Морфин

       — Как тебя зовут? — спрашивает Анна.        — Рон, — произносит он, смотря мне в глаза, — меня зовут Рон Флинт.        От жуткого волнения и всего произошедшего мне могло бы показаться, что он смотрит только на меня, но когда я начинала ловить вопросительно-недоумевающие взгляды оборачивающихся на меня людей, все сомнения отпали. У меня возникает всё больше вопросов, на которых я не нахожу ответов.        — Рон, вы с Дереком друзья? — не унимается девушка.        Наверняка этот эпизод захотят вставить в репортаж или использовать где-нибудь ещё, например, в интервью, и поэтому Анна старается выжать из этого диалога все соки.        — Мы одноклассники, — говорит он, словно бы адресуя ответ на вопрос мне, — но не друзья.        — Ясно… — говорит Коннорс, улыбаясь какой-то особенной улыбкой в одну из камер, — сколько тебе лет?        — Шестнадцать, — вполголоса отвечает он.        Ему шестнадцать лет, возможно, у него будут хоть какие-нибудь шансы выжить. По крайней мере, благодаря своей привлекательной внешности он сможет завоевать внимание спонсоров. Только они могут помочь трибутам на арене: прислать лекарства, продукты питания или другие необходимые вещи.        Чарующие аквамариновые глаза Рона продолжают испепелять моё лицо.        — Что ж! — говорит Анна, оглядываясь по сторонам. — Трибуты, пожмите друг другу руки.        Коннорс подводит бедняжку Лили к Рону. Он неохотно переводит взгляд с меня на дрожащую девушку. Смотрит на неё то ли с жалостью, то ли с отвращением, отчего даже мне становится как-то не по себе. Первым протягивает руку Рон, затем Лилия, посмотрев на одобрительно кивающую Анну, неуверенно протягивает свою. Он сжимает её ладонь и произносит одними губами какое-то слово. Хоть у меня и был опыт чтения по губам, сказанное мне разобрать не удаётся. Лицо Лили бледнеет, и она почти силой вырывает свою руку из его железной хватки.        — Поаплодируем трибутам дистрикта шесть! — с воодушевлением говорит Анна.        Мы аплодируем, но не радостно, как, наверное, желала того Конорс, а, скорее, с… сожалением? Гордостью? Или восхищением? Я не знаю. Взгляд Рона снова направлен на меня. Я больше не в силах противиться моим чувствам, и на моих глазах выступают слёзы. Интересно, что в этот момент чувствует Дерек?        Я рассматриваю прекрасное лицо трибута. Нет, я могу говорить с уверенностью, что мы не то, что незнакомы, мы даже нигде не пересекались. Так кто же этот таинственный парень, спасший моего брата? Спустя несколько секунд после моих размышлений до меня доходит: Рон спас не только Дерека, но и меня тоже! Если бы не вызвавшийся доброволец, то брат в качестве трибута отправился бы в Капитолий, но перед этим попрощался с родными и близкими. Из родных и близких у Дерека была бы только я… без тёти. Наша тайна всплыла бы наружу… От одной только мысли у меня сводит живот от страха. Вытираю слёзы с щёк и одними губами шепчу ему «Спасибо». По-моему, он понял, что я сказала, потому как на его лице проскальзывает что-то вроде грустной ухмылки. Конечно, моим жалким словом, которое ровным счётом ничего для него не значит, я не смогу отблагодарить его. Да и вообще, ничем нельзя отплатить этот долг, поэтому мы с Дереком останемся вечными должниками. Спустя несколько короткий мгновений трибутов провожают миротворцы. Рон и Лилия покидают сцену. Сейчас их отведут в специальное место, где они попрощаются со своей семьёй, а потом их ждёт Капитолий.        В моём мозгу срабатывает щелчок, и я уже во всех деталях прокручиваю в голове мою идею. Надеюсь, получится. Озираюсь по сторонам, пытаясь найти выход, но все мои попытки тщетны. У меня слишком мало времени! Все люди только-только начинают расходиться, а с такими темпами я ничего не успею. Без разбору ступаю на ноги, протискиваюсь сквозь толпу, расталкивая других и, оказавшись за пределами площади, со всех ног мчусь к книжной лавке. Через минут десять, а может, даже через пять уже стою в назначенном месте. Нервно отряхиваю платье и поглядываю на часы ратуши. Вскоре на линии горизонта появляется Дерек.        — Дерек, Дерек, — трепещу я. — Я… я так испугалась.        Его тело напряжено и зажато. Он молча гладит меня по голове.        — У меня есть идея. Идём скорее, мы должны отблагодарить его, — говорю я, поднимая глаза на брата.        — Нет, — отрезает он.        Что?.. В смятении я отстраняюсь от Дерека и смотрю ему прямо в глаза. В чём дело? Разве брат не благодарен добровольцу? Рон спас нашу семью от ужасной опасности: меня от приюта, тётю от кошмарного наказания, а брата от Игр в конце-то концов. В первую очередь именно Дерек должен высказывать слова благодарности. Почему же он так недружелюбен по отношению к парню? Я вспоминаю лицо Рона: русые волосы, загадочные бирюзовые глаза, густые брови, губы, изгибающиеся в мягкой улыбке. Да он — живое воплощение невинности и исключительной красоты! Откуда такая неприязнь? Что-то подсказывает мне, что до этой жатвы у них было нечто ужасное, после чего оба начали питать друг к другу тихую ненависть. В голове невольно всплывают слова Рона: хоть и учатся в одном классе, но не друзья. Пытаюсь отыскать зацепку на лице брата, но оно, точно мрамор, лишено всяких проявлений эмоций. Глаза холодны и спокойны.        — Ты объяснишь мне? — не в силах задавать наводящие вопросы, прямо спрашиваю я.        — Нет, — говорит Дерек.        Я смотрю на него, и чувствую зарождающиеся порывы негодования, ужаса и даже злости. Дышу глубоко, стараясь не выдать свой гнев.        — Почему? — всё же резко вырывается у меня.        — Это не обсуждается, родная, — отвечает он, делая свой голос более низким.        — Почему ты не хочешь элементарно пожелать ему удачи на арене? — спрашиваю я, чувствуя, как к горлу подступает комок.        — Нас не пустят к нему, — ещё более холодно отвечает брат.        — Мы должны попытаться, — настаиваю я, дёрнув его за руку. — Дерек, он спас тебя, а мы, быть может, видели его в последний раз в жизни.        — Я буду на это надеяться! — чуть ли не крича прошипел он.        Это была последняя капля. Из моих глаз брызжут слёзы.        — Прости, — шепчет он, — нет, я не хотел.        — Ясно, — говорю я, поправляя волосы дрожащими руками. — Хорошо, не будем обсуждать это.        — Мира, ты просто не понимаешь, — как-то жалобно молвит он.        Я удивляюсь брату всё больше и больше. Сначала он ведёт себя крайне странно, отказывается прояснить ситуацию, не отвечает на мои вопросы… а теперь и вовсе принимает меня за какую-то глупышку, ссылаясь на то, что я просто чего-то не понимаю. Я смотрю на грустное лицо Дерека: тёмно-карие глаза печально разглядывают что-то вдалеке, чёрные брови слегка нахмурены, словно бы он озадачен чем-то важным, тонкие губы находятся в полуоткрытом состоянии. Даже ветер с какой-то особенной тоской играет с его угольного цвета волосами. Он переводит печальный взгляд на меня.        — Пожалуй, домой пойду, — говорю я.        — Надеюсь, ты когда-нибудь сможешь меня простить, — еле слышно шепчет он.        Простить? За что? О чём это он? Только бы не… сжав губы, дотрагиваюсь ладонью до его лба. Мои догадки верны: он бредит. Его лоб, словно раскалённый металл.        — У тебя горячка, Дерек, — с дрожью в голосе сообщаю я.        — Правда? — удивляется он, расплываясь в какой-то непонятной улыбке.        — Тебе срочно нужно в постель, — я стараюсь делать мой голос уверенным, будто знаю, что нужно делать в таких ситуациях.        Я беру его за руку и тяну в сторону дома. В груди всё сжимается от страха: я не знаю, как лечить людей, больных лихорадкой. С ужасом понимаю, что рассчитывать придётся только на себя. Все телефонные звонки прослушиваются, я не могу говорить с тётей, да и во время работы до неё не достучаться. А если бы и дозвонилась, толку-то? Она ровным счётом такой же врач, как и я сама. Ладно, разберусь на месте. Быть может, где-то на чердаке у нас завалялись старые медицинские книги. Нет, лучше будет, если я уложу Дерека в постель, а сама сбегаю за помощью. А вдруг что-то случится? А если ему станет совсем плохо, а меня даже не окажется рядом? Придётся попросить кого-то сходить за врачом. Я надеюсь, что соседи согласятся протянуть нам руку помощи.       Шаг за шагом мы приближаемся к нашему дому. Чувствую, что Дерек совсем расклеился, и я уже начинаю ощущать вес его тела на себе. Сердце изнывает от жалости к брату, но я стискиваю зубы, собираюсь с духом и, не обращая внимание на физическую усталость, прибавляю темп.        С горем пополам мы зашли внутрь, но самой большой проблемой было отвести Дерека в его комнату, на второй этаж. С паникой смотрю на лестницу и осознаю, что он не осилит её. Укладываю его на диван.        — Дерек, ты пока полежи тут, а я тебе в другой комнате постелю, — говорю я, убирая мокрые волосы со лба брата.        — Не бойся, — у него даже получается выдавить улыбку, — я смогу дойти.        — Сможешь? — спохватываюсь я. — Хорошо, тогда идём. Идём, я помогу.        Дерек поднимается и довольно уверенным шагом направляется к лестнице. Но вот подъемы по ступенькам даются ему куда уж с большим трудом. Я служу для него опорой, и спустя минуты две-три мы преодолеваем это, казалось бы, непосильное препятствие. Его ноги совсем не держат его. Я смотрю на его измученное лицо, и меня начинает захватывать ужас.        — Давай, ещё немного, — подбадриваю я.        Я вспоминаю сегодняшнее утро. Дерек чувствовал себя нормально, ни на что не жаловался. Что же могло произойти? Хотя, быть может, он скрыл от меня плохое самочувствие. Наконец-то мы добираемся до его комнаты, и он мешком падает на кровать. Меня накрывает новая волна паники, я боюсь, что-то, что я назвала горячкой, вовсе не горячка, а что-то более серьёзное. Сейчас у меня нет времени на раздумья, необходимо что-то делать.        — Тебе нужно переодеться, — шепчу я, кинув взгляд на шкаф.        — Не смогу, — сухими губами молвит Дерек.        Конечно, он пальцем пошевелить не может, о чём может идти речь. Он слишком слаб. Не знаю, заметил ли он, но я почувствовала, как к моим щекам прилила кровь. Поколебавшись, я предлагаю переодеть его. Неохотно, с долей смущения, но брат соглашается. Я отворяю дверцы шкафа и ищу одежду из лёгкого дышащего материала. Гардероб Дерека, как и любого жителя нашего дистрикта, не очень богат, поэтому выбирать долго не приходиться. Достаю какую-то белую рубашку из хлопка. Глаза Дерека прикрыты, на лбу выступили капельки пота, волосы мокрые. Расстёгиваю пуговицы на его серой рубашке, приложив немало усилий, поднимаю брата и с трудом снимаю её. Тело влажное, это значит, что его организм борется, а это уже хорошо. Расстёгиваю пряжку ремня, молнию, и аккуратно снимаю штаны. Хоть мы и брат с сестрой, но я всё же чувствую неловкость.        — Как это странно выглядит со стороны, — шепчет он, ухмыляясь.        Я чуть было не подавилась воздухом. Даже в такие кошмарные моменты он находит такой повод для шутки. Уже автоматически начинаю придумывать колкую фразу в ответ, но потом вспоминаю, что он бредит и не понимает, что говорит. Снисходительно сжимаю губы в полоску и смущённо улыбаюсь, ведь в какой-то степени он прав.        Укрываю Дерека одеялом, затем кладу одежду на полку шкафа. Брат лежит неподвижно и с закрытыми глазами, лишь тяжёлое вздымание его груди свидетельствует о том, что он дышит. Спускаюсь на кухню. Не знаю, чем можно поить брата, поэтому мой выбор останавливается на остывшей прокипяченной воде, ведь она точно ему не навредит. Беру графин, в который перелила воду из чайника, граненый стакан и снова поднимаюсь наверх. Дерек с жадностью выпивает всё до последней капли, и я доливаю ему ещё. Представить страшно, как его мучила жажда.        — Скоро вернусь, — говорю я, мысленно моля бога, чтобы соседи согласились нам помочь.        — Куда ты? — приподнимая голову, спрашивает Дерек.        Только сейчас замечаю, что здесь душно. Открываю окно, чтобы в комнату заходил свежий воздух.        — Попрошу Флетчеров, чтобы позвали тебе врача, — отвечаю я, направляясь к выходу.        Сердце колотится как ненормальное. Почему это происходит именно сейчас и именно с нами? Я выхожу из дома, и меня тут же встречают слепящие лучи солнца. Наш дом расположен немного вдалеке от остальных, однако дорога к дому наших ближайших соседей не очень долгая. Тем не менее я остаюсь осторожной и бдительной: в этой части дистрикта любят бродить миротворцы. Сегодня, в день Жатвы, их пруд пруди, а это значит, что наша встреча, скорее всего, неизбежна. Быстрым шагом я иду по знакомым переулкам. Примечаю верхушку старой вишни, значит, цель близка, через несколько минут я окажусь у дома Флетчеров. Выходя из-за поворота, я чуть ли не сталкиваюсь лицом к лицу к двум полицейским. Они одеты в свою идеально белоснежную форму, их обувь вычищена до блеска. В жилах кровь стынет, но я стараюсь вести себя естественно, чтобы не вызвать лишних подозрений. Решаю прикинуться невинной овечкой, хлопаю глазками и, обходя их стороной, продолжаю идти как ни в чём ни бывало. Они провожают меня пристальным взглядом. Доходя до конца дороги я уж было спокойно выдыхаю, как вдруг меня кличет один из них:        — Девочка!        Не понимаю, что я сделала не так? Если позвали, значит, где-то оплошала. Вдруг вспоминаю, что на мне надето капитолийское платье. Неужели меня так просто раскусили? Что ж, если начнут задавать вопросы, скажу, что платье сшили на заказ. Нет, не поверят, ткань слишком дорогая, чтобы её сочли за здешнюю, не говоря о пришитых к воротнику бусинках. Украшением одежды в нашем дистрикте почти не занимаются, в вещи больше ценят её практичность и качество, нежели цвет или узор. Ах, что бы в этой ситуации делал Дерек? Он бы не показал свой страх, наоборот, держался прямо, уверенно и не подал бы виду растерянности. Прокрутив все эти мысли за долю секунды, я останавливаюсь и с детской покорностью поворачиваюсь к ним лицом. Глаза миротворца плутовски сужаются.        — Чулочек подтяни, — кивает он на мои ноги, и его лицо приобретает самодовольное выражение.        Хорошо, если он этого хочет, я буду играть по его правилам. Через не хочу выдавливаю из себя благодарную улыбку и подтягиваю сползший чулок. Он и его приятель ухмыляются. Если бы они только знали, до чего все они мне противны. Воспользовавшись моментом, пока миротворцы как-то переглядываются между собой, я ускользаю из их поля зрения.        Я потеряла слишком много времени. Брат мучается от боли, я должна как можно быстрее позвать на помощь. Мой быстрый шаг постепенно переходит в бег. В голове всё крутятся мысли о миротворце, Дереке, Жатве и… конечно, о Роне. Все ужасные события посыпались за меня, точно град. Как прежде уже никогда не будет, поэтому я надеюсь на то, что всё потихоньку наладиться. Я научусь жить с этим. Эта мысль почему-то успокаивает меня. Сама не замечаю, как оказываюсь около дома Флетчеров.        — Здравствуй, Мирабель, — приветствует меня белокурая миссис Флетчер. — Я слышала, имя твоего брата вытянули на Жатве. Как хорошо, что нашёлся доброволец! У вас всё в порядке?        — Здравствуйте, — быстро говорю я, желая побыстрее перейти к самой просьбе, — на самом деле у нас случилась беда, мне нужна ваша помощь.        В ту же секунду пухлое лицо миссис Флетчер вытягивается и приобретает выражение недоверия:        — Какая беда?        — У Дерека горячка, нужно срочно позвать доктора, — тараторю я, наблюдая за её выпученными от удивления глазами, —я бы и сама сбегала, но это слишком далеко, я боюсь, что ему станет совсем плохо, а он дома один…        Веки миссис Флетчер слегка сужаются, она поняла, что тётушка Габриэль на работе. Во всём дистрикте о нашей тайне знает только эта небольшая семья. Когда-то мы всецело полагались друг на друга много лет, но незаметно для меня наши тёплые отношения превратились в холодные. Я с надеждой смотрю в голубые глаза нашей соседки. Согласиться ли она протянуть руку помощи в этот раз?        — Ах, душечка, конечно, — не дав мне закончить предложение, говорит она. — Беги домой, я попрошу Софи сбегать за доктором.        Вся тяжесть, висевшая на моей душе, тут же спадает. Я благодарю её настолько долго, насколько позволяет время, а затем спешу назад, к Дереку. Решаю выбрать другой путь, мне не очень хочется снова встретить миротворцев. Ступаю по такой родной и давно знакомой разбитой плитке. Отсюда, с дальнего конца дистрикта шесть, через густо посаженные деревья, можно разглядеть железнодорожный переезд. Чёткая грань между дорогими высокоскоростными поездами и старенькими, разваливающимися паровозами действует мне на нервы. Думаю, не нужно объяснять для каких слоёв общества предназначен тот или иной транспорт. Железнодорожные пути выглядят, точно запутанный клубок нитей. Я всегда удивлялась, как машинисты спокойно ориентируются в этой неразберихе. Вдруг моё внимание привлекает белоснежный поезд, окружённый миротворцами. Я сбавляю шаг, моё сердце проваливается куда-то внутрь. Наверное, именно на этом поезде Рон и Лили отправятся на верную смерть, в Капитолий. Положительный настрой, который я успела приобрести несколько минут назад, исчезает. Я снова погружаюсь в пучину раздумий и грусти.        Хоть выбранная мною дорога и более длинная, я всё же преодолеваю расстояние примерно за такой же промежуток времени, как если бы шла по первому маршруту. Придя домой, обнаруживаю брата спящим. Наверное, он в беспамятстве. Закрываю окно, затем осторожно, чтобы не потревожить Дерека, сажусь на край кровати. Остаётся дожидаться помощи. Малышка Софи, дочь миссис Флетчер, наверное, не понимает, что от неё зависит будущее состояние моего брата. Щупаю его лоб: такой же горячий. Жду минуту, другую, время тянется, как резина. Доктора всё ещё нет. Потеряв терпение, я начинаю выглядывать в окно. Вдалеке я вижу два силуэта: маленькая Софи и кто-то идущий рядом с ней. Я подрываюсь и молнией спешу вниз.        На пороге стоит доктор, в метрах пяти от него — Софи. Я благодарю девочку и приглашаю доктора войти внутрь. С Флетчерами разберусь потом, нужно будет подготовить для них что-то в знак признательности, но сейчас на это у меня нет времени.        — Какая у него температура? — спрашивает доктор, поднимаясь за мной по ступенькам.        — Ещё не мерили, не успели, — отвечаю я.        Он поднимает брови, словно бы первое, что я должна была сделать, так это сидеть и мерить брату температуру, а не позвать доктора. Оставляю дурные мысли в его адрес у себя в голове. Ссорится с ним никак нельзя, по крайней мере, в ближайшее время.        Мы заходим в комнату Дерека, он лежит в точно таком положении, не просыпался. Не будя брата, доктор молча щупает его влажный лоб.        — Когда это началось? — вполголоса спрашивает он.        — Чуть меньше часа назад, но я не уверена.        Доктор хмурится и начинает поднимать рубашку Дерека. У меня перехватывает дыхание. Я не верю собственным глазам: совсем недавно чистая кожа брата сейчас красная и покрыта непонятными волдырями.        — Как я и думал, — еле слышно бормочет доктор себе под нос.        Я пытливо смотрю на мужчину, но он явно не торопится вынести вердикт.        — Что это? — не выдержав, спрашиваю я с ужасом в голосе.        — Проделки Капитолия, — поднимает на меня глаза доктор. — Столичные врачи любят проводить эксперименты над людьми из обычных дистриктов.        Мой мозг отказывается воспринимать услышанное, я не могу вымолвить ни слова. Доктор же, не беря во внимание моё шоковое состояние, продолжает свой рассказ:        — Чаще всего под удар попадают восьмой, девятый, ну, и наш дистрикт, разумеется. Ты думала, что они тестируют свои вирусы на мышах? Твой брат уже седьмой за три только дня, — информирует он, кивая головой на Дерека. — Симптомы одни и те же, разве что эта странная сыпь…        — И что нам делать? — сквозь ком в горле спрашиваю я.        — Есть одно средство, — неохотно говорит доктор.        — Тогда вылечите его, — говорю я, слыша в своей мольбе нервные истерические нотки.        Мужчина косо оглядывает меня и поджимает губы.        — Но оно очень редкое, а поэтому дорогое, я боюсь…        — Мы сможем заплатить за него, — перебиваю я его, — просто помогите моему брату.        С отчуждённостью доктор называет мне стоимость сыворотки. Мои губы начинают дрожать от волнения: это заоблачная сумма. Я сомневаюсь, что в нашем доме вообще когда-либо водились такие деньги. Видя моё смятение, доктор спешит меня успокоить:        — Да, эта сыворотка очень дорогая, — молвит он. — Мы можем использовать лечебные травы… хоть это и не так эффективно, но результат уже появится примерно через неделю.        Я бросаю на него дикий взгляд. Разве может человек испытывать такие мучения целую неделю, чтобы ему только немного полегчало? Как я поняла, если Дерека будут лечить травами, то о нормальном выздоровлении и речи идти не будет. Доктор, словно бы прочитав мысли в моих глазах, опускает голову.        — Можно я попробую найти хотя бы… часть? — шепчу я.        Доктор пожимает плечами и делает утвердительный кивок головой. Наверное, он понял, что мои жалкие попытки будут бесполезны, но не захотел лишать меня надежды. Первым делом я иду в свою комнату и достаю деньги, хранившиеся в моём тайнике. В повседневной жизни мои накопления можно считать за довольно крупную сумму, но по сравнению со стоимостью лекарства, это мелочь. Я вздыхаю и направляюсь в комнату тётушки Габриэль. Терпеть не могу рыться в чужих вещах, но сейчас у меня нет выбора. Я знаю, где она хранит деньги, припасённые на чёрный день. Кажется, он настал. Надеюсь, тётя не будет злиться. Если бы я знала, где находятся деньги Дерека, можно было бы добавить и их, но я не владею этой информацией. Спрашивать у него — не вариант, он сразу догадается о моих намерениях и запретит тратить такие огромные деньги ради его выздоровления.        Неожиданно вспоминаю, что тётушка оставляла нам деньги на неделю. Может, они смогут покрыть стоимость лекарства? Я иду на кухню, наверное, где-то тут Дерек спрятал их. К счастью, оказываюсь права, они находятся в нижнем ящике гарнитура. Пересчитываю деньги. Всё ещё не хватает. Тогда я вдруг резко вспоминаю о том, что крупная банкнота покоиться в одной из моих старых книг. Взволнованная мыслью, что мы имеем все шансы купить сыворотку, я взбегаю вверх по лестнице, не касаясь перил. Времени на аккуратность нет, поэтому я, точно взбудораженный вор, потрошу книги одну за другой. Одна, вторая, седьмая, пятнадцатая — тщетно. Я беру в руки очередную книгу, и уж было после тряски вверх тормашками готовлюсь кинуть её к остальным, лежащим на полу, как вдруг из неё вылетает купюра. Я медленно наклоняюсь, чтобы поднять её. С горечью в сердце осознаю, что даже этого мало. Почему-то в моём сердце не потухает огонь надежды, я иду к доктору.        — Это всё, что было, — говорю я, входя в комнату.        Я протягиваю ему деньги. Чем-то удивлённый, он смотрит то на помятые купюры, то на меня.        — Я понимаю, что это мало, но может вы согласитесь...        Он поднимает указательный палец верх и трясёт им в воздухе, требуя моего молчания. Я подчиняюсь ему. Доктор, поглядывая на меня украдкой, пересчитывает деньги.        — Делать нечего, не умирать же ему, - говорит мужчина, запихивая купюры во внутренний карман плаща.        Мои глаза светятся от счастья.        - Но одним уколом разом ваш брат не отделается, — продолжает он, смотря мне в глаза. — Будет лучше, если мы растянем сыворотку на два дня.        — Разве это стерильно? — удивляюсь я.        У доктора вырывается смешок:        — Обижаете. В новых герметичных ампулах содержимое может храниться даже после вскрытия чуть ли не целый год.        Мои брови лезут на лоб. Чувствую себя глупой. Не удивительно, ведь я давно не интересовалась новыми медицинскими открытиями и изобретениями.        — Сколько раз в день нужно делать эти уколы? — интересуюсь я, обращая взор на спящего Дерека.        — Через каждые три часа, за исключением ночного сна, — отвечает доктор.        Я впадаю в замешательство:        — Вы будете так часто приходить к нам?        — Не думаю, — на выдохе говорит он. — Легче уж будет вас научить.        У меня кружится голова от одного вида шприцов. Да я не смогу сделать укол даже под дулом пистолета! Сообщаю доктору о моём страхе перед иголками, на что он выдаёт мне следующую фразу:        — Если вы действительно хотите, чтобы ваш брат выжил, то вы и страх преодолеете, и всё делать мигом научитесь.        Злобно щурюсь, глядя на мужчину, но в ответ ничего не говорю.        — Да поймите же, — говорит он, стуча кулаком в грудь, — вводить сыворотку необходимо строго в определённое время. А если я не успею к вам прийти или в этот момент последует ещё один важный вызов? Что тогда?        Я растерянно качаю головой:        — Хорошо, ладно. Я готова.        Мы стерилизуем руки странной жидкостью, затем натягиваем резиновые перчатки. Последующие несколько минут проходят для меня в адской панике и страхе. Еле-еле мужчина заставляет взять меня в руку шприц с сывороткой. Под его чутким руководством и напутствующими словами я ввожу тончайшую иглу под кожу Дерека, которую мы до этого протёрли спиртом. Наверное, он ничего не чувствует. Мужчина хвалит меня, но я сомневаюсь, что делаю процедуру правильно. Ввожу всего-то два-три миллилитра лекарства, а он уже спешит остановить меня. Неужели эта мизерная доза хоть как-то поможет? Ладно, ему виднее, он ведь хорошо знает своё дело. Аккуратно вывожу иголку, к месту укола прижимаю вату.        — Ну, — подытоживает доктор, стягивая перчатки, — для первого раза неплохо.        С благоговеньем вытираю капельки пота, выступившие меня на лбу от волнения.        Доктор просит меня записать время, чтобы я точно знала, когда нужно поставить следующий укол. Он оставляет мне жидкость для обработки рук, множество резиновых перчаток про запас (боялся, что некоторые могут порваться), шприцы и, конечно, саму сыворотку. Говорит, чтобы я строго-настрого хранила лекарство в тёмном месте.        — Если ему станет хуже или что-то пойдёт не так, сразу зовите меня, — говорит он, покидая порог, — я загляну к вам послезавтра.        Я киваю и закрываю дверь за доктором, но ещё долго смотрю ему вслед через окно.        Опустошённая как эмоционально, так и физически, я провожу остаток дня у кровати Дерека. Большую часть времени он спит, но когда просыпается, шепчет какую-то несуразицу: обрывки каких-то фраз и несвязные между собой слова, не имеющие смысла. Я даю ему немного воды, глажу по голове и напеваю какую-то монотонную мелодию. Тогда вскоре он успокаивается и засыпает снова. Как и наказал доктор, я ставлю уколы строго в определённое время.        Я не отхожу от него ни на минуту. И только лишь тогда, когда небо стало чернильным, а на его покрывале стали вырисовываться жемчужно-белые звёзды, я понимаю, что не ела почти весь день. Да, по правде сказать, я и голода не чувствую. Только страх, ужасный страх за Дерека.