Все, что останется...

Он курил на балконе съемной московской квартиры. Третью. Или четвертую. Прикуривая одну от другой. Крис нервничала. Последний год, нет, чуть больше уже, благодаря ей, у него получалось держать под контролем свои плохие привычки: коньяк и сигареты не были под запретом, но у них была договоренность, что все это будет стремиться к минимуму… Молчал. Долго. Липко. Она не мешала. Боялась услышать то, что витало в воздухе. Молчал. А в душе орал так, что на разрыв аорты. И главное, в музыку, как обычно, это не выливалось. А слова рождались, да, рождались, но не те. Такие вслух не скажешь… Потом зашел в комнату, поискал телефон, набрал номер и после нескольких гудков сухо произнес: — Напьемся сегодня？ Крис сжалась в комок. Опять. Опять все повторяется. После этого клубняка в чужом городе все летело к чертям. Уже трижды. Но, каждый раз ей удавалось его вытащить — почти сразу же следовал ее сольный тур, в который она тащила Макса с собой. У них было три фита и еще его присутствие стопроцентно гарантировало sold out. По коммерческой, не по какой другой причине, продюсеры шли навстречу. Но в этот раз не прокатило. Он категорически отказался, мотивировав запланированной записью на студии и подготовкой большого собственного тура на два месяца. Они разъезжались так надолго впервые за год. И это тоже волновало Крис. И было ей невыносимо тревожно. Макс положил трубку, услышав утвердительный ответ и обсудив предварительно место, привычно поцеловал ее в макушку, даже не заметив насколько она напряжена. Он и сам был напряжен. У него не было нормального сна третью ночь к ряду. С момента возвращения оттуда. — Прости. Сегодня я без тебя. Сегодня мы туда, где девочкам не место. — Максим, я ведь знаю. Я все знаю. Поговори со мной, — она смотрела на него своими огромными карими так, что холодело внутри. И обрывалось. И он ее так любил, что не понимал КАК с ней говорить об этом… — Да, кисунечка, обязательно поговорим. Завтра. Успеем до твоего отъезда. Наверно, ты права, надо. Я запутался. Он взял пачку сигарет, раздумывая не закурить ли опять. Повертел одну, но убрал назад в пачку, сунув ее в карман. — Мне больно. Правда. Мне кроме Сереги было не с кем. Мне тяжело тебе… Он обнял ее до хруста косточек, и поглаживая отросшее темное каре стал раскачиваться с ней из стороны в сторону, успокаивая ее и себя. Как бы танцуя. У нее скатилась огромная слеза, и он, заметив, целовал эту дорожку безгранично нежно. А потом посмотрел ей долгим горячечным взглядом в измученные глаза и выдохнул: — Прости ты меня. Я знаю, я виноват перед тобой. Я перед всеми виноват. Знала бы ты, как мне мерзко. И если бы не ты… Люблю тебя, малыш. Слышишь？ И не смей мне не верить! Он поцеловал ее в каждый глаз, ощущая соль на губах, привычно ткнулся в макушку и, прихватив куртку, вышел за дверь. Через пару минут лифт увез его вниз. Еще через пару хлопнула подъездная дверь, он сел на лавку и закурил. Пятую. За полчаса. Красный огонек долгой затяжки был виден с их четвертого. Она ждала, что он посмотрит наверх, стояла, роняла крупные капли слез на клумбу перед домом, закусывая губу, чтобы он невзначай не услышал всхлипов с балкона, мерзла до момента, как к дому подъехал знакомый кроссовер и увез его в надвигающуюся ночь. Напиться. *** Она пошла в кухню, открыла холодильник. Взяла вечный НЗ коньяка. Отлила почти целую чашку и стала пить маленькими глотками. Говорят, так быстрее пьянеют. А ей хотелось быстрей. Она взяла планшет, нашла видео реалити, принесла в кухню растянутую Максову кофту, завернулась в нее и клубочком устроилась на диване. — Да я верю тебе, Макс. Я верю. А ты себе？