и метать, его настолько переполняет негодование, что от одного только взгляда на барабанщика делается страшно: Тейлор умеет ценить дружбу, кто бы что ни говорил, а Фредди, несомненно, один из тех, за кого он и в огонь, и в воду — только какого чёрта, если тому ничего не нужно! Четыре чёртовых миллиона, слава, перемены — вместо него? Роджер погружён в пучину то ли детской ревности, то ли вполне себе взрослого осознания таких же взрослых поступков друга. Это его выбор, который, вероятно, тоже нужно уважать, только вот Тейлору совсем не хочется, чтобы всё было так. — Да пусть катится! — яростно выпаливает Роджер, поднося зажигалку к сигарете: только кажется, что огонь можно развести одним лишь его пылающим взглядом. Джон умеет скрывать эмоции. Умеет сдерживаться, умеет не поддаваться всеобщему буйству, коего в семье Queen в избытке: зачем нервничать, надрывать глотку и вообще распаляться, если можно переждать бурю, а потом просто продолжить? Однако в этот раз Джону приходится испытывать слишком много всего. Разве можно просто плюнуть на группу? Можно — одним махом разрушить то, что создавалось огромными трудами, в пылу споров, чуть ли не драк, можно — оставить их всех? Джон успевает слишком привязаться к Фредди, который на первых порах едва ли не опекал его, помогая влиться в группу и поощряя любое его творчество. Дверь студии хлопает слишком громко, заставляя сердце басиста болезненно дёрнуться: неизвестно, что будет дальше, а единственное, что ему удаётся сейчас сделать, — это утонуть в неразберихе и в вязком, гнусном сомнении в том, что всё действительно было по-настоящему. Брайану хочется убежать подальше, ему совершенно не улыбается разбираться в сложной человеческой натуре, что он, в общем-то, делает большую часть времени, находя объяснения любым поступкам своих близких: наверное, есть причины, есть то, о чём не сказать вслух — но иди ты к чёрту, Фред, хоть один раз можно не заставлять догадываться о всех твоих хитросплетениях, почему нельзя сказать прямо? Брайану, пожалуй, больнее, чем остальным, ведь Queen — это его детище, это он стоял у истоков, но — держать всех вместе на протяжении стольких лет и позволить всему рухнуть в одночасье? Нет, милые, не дождётесь, не так всё просто, — воет внутри него та часть, которую Фредди любил называть bitchy, но Мэю плевать, как там и что, сейчас он хочет сбежать подальше от самого себя, от собственных мыслей и от всей этой отвратительной ситуации. Как-нибудь справятся.***
Брайан невольно вздрагивает, когда спустя долгое, по его меркам, время в его квартире раздаётся звонок: ему кажется, что если он сейчас снимет трубку, что-то произойдёт. Что именно — он и сам пока не до конца понимает. Телефон разрывается треском, а Брайан всё медлит. Пару секунд он держит руку на трубке, не снимая её и пытаясь угадать, чей голос услышит: надеясь, что хотя бы в этот раз ему это удастся. Не угадывает. — Это Майами. Брайан вежливо улыбается, забывая, что на другом конце провода собеседник вряд ли догадывается о выражении его лица — но манеры есть манеры, хотя иногда их хочется послать так далеко, как не удаётся подчас даже Роджеру при всей его богатой фантазии. — Как ты, Брайан? — интересуется Джим, а Мэю сейчас меньше всего хочется говорить о себе. — Ничего. Спасибо. Понемногу разгребаю дела, знаешь, накопилось... — Он вовремя осаждает себя и спрашивает в ответ: — Давно тебя не слышно, Джим. Какие новости? — Брайан прислоняется спиной к стене и начинает ковырять обои пальцем: совсем как в детстве, когда во время очередной эпидемии гриппа нужно было пнуть свою вечно смущающуюся натуру интроверта и позвонить однокласснику: домашние задания никто не отменял, да и учёба никогда не была для Брайана в тягость. Со временем смущение куда-то подевалось. Не до конца, конечно, но всё же... Менеджер набирает в грудь побольше воздуха, чтобы ответить на вопрос и тем самым хоть немного отсрочить то, зачем звонит на самом деле, но понимает: тянуть кота за хвост лучше не стоит. — Знаешь, Фредди звонил, — будто бы невзначай начинает Джим. И понимает, что был тысячу прав, выбирая, кому позвонить: не взрывному Роджеру, который и слушать бы не стал, а моментально бросил бы трубку, красочно послав и Фредди, и заодно ни в чём не повинного Майами, не сдержанному обычно Джону, который тоже вряд ли бы стал слушать о взбалмошном вокалисте, выкинувшем этот фортель с уходом из группы на неопределённый срок. Джим думает, что не ошибся, набрав номер Мэя, но даже несмотря на это чувствует, как внутри Брайана начинается шторм. — Неужели? — с прохладцей переспрашивает Мэй, приподнимая брови. Сердце начинает колотиться быстрее, в голове калейдоскопом мелькают события того дня, а в груди мгновенно поселяется мерзкое чувство. — С чего бы вдруг он вспомнил о нас? Ему же никто не нужен. — Просил передать, что хочет поговорить. — Джим выкладывает всё как есть, без напускной вежливости, без прикрас: притворства Майами видит в избытке каждый день, но в разговоре с Брайаном он не хочет просыпать ни крупинки лицемерия. Тот заслужил искренности. — Просто поговорить. Брайан прерывисто выдыхает мимо трубки, прикрывая микрофон рукой. Teo torriate, да? А потом бросить всё к чертям, наговорить ужасных слов, свалить в закат и вернуться как ни в чём не бывало? — Ты уверен, Джим, что нам есть о чём разговаривать? — ядовито осведомляется Брайан. Обида волной поднимается в нём, и хочется по-детски надуться, отвернуться от всех проблем, ничего не решать и не думать о будущем группы, хотя будущее-то есть, просто надо... что? Надо вернуться к началу? — Он ясно дал понять, что справится без нас. Вот пусть и справляется. Джим молчит. За годы работы с этой темпераментной группой он успел изучить характеры музыкантов и отлично понимал их настроения: сейчас Майами знает наверняка, что Брайан очень близок к точке, в которой люди перестают контролировать свои слова и бьют в самое сердце. Но его можно понять, как и Джона, как и Роджера: они имеют полное право обижаться. — Он сожалеет, что выбрал не тот путь, — осторожно продолжает Джим. — И понимает свою вину. Брайан... поговори с ребятами. Я предупредил Фредди, что вы не хотите его видеть, но, может быть, вы передумаете? — Майами ждёт, что Брайан скажет хоть что-нибудь, но в трубке раздаётся лишь потрескивание. — Дай мне знать. Я передам ему. Мэю с трудом удаётся вернуть себе самообладание. Он делает медленный вдох-выдох и произносит: — Хорошо. Я позвоню.***
Весь день катится к чертям. Мысли путаются, дела не ладятся, а Брайан впервые за долгое время чувствует, что абсолютно бессилен перед этим состоянием. Единственное разумное решение — снять трубку и набрать Роджера, который хоть и психанёт, едва услышав о внезапном возвращении блудного вокалиста, но наверняка скажет хоть что-нибудь толковое, поможет Брайану решить гложущий его вопрос: за долгую жизнь бок о бок Мэй научился предугадывать действия друга ещё до пробуждения грозного и шумного вулкана. Слова замирают в горле тут же, стоит только Брайану подойти к телефону: чёрный, блестящий в солнечных лучах аппарат он начинает едва ли не ненавидеть. Гитарист снова блуждает по замкнутому кругу, натыкается на собственные сомнения, чувствует, как внутренности болезненно сжимаются не то от воспоминаний, не то от необходимости делать выбор, продолжать дальше, снова нырять в бездну творчества, по которой, признаться, он скучает так, как ни по чему больше. Фредди на взводе. Фредди мечется, не может усидеть на месте, он весь будто трепещущий парус: и это не то творческое возбуждение, которое овладевает им всякий раз, когда группа собирается вместе. Что-то не то, что-то новое: парни знают друг друга так хорошо, что слова им не нужны вовсе, чтобы понять происходящее. Но сейчас — сейчас всё не так, Фредди чего-то недоговаривает. Не может сказать прямо. — Что ты пытаешься сказать, Фред? — это Дики, тонко чувствующий, отлично понимающий любые настроения людей. Он, кажется, уже догадывается, но всё ещё молчит, желая, чтобы Меркьюри озвучил шальные мысли сам. Может быть, всё-таки ошибается?.. — Контракт. Брайан встряхивается от ностальгических настроений и решает: группа должна возродиться во что бы то ни стало. Не для того ведь они пробирались через дебри музыкальной индустрии, записывались по ночам и выступали на разогревах у других групп, чтобы сейчас, когда всё только пошло в гору, забросить свои мечты и вернуться обратно на землю, к скучному существованию без друзей и музыки? Он подходит к телефону, засунув подальше трепещущую натуру и взявшуюся непонятно откуда нерешительность, и набирает номер, который уже давным-давно въелся в память. — Алло? — раздаётся в трубке голос Роджера: хрипловатый тембр, до боли знакомый и желанный. Брайан давно не слышал его. — Алло, эй! Вы будете говорить? Мэй улыбается и начинает разговор спустя секунду. — Всего лишь хотел убедиться, что ты всё та же истеричка. Привет, Роджер. — Мэй? — он буквально чувствует, как на том конце провода Тейлор расплывается в тёплой улыбке. — Мэй. Твою мать. Почему ты не звонил? Я даже успел соскучиться. — Мог бы и сам позвонить, дурья твоя башка. Номер забыл, что ли? Я... — Брайан запинается. Заранее подготовленные слова о звонке Майами моментально куда-то улетучиваются, и остаётся только лишь придумать что-то новое. Не хочется говорить о важном по телефону, да и просто хочется увидеть друга: Мэй только сейчас понимает, насколько сильно скучает по суматошному барабанщику. — Знаешь что, Родж? Приезжай ко мне. Я тут... придумал кое-что, было бы здорово, чтобы ты послушал. Роджер ухмыляется, безошибочно распознавая фальшь в интонациях друга. — Солнышко, ты ведь знаешь, что я прекрасно понимаю, когда ты врёшь? Брайан хмыкает в трубку. — Я действительно придумал. И действительно хочу, чтобы ты послушал. Я ведь не сказал, что именно. — Гитарист снова чувствует себя так, будто на пару секунд оказывается в прошлом: рядом с Роджером, от которого ничего не скроешь, как ни старайся. — Да плевать, — пожимает плечами Тейлор, поудобнее перехватывая трубку. — Что там у тебя? Приехать надо? — Надо бы... — Ну, так бы и сказал. А то отговорки какие-то... Ты что, в пятом классе? Так и не научился врать. — Иди ты к чёрту. — И я тебя люблю! — Тейлор разражается хохотом прямо в трубку и бросает её обратно на телефон: последнее, что успевает услышать Брайан, — это позвякивание рычажка на аппарате. Джону позвонить почему-то проще: нет тягостного ощущения, что гитарист что-то делает неправильно: верно говорят, главное — начать, а дальше уже само пойдёт. Брайан договаривается о встрече, и Дики моментально соглашается: без лишних вопросов, без допытываний о предмете такой срочности. Джону никогда не нужны слова: он замечательно умеет читать настроения людей и зачастую понимает гораздо больше, чем ему хотят сказать. Мэй облегчённо выдыхает: через пару часов они снова будут вместе. Почти вместе.***
В ожидании друзей Брайан совершенно не находит себе места: квартира внезапно становится тесной, потолок давит своей тяжестью и сияющей белизной (кто вообще придумал слишком совершенные оттенки?), а стены будто наплывают со всех сторон, грозясь превратить Мэя в бесформенное сплющенное пятно. Он заваривает чай, достаёт чашки и проверяет, что есть в холодильнике и чем можно угостить друзей: сегодня ему хочется сохранить у всех троих трезвый рассудок. Джон и Роджер появляются в одно время: заваливаются в квартиру Брайана, потешаясь над какой-то шуткой барабанщика, и не сразу успокаивают смех. — Ты посмотри, он уже и чай заварил! — возвещает Роджер, бесцеремонно стаскивая с тарелки шоколадное печенье. — Неужто и впрямь дело серьёзное? — Просто так я бы не стал отвлекать вас от своих дел, — сдержанно замечает Брайан, попутно делая в уме пометку о том, как ему на самом деле не хватало этой роджеровой непосредственности. — Джон, прости, что вытащил тебя, наверное, мне стоило предупредить заранее, но... Джон лишь машет рукой: — Это ничего. Всё равно я сегодня абсолютно свободен, да и знаешь, для тебя я бы всегда нашёл время, хорошо? За беседой, перетекающей в повседневно-бытовое русло, время летит незаметно: сметается печенье, заканчивается чай, а неловкость после долгой разлуки так и не появляется: пожалуй, полутора десятка лет общения хватает для того, чтобы суметь сблизиться настолько, что пройди хоть сколько времени — между парнями всё равно ничего не изменится. Брайан надеется, что этот тезис нельзя будет оспорить и после его рассказа о звонке Майами. События развиваются по самому предсказуемому сюжету, и Мэй практически не удивляется, когда Роджер в одночасье превращается в пылающий огонь: к его эмоциональным всплескам давно привыкли. — Да пошёл он! — рычит Роджер, а в глазах разражается летняя гроза: и это не романтика, не метафоры, а по-настоящему страшное явление. Тейлор — натура вспыльчивая, это давно не новость, но не каждому удаётся настолько вывести его из себя. — В смысле, вот так просто, да? — Родж… — начинает Джон, намереваясь угомонить бурю, но сразу же терпит поражение: Тейлор подскакивает со стула, будто на тот внезапно пускают разряд тока, и впечатывает кулак в стену. — Тейлор, я всё понимаю, но твои руки тебе всё же понадобятся, — доверительно сообщает Брайан, перехватывая запястье барабанщика: на костяшках сквозь содранную кожу начинают проступать капельки крови. — Поверьте, я тоже зол на Фредди, и расстроен, и обижен, как и вы, но... вам не кажется, что мы уже достаточно взрослые люди, чтобы решать проблемы цивилизованно, а не сидеть по разным углам и играть в свои игрушки, как дети? — Значит, он играет в звезду, а мы должны решать проблемы? — Джон наклоняет голову вбок, глядя поверх плеча Брайана. — По-моему, не слишком-то справедливо. — Да, но в данном случае Фредди уже первым пошёл на компромисс. — Мэй возвращается за стол, а Роджер так и продолжает стоять у стены, небрежно прислонившись к ней плечом и скрестив руки. — А чтобы он при всём его невозможном характере решился на такое, — это, друзья мои, нечто невообразимое. В голове Джона мысли мелькают со скоростью сменяющих друг друга нот в соло. Queen — семья, Queen — мелодия, из которой нельзя просто так выкинуть составную часть. Фальшивые ноты — без них никуда, ведь разве сочиняют песню, ни разу не ошибившись? Ноту поправляют, ищут нужную тональность, которая идеально впишется в будущий шедевр, и ставят обратно в мелодию, но никогда из-за одной неточности не жертвуют всем творением. Так неужели стоит перечёркивать всё, что они создали, вместо того, чтобы исправить ошибку? — Я не против дать ему шанс, — наконец медленно произносит Джон, разбивая вязкую и неуютную тишину. — В конце концов, мы слишком давно друг друга знаем, чтобы разойтись из-за такого косяка, верно? Мы можем прийти к соглашению, обговорить всё то, что нас не устраивало в работе, потому что... не будет ли ещё большей ошибкой согласиться окончательно всё разрушить? Роджер наконец отделяется от стены, эмоции на его лице сменяются одна за другой: кажется, он до сих пор не может принять верное для себя решение. Для него Фредди — не просто вокалист, не просто друг, а лучший, мать его, друг, с которым они ещё до Queen впроголодь сидели в закутке Кенсингтонского рынка, деля пополам все печали и радости и поддерживая любые, даже самые сумасбродные затеи. Роджер не умеет долго обижаться, но не хочет мириться первым, знает, что простить Меркьюри его слова не так-то легко, но в глубине души понимает: кажется, он почти простил. Даже если пока этого не признаёт. — Хорошо. Но если я придушу его при встрече, — холодно сообщает Тейлор, — это будет ваша вина. Расходятся друзья уже далеко под вечер: атмосфера внезапно становится в тысячу раз приятнее и не создаёт впечатления неправильности и неопределённости. Они вспоминают прошлые туры и поездки по ночным дорогам, смеются над старыми шутками, которые давно уже перекочевали в разряд «семейные», и — неужели? — делятся планами на будущее, негромко, чтобы не спугнуть удачу, рассказывают о новых песнях и идеях. Около полуночи Брайан звонит Майами, забивая на правила этикета с запретом на звонки после ужина, и договаривается о встрече.***
На следующий день Брайан ждёт парней в паре остановок от офиса Майами: до важного разговора хочется побыть вместе, настроиться на нужную волну. Джон приходит минута в минуту к назначенному Мэем времени, а обычно пунктуальный Роджер появляется спустя десять минут, выруливая из-за поворота неспешным, вальяжным и слегка расхлябанным шагом. — Роджер, тебя что, подменили за ночь? — приподнимает бровь Джон, удивлённо косясь на Тейлора, довольно-пакостное выражение на лице которого не предвещает ничего хорошего. — Что ты, солнце, — самым милым голосом тянет Роджер. — Всё в порядке. Я же пришёл. Кстати, давайте ненадолго зайдём вот в эту кофейню: не выспался совершенно, хоть кофе себе возьму... По виду Тейлора, который сияет пёстрой гавайской рубашкой и будто озаряет своим лицом всю улицу, ни на секунду нельзя подумать о том, что тот перенёс бессонную и полную волнений ночь: скорее напротив, уж кому и повезло сегодня выспаться, так это Роджеру. Джон фыркает, ясно понимая намерения демонически ухмыляющегося барабанщика, а Брайан — скорее для проверки своих догадок — качает головой, констатируя: — Мы опоздаем, Родж. Роджер снова ухмыляется, из его глаз сыплются озорные искры, заодно поджигая тлеющие угольки хулиганского духа такого правильного с виду Мэя. — Неужели, Брайан?