Сердце зла

      Он сидит в этой чертовой комнате еще две недели. Мидория продолжает приходить к Тодороки каждый день, развлекает его разговорами, приносит помимо горячих блюд какие-нибудь вкусности, которые, по его словам, он приготовил сам. Шото окончательно смиряется со своей участью, слушает мягкий голос Изуку, беззастенчиво засматривается на его улыбку, ест все предложенное и хвалит оказавшийся очень даже вкусным апельсиновый кекс.       Однажды Мидория приносит ему небольшой телевизор и часы, аргументируя свои действия тем, что Шото уже пора медленно входить в курс нынешних дел. На хмурое выражение лица двухцветного он только виновато улыбается.       — Я знаю, что прошло не так много времени с тех пор, как ты оказался здесь, но уже многое успело произойти, — отвечает он, подключая старенький телек к розетке. — Посматривай новости время от времени, ладно?       Тодороки кивает, но не думает, что действительно будет следовать этому совету. За то время, что он сидел взаперти, он успел многое обдумать. Воспоминания из детства он прокрутил по нескольку раз, захлебываясь в застарелой злобе и ненависти к своим корням, вспомнил юность, прожитую в серости похожих друг на друга дней, начало геройской деятельности, такой бесполезной для мира и скучной. Каждый его «подвиг» казался насмешкой над самим собой. Герой… Да как он мог звать себя так? Как он мог пойти в ту чертову академию по прихоти отца? Ему стоило еще тогда вильнуть хвостом, повернувшись к нему спиной, и уйти как можно дальше от дома отцовского, забывая все и забивая на все, что было «до», и начиная новое, свободное от ненависти и предрассудков «после».       Он — не герой. Он нежно берег свои детские мечты, старался стать тем, кем не хочет быть, лишь для того, чтобы отречься от отца. Он кормил сам себя пустыми убеждениями о том, что зло и добро друг без друга существовать не могут, и таким образом пытался снять с себя бремя вины за то, что не подал когда-то руку так необходимой на тот момент помощи просто потому, что не хотел. Пора открыть глаза, Шото. Ты — не герой, и не был им никогда. Тобой никогда не двигало желание помочь, твое тело ни разу не двинулось само, бездумно, в стремлении спасти кого-то. Все, что делало тебя «героем», так это незаслуженная лицензия, диплом об окончании академии Юуэй и родство с ублюдочным Старателем, от которого так и не смог избавиться.       Один единственный раз он почувствовал себя настоящим героем, когда вытаскивал из горящего здания заплаканную и бессознательную из-за угарного газа девушку и парня с зелеными волосами и глазами, полными желанием сгореть прямо там.       Но пора это закончить. Он выйдет отсюда и завяжет со всем этим геройством. К черту. Он устал. Пора бы ему перестать мучить себя и избавить геройское сообщество от еще одной пустышки, о которых совсем недавно говорил Мидория.       Телевизор он так и не включает. Интереса нет, дух авантюризма и желание докопаться до истины похоронены под плинтусом в спальне, где он эту самую истину и нашел. Изуку замечает его безучастность, журит его легонько за это, но говорит, что ничего страшного в этом нет, и он все расскажет ему сам. И начинает рассказывать.       Геройское сообщество понемногу преображается, говорит Мидория. После того случая в тренировочном лагере Юуэй по всей Японии прокатилась волна терактов. Ничего серьезного, пострадавших очень мало, погибших нет вовсе. За исключением героев.       — После того, как мы с тобой поговорили о Пятне, я подумал немного об этом и решил поменять тактику. Я действовал слишком мягко, это было очевидно, поэтому я решил прибегнуть к его кредо снова и подстегнул преступников к цепочке небольших преступлений, чтобы привлечь внимание героев.       — Что ты сделал? — без особого интереса спрашивает Шото.       — Я… Я убил одного из героев, — Изуку зажимается, гулко сглатывает и смотрит на свои ладони так, будто на них что-то есть. Тодороки тоже смотрит на них, но для него они чисты. Они чисты, Мидория, не накручивай себя.– Я не хотел, честно! Изначальным планом было схватить несколько героев, чтобы показать, что для борьбы с преступностью мало позерства. Они всегда должны быть начеку и быть готовыми дать отпор злодеям, и прямая угроза им должна была их припугнуть. Чтобы не возникло проблем с пленниками, я дал им препарат, подавляющий причуду, но… У одного из них оказалась аллергия на него. Господи, я убил, Тодороки-кун, я!..       — Ты не мог знать, — вдруг говорил Тодороки. — Ты не убил намеренно. Герои тоже убивали по ошибке. Даже я.       Он видит изумленные глаза напротив, видит недоумение, так ярко отобразившееся на лице, но больше ничего не говорит. Шото понимает. Постепенно, после долгих часов раздумий над действиями Изуку, он начал понимать. Мидория старается сделать мир лучше. Да, методы у него своеобразные, он несет определенные риски, но он искренне желает всем добра. Каждый раз, когда из-за его действий кто-то страдает, он сам страдает не меньше. Слишком добрый, чтобы якшаться со злодеями, слишком сострадательный, чтобы причинять кому-то страдания, и слишком справедливый, чтобы поступать иначе.       — Спасибо, Тодороки-кун, — нервно улыбается Изуку. — Но не нужно жалости.       — Это не жалость, — холодно возражает тот.       — Да, ты очень честен и прямолинеен, я знаю, — кивает он. — Но именно по моей вине это случилось, и, я клянусь, больше я такой ошибки не допущу.       Не допустишь, Мидория. Потому что ты вовсе не лжец, в чем пытался убедить себя Тодороки еще пару дней назад. Ты не допустишь этого, потому что иначе ты сломаешься под грузом вины и не сможешь идти дальше своей трудной дорогой.       На следующий день Изуку показывает Тодороки небольшой двухмиллилитровый шприц с абсолютно прозрачной жидкостью внутри. Он улыбается.       — Это — антидот. Когда я введу его тебе, твоя причуда вернется, — объясняет аналитик и вскрывает упаковку с салфеткой с антисептиком. — Дай свою руку, пожалуйста.       Тодороки не доверяет ему, но слушается. Он старается не смотреть на то, как длинная игла прокалывает его кожу, входит в вену, о чем свидетельствует окрасившийся в алый антидот внутри шприца. Изуку быстро вводит препарат, извлекает иглу и закрывает ее колпачком. Он говорит что-то ободряющее, но Шото не слышит: он слишком сконцентрирован на своих ощущениях, старается уловить первые признаки онемения в пальцах, но этого не происходит. Только под вечер он тянется правой рукой к графину с водой и с удивлением замечает, как по стеклу расползаются еле заметные морозные узоры.       Причуда возвращается.       Чувство собственного бессилия уходить не собирается.       Когда Мидория, хлопнув в ладоши, радостно извещает его о том, что сегодня Шото сможет вернуться обратно к себе домой, Шото не может до конца поверить в происходящее. Вот и… все? Конец его страданиям? Конец этим однообразным дням? Он выйдет на свободу, снова примется за поиски работы, даже не геройской, а обычной, просто, чтобы занять себя чем-то и избавиться от тревог. Он уже мысленно пробует себя в роли библиотекаря. Тишина, покой, запах старых и новых, только из типографии со свежей краской, книг, шушукающиеся и погруженные в свои мысли читатели. Это как раз то, что ему нужно. Мысли заявить обо всем произошедшем в полицию или дать анонимную наводку в какое-нибудь геройское агентство появляются лишь на секунду и тут же вылетают из головы (несмотря на все произошедшее он все еще не может навредить улыбчивому аналитику). Изуку продолжает что-то говорить (Шото не слушает его и смотрит на свои ладони, чтобы не утонуть снова в зелени чужих глаз), а потом распахивает дверь и выходит в коридор.       — Идем, Тодороки-кун, — говорит он и протягивает ему руки так, будто хочет обнять и зовет к себе. — Время пришло.       Мидория улыбается и ведет его по коридорам, и вскоре они выходят туда, где мерцает тусклая лампочка над железной дверью (очень знакомой дверью) (Шото чувствует, как немеют его пальцы, но ему это только кажется). Изуку останавливается, улыбается своему спутнику через плечо (причудливые тени искажают светлое открытое лицо, делая его немного зловещим) и легко открывает дверь магнитным ключом, пропуская Шото вперед.       На улице поздний вечер, почти ночь. Прохладный ветер дует в затылок, треплет волосы, и гетерохром глубокой грудью вдыхает свежий воздух, наполненный запахами центра города: чуть-чуть пахнет выхлопными газами автомобилей, чем-то вкусным и горячим из ближайшей пельменной и чем-то еще, что определить нельзя. Тодороки поднимает голову, закрывает глаза. На нос что-то капает, и это становится настолько неожиданным, что он почти вздрагивает. На щеку падает еще одна капелька, еще одна приземляется на раскрытую ладонь. Начинается дождь (он никогда не думал о том, что будет рад обычному дождю).       Шото думает, что он наконец-то вырвался на свободу и теперь, после всего, что с ним случилось, он сам станет хозяином своей жизни. Он думает, что вернулся обратно, в прежние спокойные дни.       Мидория стоит сзади, продолжая улыбаться. Он искренне радуется за то, что все это прошло, и грустит одновременно, потому что видит мысли двупричудного по его глазам. В отличие от него Изуку знает, что Тодороки попал в другой мир, у которого от прежнего не осталось ничего, кроме названий и имен. И, если двухцветный еще сможет вернуться в прежние спокойные дни, то сам Изуку свои последние шансы уже упустил.       Квартира, как всегда пустая, встречает Тодороки не ожидаемым одиночеством и холодом, а светом в окнах и теплом. На плите кастрюлька с готовым блюдом, чайник все еще теплый. Пыли ни грамма, все прибрано и чисто. На столе под чашкой с улыбающейся физиономией Всемогущего записка. Содержание ее весьма краткое.       «Я взял на себя смелость приглядывать за твоим домом. Надеюсь, тебе понравится рагу. Еще раз прости, Тодороки-кун»       Внизу немного кривоватая подпись Мидории. Тодороки устало валится на стул и закрывает лицо рукой. Он честно пытался злиться на Изуку за все те издевательства над ним, за ошейник и наркотики, но у него не получается, у него, черт его побери, не получается, потому что все это тонет во всем том, что Изуку сделал для него доброго. Злиться на него было бы несправедливо. Может немного, но до Старателя ему все равно далеко.       Он не может на него злиться. Без него пусто. Без него одиноко. Без него серо. Маленькие детали, появившиеся в его квартире вместе с миловидным аналитиком, сложенный аккуратно на диване плед, чашки со Всемогущим, любимые сладости Мидории в холодильнике. От понимания, что Тодороки слишком привык, слишком приластился к Изуку, тошно, но он не знает, как убить это в себе, как приглушить. Одиночество прекрасно только в фантазиях, Шото осознает это почти болезненно, когда почему-то оставляет включенным на ночь телевизор. Наверное, ему стоит завести кошку. Или вернуть вечно улыбающееся зеленое недоразумение.       Отдохнув пару недель, Тодороки наконец многое обдумал и много чего решил сделать. Он нашел работу. Прямо на следующий день. Словно по мановению волшебной палочки в двадцати минутах от дома обнаружился небольшой книжный магазин, в котором требовался продавец.       Он поговорил с отцом. Точнее, просто высказался, выплеснул все, что хотел ему когда-то сказать. Наговорил много глупостей, много оскорблений, проклял его пару раз и заявил, что больше не будет стремиться ни к первому месту в списке топ-героев, ни к званию героя в целом. А потом ушел. И все. Даже вместо прощания кинул через плечо до ужаса простое «ты мне больше не отец».       Он навестил свою мать. Рей, чуть исхудавшая, печальная, больше похожая на некое привидение, чем на человека, казалось, не с первого раза узнала своего сына. Она смотрела на него так, будто увидела давно уже сгинувшего человека, обняла ладонями его лицо, провела тонкими холодными пальцами по его волосам.       — Шото? — шепотом спросила она и, не дождавшись ответа, прижала его к своей груди. Так они посидели минут пять, в полной тишине. Рей еще какое-то время смотрела ему в глаза (ее губы задрожали, стоило ее взгляду упасть на неказистый, уродливый шрам), а потом попросила уйти и не возвращаться.       — Фуюми рассказала мне, — сказала мама, огладив не обезображенную шрамом правую сторону лица Шото. — Вы с Энджи окончательно рассорились, и ты ушел из дома. Я не злюсь, ты уже взрослый, ты знаешь, что лучше для тебя, но, милый, пойми: мы не поможем тебе на твоем пути. Мы будем лишь обузой. Не оглядывайся назад, отбрось прошлое и иди вперед, Шото.       И он ушел, не оглядываясь на грустную улыбку и влажные глаза матери. Он решил. Уже стоя перед небольшим двухэтажным зданием со стеклянными дверями (даже отсюда видно всю какофонию блевотно-ярких цветов), он окончательно выбрал тот путь, который подойдет ему больше всего. Обойдя здание, он нашел черный вход. Открыто. Как всегда. Серая лестница, немного крутая, но не слишком. Белая дверь. Холл со светлыми персиковыми стенами, светло-серой мебелью, белыми двери. За одной из них уже знакомый (почти родной) (очень родной) офис, огромный, заставленный столами, заваленными тетрадями и папками. По середине стоит стол с ноутбуком, рядом с ним большая матовая доска с подставкой для маркеров.       За столом беспокойно посапывает Мидория. Он хмурится во сне, иногда дергает плечом, но успокаивается, стоит бодрствующей кошке прыгнуть с одного стола на другой, задевая бумаги и шелестя ими. Пушистая обычная кошка, двухцветная — красновато-рыжий и белоснежный. Она заинтересованно заглядывается на нежданного гостя, ведет хвостом будто бы вопросительно, спрашивая, что он тут забыл. Шото и сам все еще не знает и пришел именно за ответом.       Он медленно ступает по полу, подходит к столу, смотрит на изрисованную матовую доску. На ней имена, вполне знакомые и узнаваемые. Гравити, Леди Гора, Виноградный сок, Зеленая леди, Пинки и остальные. На днях он мельком узнал о том, что несколько героев одновременно пропали без вести, хотя находились в разных частях Японии. Под именами какая-то схема со множеством непонятных сокращений.       Тодороки смотрит на нее безмолвно еще с минуту, пытаясь разобрать что-то, и только затем касается рукой снова дрогнувшего плеча спящего. Изуку мгновенно просыпается, подскакивает на месте, вертит головой и застывает, уставившись на бывшего напарника.       — Т-тодороки-к-кун? Ч-что ты?.. Ты пришел арестовать меня?       — Нет, - спокойно отвечает Шото. Мидория подрывается с места, вцепляется пальцами в плечи Тодороки.       — Но ты же все знаешь, — наконец заговорил он. Голос, мягкий, дрожащий (любимый) временами надламывается. — Я же тебе все рассказал. Ты ведь сообщил полиции, да? Или героям? Хоть кому-нибудь!       — Нет.       — Но почему? Ты должен был это сделать! Я уже не смогу остановиться сам! Ты ведь должен был понять, что я - чудовище! Ты - герой! Так спаси же людей от меня!       — Единственный, кого действительно нужно спасти, - это ты.       Изуку порывается что-то сказать, но закрывает свой рот ладонью. Зеленые глаза отчего-то становятся неестественно влажными, в их уголках появляются слезы.       Тодороки наклоняется, приобнимая плачущего аналитика за плечи. Он успел посмотреть полицейские сводки, которые валялись рядом с ноутбуком. Он успел посмотреть новости (привычка не пропускать ни одного выпуска и почитывать статьи в газетах и интернете вернулась вновь). Уровень преступности не только в Японии, но и почти по всему миру стал ниже. Герои, которые ранее были уверены в своей безопасности и могуществе, теперь боятся. Люди лишаются своих причуд, лишаются своего призвания, и, если они не станут действовать лучше, то они потеряют все — от славы до собственных сил. Страх подталкивает героев быть не только мнимым гарантом безопасности мирной жизни, но и поддерживать эту самую безопасность каждый день, не жалея себя.       Тяжелые времена рождают сильных людей. Топ-чарты и рейтинги героев существенно изменились всего лишь за какой-то месяц. Пустышки сдаются и исчезают во тьме. Возможно, их имена и отпечатаются где-нибудь в истории, но все равно померкнут на фоне других. Готовые рискнуть своей жизнью герои остаются. Они будут спасать людей несмотря ни на что, никогда не отвернутся от человека в беде, никогда не будут задумываться про какую-то чепуху о равновесии в мире - любое зло нужно искоренить, это их работа, работа настоящего героя.       Лишь пройдя столь долгий путь, Шото понимает, он не просто не хочет, он не сможет быть героем, который спасает всех людей. Он хочет быть героем, который будет спасать только одного человека. С этим даже он сможет справиться вполне.