Здесь водятся драконы

*** — Надеюсь, хоть здесь наконец найдем! — пропыхтела Мирка, преодолевая последние футы довольно крутой тропинки. Мы выбрались из ельника и, щурясь от солнца, остановились отдышаться на краю горного луга, безмятежно тонувшего в полуденном мареве. Стояло самое мое любимое время лета — середина июня. Но в тот день ни яркая зелень, ни солнце меня не радовали. На душе у меня было тяжело, от этого казалось, что и в плетеном коробе за спиной лежат не свежесрезанные травы, а камни. Все началось с того, что я подобрал лечурку. В ее дерево ударила молния. В конце весны и начале лета погода в Карпатах неустойчивая, как настроение у избалованного ребенка. За месяц жизни в Потайных Татрах я пронаблюдал, кажется, все в принципе возможные атмосферные явления вплоть до метели. Снег растаял так быстро, что я едва успел в него поверить. Но это точно был снег, и он шел тридцатого мая. В первые две недели июня грозы налетали словно из ниоткуда чуть ли не каждый день, и вот после одной из них я и снял совсем ослабевшую и дезориентированную малышку с обгоревшего поваленного ствола. На ночь я оставлял ее в виварии, где от террариума с саламандрами было достаточно тепло, а днем обычно носил с собой. Она полюбила сидеть у меня на плече, придерживаясь за воротник рубашки и тихонечко потрескивая, как сверчок. К ней уже почти возвратился здоровый цвет, и я начинал присматривать для нее новый дом. Это было не так просто, как может показаться. Каждый вид лечурок привязан к определенному виду растительности, но по остаткам дерева я не мог с уверенностью сказать, бук это был, молодой дуб или вообще явор, а фенотип у лечурок довольно изменчивый, так что внешность найденыша мне скорее мешала, чем помогала разобраться. На тот момент все предложенные ей деревья она отвергла. То ли домом ей служило что-то очень редкое в тех местах, то ли ей просто понравилось жить с людьми. Чтобы она восстанавливала силы поскорей, я кормил ее самым питательным, что можно было для нее найти — яйцами докси. Накануне я принес из леса очередную порцию и оставил на полке в виварии. Кто же знал, что мадам Бержер израсходует всех флоббер-червей на заживляющую мазь от ожогов и велит Мирке вывести новых! До сих пор не понимаю, как можно было перепутать заостренные с обоих концов яйца безобидных флоббер-червей с почти круглыми яйцами «кусачих фей». Но Мирка сделала именно это. Последствия были ужасны. Докси целой стаей вырвались из чана для червей, перебили столько лабораторной посуды, сколько смогли, разбросали и перепортили травы, искусали меня и кое-кого из обитателей вивария и в довершение всего нагадили в котел. Я боялся поднять глаза на мадам Бержер и был уверен, что этим эпизодом моя карьера магозоолога закончится навсегда — ярко, незабываемо и нелепо. Родня ничуть не удивилась бы. Мирка неожиданно горячо заступилась за меня, это было приятно и непривычно. По итогам разбирательства я выходил хоть и напрямую причастным к катастрофе, но не ее основным виновником. Наша участь еще не была решена: вопрос оставили открытым до возвращения мистера Риджбита, который ушел в горы на три дня и не собирался даже ночевать в лагере, чтобы не потревожить трансгрессионными переходами драконицу-наседку, за которой наблюдал. Я всеми силами старался компенсировать причиненный лаборатории ущерб, но при этом был уверен, что для меня мало что может измениться к лучшему. Тем более что меня теперь было кем заменить: как раз в разгар восстановительных работ в лагерь прибыл Мерлин — племянник мадам Бержер, студент парижского целительского колледжа имени Святой Женевьевы. Отчищая котел и сортируя осколки, которые Мирка ловко превращала обратно в пробирки и колбы, я думал о том, что и мадам Бержер, и Рене, конечно, в сотню раз проще и приятнее будет работать с соотечественником, чем со мной. И вообще я с редким упорством, даже с каким-то извращенным удовольствием предавался самым черным мыслям о своем безотрадном будущем. Например, в красках представлял реакцию семьи на мое возвращение. По всему выходило, что только бабушка будет довольна: я дам ей повод лишний раз уязвить самолюбие отца. Когда все подлежавшее восстановлению было восстановлено, нам осталось только пополнить запасы ингредиентов для лечебных зелий. И чем скорее, тем лучше: они могли понадобиться в любую минуту. Наша с Миркой оплошность вполне могла оказаться для кого-нибудь роковой, и думать об этом было еще более невыносимо, чем о возвращении в Англию. Самые жизненно важные и некоторые особо редкие травы, к счастью, уже подрастали на грядках, защищенные семью заклинаниями от всех видов болезней и вредителей, включая Гренделя. За остальным мадам Бержер послала нас в горы. — Рановато, конечно, — сказала она нам на прощание, — до Иванова дня почти неделя. Но постарайтесь собрать хотя бы понемногу для экстренных случаев. И запоминайте места, чтобы знать, куда можно вернуться в обычный срок. В списке, который она нам выдала, к полудню остался ровно один пункт — арника горная. Мы прочесали уже три горных луга в ее поисках, но безрезультатно: для нее, судя по всему, было еще безнадежно рано. Мирка отошла от меня шагов на десять, и мы медленно двинулись вперед, пристально всматриваясь под ноги. Но и здесь в высокой и сочной траве еще не светилось ни одной желтой арниковой звездочки. Приблизительно на середине луга мой путь наискось пересекла полоса примятой травы. Я окликнул Мирку. — Смотри: тут кто-то до нас уже был! — Да олень, наверное, — беззаботно отозвалась она. Я из интереса прошел немного по следу, который вел как раз в Миркину сторону, и обнаружил, что тот резко обрывается. — Нет, это человек. Волшебник. Смотри, он отсюда трансгрессировал. Или, наоборот, сюда, — сказал я. Мирка нахмурилась. — Странно. Что здесь кому-то кроме нас понадобилось? На этой горе наблюдательных пунктов нет, а за травой только нас послали. Мы на всякий случай прошли вдоль следа в другую сторону и убедились, что в самой высокой точке горы он так же чисто и резко обрывается. Ничего, что могло бы подсказать нам, кто это был, и что он здесь делал, мы не обнаружили. — Когда вернемся, надо будет рассказать папе, — сказала Мирка. — Вдруг это кто-нибудь чужой был? А теперь пошли на северо-восток, за озеро. Мы только там не были. Если уж там арники нет, то и нигде нет. Она решительно тряхнула головой, взяла меня за руку и переместилась. Я был ей благодарен: я все еще не слишком хорошо ориентировался в горах, и бывало, что улетал не туда. А вот Мирка, выросшая в этих местах, могла найти дорогу куда угодно с закрытыми глазами. Дальний от лагеря северо-восточный склон Драконьей долины был примечателен тем, что он лучше всего прогревался солнцем. В конце девятнадцатого века, еще до моего рождения и до землетрясения, серьезно повредившего «Пальцы», там был заложен инкубатор для драконьих яиц. Это был амбициозный план восточноевропейских магов — разводить румынских длиннорогих на продажу. Благо, в отличие от украинских сталебрюхов, они хорошо растут на искусственном вскармливании и ничем не болеют. Но по каким-то причинам (кажется, политического характера) проект этот зашел в тупик, и уже почти готовый объект законсервировали до лучших времен. Мистер Стан, когда знакомил меня с окрестностями, показывал эту громадную гулкую пещеру с неприметным входом, хорошо налаженной системой вентиляции и «спящими» в крупных кварцевых кристаллах чарами для освещения и обогрева на стенах и потолке. Нам с Миркой наконец повезло: в окрестностях инкубатора мы нашли не только зеленые бутоны, но и распустившиеся цветы арники. Она никогда не растет плотно, поэтому в процессе сбора мы разбрелись по склону довольно далеко друг от друга. Беззаботно посвистывала какая-то серая пичуга. Краем глаза я видел, как она перепархивает с валуна на валун, когда поднимал голову от травы, чтобы взглянуть на небо. Над южным краем долины потихоньку собирались высокие кучевые облака. Казалось, они задумчиво топчутся на месте, но я уже знал, как быстро в этих местах может собраться и налететь гроза. Случайно мой взгляд зацепился за красное пятнышко на фоне каменной россыпи. Сперва мне показалось, что это запоздавший цветок рододендрона, но я быстро понял, что оттенок не тот. Да и само растение издалека напоминало скорее древовидную полынь: кудрявый кустик с голубовато-серебристыми перистыми листьями. Когда я подошел ближе, то разглядел, что принял за цельный цветочный венчик неплотную кисть мелких красных цветов. Ничего подобного в нашем списке не было. Более того, я никак не мог сообразить, что это вообще такое, и может ли оно нам пригодиться. Форма листьев была определенно знакомая, но цветы как будто принадлежали не этому растению. Я окликнул Мирку, и она в один трансгрессионный прыжок переместилась ко мне. И тоже не смогла навскидку определить мою находку. Зато, оглядевшись по сторонам, почти сразу же воскликнула: — Ой, смотри! Там еще такие! По другую сторону от крупного валуна действительно обнаружилась целая группа таких растений. На одних только-только появились бутоны, другие уже вовсю цвели. — Да на что же они похожи? — нахмурилась Мирка. — Ведь такое знакомое что-то! Давай принесем образец Мерлину. Он такой умный, наверняка знает! Я невольно поморщился. Мерлин с первого взгляда очаровал Мирку, а меня с первого же взгляда начал здорово бесить. Это, безусловно, не делало мне чести, потому что, если быть до конца откровенным, я ему попросту завидовал. Мерлин полностью соответствовал своему громкому имени, которым клялась и ругалась половина магического мира. Кого-нибудь вроде меня такое имя неизбежно сделало бы изгоем, но он отточил свое остроумие до бритвенной остроты, мог одной едкой фразой срезать любого насмешника, и потому носил его с честью. Мерлин был хорош собой: у него были выразительные темно-карие глаза, живая мимика и густая шевелюра цвета воронова крыла. Он был уже почти настоящим целителем, знал все на свете и важничал и задавался не хуже моего старшего брата. Пока мы вводили его в курс дела, он с этакой дружелюбной снисходительностью критиковал состояние лаборатории, а я мрачно думал, что большинство своих остроумных комментариев он бы изрядно смягчил или вообще оставил при себе, если бы говорил с нами при мадам Бержер. Оставлять ему лабораторию, с которой я как-то незаметно для себя сроднился, было ужасно обидно. Я сорвал самый высокий стебель неизвестного растения, поднес его поближе к глазам и, наконец, почуял запах. После этого нужное название словно вспыхнуло у меня перед глазами. — Погоди, это что, рута душистая? Но она же вымерзает зимой в этом климате! И цветы... Цветы должны быть зеленовато-желтые. Мутировала из-за повышенного магического фона? Рене что-то такое рассказывала... Интересно, какие у нее свойства! Мирка тоже сорвала пару стеблей и поднесла их к лицу. — У здешних неволшебников есть сказка про траву желаний с красными цветами. Я в прошлом году ее Дилану рассказывала, он такие истории коллекционирует, — задумчиво сказала она. — Описание, вроде, похоже. Но я всегда думала, что это как цветок папоротника. В смысле, папоротник-то цветет, конечно, но он ничего из того не может, что люди ему приписывают. — А жаль, — вздохнул я. — Что, ты хотел бы найти себе много золота? — спросила Мирка с улыбкой. — Нет, — ответил я. — Понимать язык зверей и птиц. И чтобы они меня понимали тоже. А ты? Мирка в задумчивости потеребила кончик своей косы. — А я бы хотела, чтобы в меня парни влюблялись. Вон, за Златкой как бегают, стоит только свистнуть! Обидно: такая змеища и сама никого не любит, а ее все! — Ну... Тебя ведь тоже все любят, — не слишком уверенно произнес я. Мирка насмешливо фыркнула, по-птичьи посмотрела на меня, склонив голову сперва к одному плечу, потом к другому, и сказала покровительственным тоном: — Ладно, давай в лагерь, мы все сделали. Ты хороший, Ящерка. Не хочу, чтобы тебя выгоняли.