«Идти не тебе, а мне.»
Звон вилок и бокалов. Что за извращенцы по утрам будут идти в ресторан с видом на лежбище огромных неразумных пришельцев? Парочка все-таки имелась. Дзецубо — один из них. — Да знаю я, Блэкки, может не напоминать, — вздыхает красноглазый, вставая из-за стола. Сонный официант, стоящий рядом, на него косится. Че зенки вылупил, урод? Возможно, не стоило так громко говорить с самим собой? Вампир не придает жесту официанта значения («все не без греха. А некоторые и не без шизофрении») и широко улыбается. На улице холодно, а на нем лишь рубашка в клетку, толстовка и джинсы. Человеческие руки потряхивает. От холода? «Меняться местами» всегда быстро, хоть и не сказать, что приятно. Уильяму. Король Отчаяния-то перемены и вовсе не замечает. Он давно перестал чувствовать и боль, о каком неудобстве говорить, когда чувствуешь, как душа выходит из тела? Чужого, но все же. Дзецубо лишь смеется над недовольным лицом Макбета. А тот быстро смахивает челку на лоб и выцепляет из кармана сложенные очки.«Ты ничего не понимаешь в моде, Блэкки.»
— Зато я понимаю, как не выглядеть так, словно твою голову переехал бульдозер. И вампир снова смеется. Точнее, это похоже на истеричные смешки, хотя кто будет в этом разбираться. Человечишка боится его, большинство времени молчит и не дергается, но с каждым днем все нахальнее. Будто прощупывает границу, до которой ему можно возражать. Дзецубо понимает. Закрывает рубиновые глаза и улыбается. Пусть говорит, пока может. Он и Мэри — эталон того, что люди называют «любовью», «заботой друг о друге». Смотреть на них противно. А может, и интересно. Как бы то ни было, даже Дзецу удивляется настойчивости, с которой ее посещает Блэк. Каждый день. А-то и по-нескольку раз. Проводит с ней почти все время, что свободен от Короля, и как? Они просто болтают! Ни о чем! Что за… глупости? Вампир фыркает и отворачивается. Он уж лучше подремлет, пока эти двое будут нежиться, как идиоты Спустя пару часов тот снова овладевает телом. Шляется не пойми где, всматривается в мрачное небо и непомерно много вздыхает. Временами оболочку еще ломит, отчего конечности трясутся только сильнее, Король подвергается вспышкам агрессии, паники или безудержного смеха. Нервное! Чуть-чуть устал. Тому, кто жил тысячи лет, не зазорно немного уставать, не так ли? Николь выходит из магазина, нагруженная пакетами. Зарплата — о да, именно то, чему радуются все взрослые люди. Николь не радуется. Ей все равно. Но наесться всякой дряни ей это сегодня не помешает. Пока та идет к дому, появляются мысли, что одной идти стало скучно. Неуютно. Тяжело. Лео уже месяц как уехал. Теперь даже помочь с полками в ванной некому. Все шампуни и лекарства уже неделю стоят на полу. Но ничего не поделаешь. Может быть, ей уже давно надо было самой придумать, как чинить то, что у нее ломается. «Адаптируйся» — так всегда говорила мать. — «Время не стоит на месте. Все рано или поздно уходит». А может, и не она это говорила. Девушка смутно помнит, что было до того, как она попала в Салем. В комнате мерцают разноцветные огоньки. Под потолком висит гирлянда. Она уж и не помнит, где купила эти провода. Возможно, вовсе не она и покупала. За окном еще светло, хоть и скоро потемнеет. Наступают холода и солнце все тусклее, на небо наползают облака. Зимой, наверно, вообще ничего видно не будет. Если бы когда-то Дзецу сказали, что он запомнит место, в котором оказался по ошибке и хрен пойми как, тот бы пожал плечами. Он много всего помнит. А вот если бы ему сказали, что он будет ходить по городу, разыскивая ту самую пятнадцатиэтажку…что ж, вот это уже неожиданность. Но рубеллитовый взор до сих пор скачет по домам. И находит. У Короля сегодня прекрасное настроение. С кровати падает телефон. Кошка запрыгнула, скинула — ничего, этому старику хуже не сделается. Со всей своей непривязанностью к настоящему Николь ценит только его — этот поцарапанный многолетний мобильник, прошедший с ней огонь, воду и медные трубы. Забавно, что ценит, но и с ним не бережливая. Гаджет остается лежать на полу. Все то первое время, что русоволосая была здесь, она убиралась. Первой жертвой пала съемная квартира, в которой она отдраила все настолько, насколько это было возможно. Далее в ход пошла тяжелая артеллерия — ее этаж. Самый последний, пятнадцатый. Море пыли, окурков, банок, оберток, закрашенные и перекрашенные граффити стены, так, что теперь и не узнаешь, каким цвет под ними был изначально, сломанная оконная рама, выдранные на окнах решетки и разбитое стекло. Это лишь часть из того, с чем пришлось столкнуться девушке. И, наверняка, такое творилось на каждом этаже. Везде свой оригинальный срач и хаос. Порядок она навела только у себя. Не то, что бы любовь убираться у нее была невероятная, бесконечная. Просто уборка была самым простым и полезным способом отвлечься от мыслей. Не самая приятная работа ее расслабляла, дарила умиротворение. В голове образовывалась блаженная пустота, становилось легко…Для внутреннего спокойствия нужна внешняя суета. С появлением работы стало еще лучше. Мия забалтывала, вечно о чем-нибудь бормотала, как радио на фоне — тоже приятно. Николь любила свою работу. Блондин поднимается по ступеням, не отводя взгляда от пола. Решил прогуляться, не пользоваться лифтом, изучить внутренности этого дома, раз у что-то его сюда привело. Да и раньше он подобного не делал - не утруждал себя вхождением в дом, сразу оказываясь на крыше. Ступеньки мелькают под черными кедами. Раз, два…семь, восемь…двадцать, двадцать пять. Все грязные. Под подошвами хрустит стекло, валяются иглы. Ну что, рады, люди, новой иноземной дури? Как-то Фемт распылил над южной частью города одну интересную штуку с веселым эффектом. Люди в прямом смысле превращались в свиней. Не внешне, а поведенчески — такой уж был наркотик, и Дараку чуть не сдох со смеха, наблюдая, как многолюдная толпа визжит, хрюкает и начинает жрать все, до чего дотянется. Хоть руку рядом стоящего ребенка, хоть фонарный столб. Отчаянию сейчас тоже смешно, но лицо по-прежнему безучастное. Тридцать, тридцать три… С появлением другого мира и количество всего опасного, запрещенного, смертельного возросло. От того в каждом темном переулке можно было встретить каких-нибудь фриков, обдолбавшихся и теперь валяющихся в мусорном баке. Таких убивать даже жалко. Руки пачкать не хочется. Он поднимается наверх, думая, что уже совсем растерял остатки гордости. Она была у тебя? Усмехается. С чего его вообще потянуло сюда сейчас? Решил возомнить себя человеком? Грязь под ногами истощается, на удивление. Король перешагивает последнюю ступеньку и видит, что полы на этом этаже чисты. Бровь с какой-то долей сомнения и сарказма изгибается, пока он оглядывает помещение. Стены — почти затерты до дыр в бетоне. Даже это не помогло полностью избавиться от грязи и рисунков. Пол с треснувшей плиткой то тут, то там радовал взгляд пятнами гари от бычков, костров, плевков какой-то кислоты. Выбитое стекло вынуто из окна, а само оно закрыто какой-то тканью. Кто-то явно постарался, пытаясь придать этому месту более приличный вид. Дзецубо оскаливается шире, грудную клетку сдавливает болью и он до последнего сжимает губы, чтобы не засмеяться. Наводить порядок? Тут? В этом городе?! Даже попытку этого можно приравнять к богохульству и осквернению местного культа хаоса и грязи! Это же так бесполезно. Кто вообще этим занимался? Кому настолько не жаль своего драгоценного времени? Как же жалко это выглядит… Следующими на чуткий взор попадают несколько пустых кошачьих мисок перед одной из дверей. Они выглядят слишком новыми и чистыми, выбивающимися из общей картины разрухи. Они будто сами глядят на него и радуются. Из плотно сомкнутого рта выбивается первый смешок. Не удержался. Дзецубо начинает хохотать так, что закидывает голову и хватается за живот. О Боже, Боже! Люди столько сил прикладывают, чтобы не видеть очевидного! Они думают, это их спасет! Разве непонятно, насколько это смехотворно? Пару слезинок стекает по щекам, вампир вздрагивает и медленно успокаивается, стирая капли. На лице все еще играет улыбка, он смотрит на черные разводы на своих руках — его слезы такого цвета — и думает: «а от смеха ли они сейчас пошли?». Блондин глубоко вздыхает, чувствуя, как сжатые тиски на груди опадают. Становится немного легче после минуты истерики. Сбоку пестрит синяя (когда-то) дверь, единственное, что осталось нетронутым чьими-то чрезмерно заботливыми чистоплотными ручонками. Разные граффити заполняют почти каждый сантиметр. Замка нет. Довольно опрометчиво для того, кто решил здесь обустроить уютное гнездышко. Ведь он сейчас войдет. Но подходя ближе к краю крыши, Дзецубо успокаивается. Язык не ворочается, да и вообще разговаривать уже неохота. Становится лень, скучно, бессмысленно и все те две тысячи остальных поводов, что напридумывал себе парень. Тем более неизвестно, что к чистоте на этаже причастна именно эта девчонка. Николь вдруг напрягается, видя черные кеды неподалеку. Она уже успела выучить их вдоль и поперек, как и джинсы, следующие сверху — но ни дальше. Заинтересованность зудит на языке, Николь все хочет что-нибудь сказать, услышать хотя бы голос стоящего рядом — она до сих пор колебалась, может, это все-таки девушка? Человек справа от нее ни разу за все время ни кашлял, ни хмыкал, ничего, чтобы понять его пол. Он человек вообще? Кто знает этот чертов город с его чертовыми нежданными сюрпризами. Поднимет голову, а на нее уставится восьмиглазая рыба со сколопендрой вместо языка и пистолетом вместо глаза. Казалось бы, что сложного — поднять голову? Тихонько сдвинуть взгляд в сторону, напрячь шею, и дело готово. Это самый простой и привычный жест, в этом нет ничего противозаконного и даже необычного. Просто поднять голову и посмотреть на того, кто рядом. Узнать, как он или она выглядит. Ничего страшного же. Но девушка только сильнее сжимает запястья на прутьях железной холодной изгороди. Прикипевшее к ней чувство одиночество мешает лишний раз кинуть взгляд в сторону, не то, что двинуться. Она не понимает, раздражена ли присутствием кого-то постороннего или просто его боится. Хотя почему боится? Она всего лишь настороже. Как бы ни застилала пелена отчужденности от мира ее глаза, она нередко встречала мразей, отнимающих, к примеру, чужие жизни. Даже не кошельки. Просто из прихоти. И хоть человек неподалеку ни разу не сделал и малейшего движения в ее сторону…что-то в нем настораживало. Это были совсем не те ощущения, которые она чувствовала, стоя на крыше с Лео. Человек не двигался, но умиротворенностью от него и не пахло. С виду сероглазая остается все такой же апатичной. Дзецубо и не думает, что она уже присматривается к нему, как к потенциально опасному существу. Он ведь ничего не делал. А у людей редко интуиция развита до того, чтобы понимать, что он лишь прикрывается обличием человека. И чего к нему так привязалась эта чистота на этаже. Ну убирают и убирают, чего злиться-то? Но Дзецубо она раздражает. Глаза мозолит. Зубы скрипят. Сегодня явно не тот день, когда умиротворенность крыши успокоит его. Только бесит сильнее. Придет сейчас к Дараку и вытряхнет пару органов из животов его прислужников. Соседка, будто почувствовав тучу гнева, скопившуюся вокруг парня, ни с того ни с сего начинает ерзать. Сглатывает, перебирает пальцами по железяке, в которую вцепилась. Двигает ногами, свесившимися вниз. Король поначалу не смотрит на нее, утонувший в мысленной росписи стен кровью, пока ее движения не становятся слишком навчзчивыми. Волосы у нее уже давно рассыпались из пучка и челка стелется ей на глаза. Вряд ли она что-нибудь сейчас видит. Но не убирает их. И чего это с ней? Обычно сидит спокойно. Даже это выводит. Король закатывает глаза, удерживаясь от того, чтобы зарычать, раздраженно дергает губой и разворачивается, уходя с крыши. Русоволосая не оборачивается ему вслед, только чувствует ветерок, поднявшийся из-за резких движений. Глаза тупо смотрят перед собой. Накатившее чувство беспокойства уходит так же стремительно, как и обладатель темных кед. И что это…сейчас было? «Плевать, она, не она» — думает Отчаяние, спускаясь со ступенек на крышу. — «Это слишком нагло, так пытаться все облагородить. Должны были знать, куда приехали» — с неоткуда взявшейся злостью он оставляет росчерк почти на всю стену черным маркером, оказавшемся под ногами. Не очень вызывающе, но для того, кто тут столько старался, будет обидно. «Смиритесь» Ядовито улыбаясь своему «творению», спускается по лестнице вниз. И больше на крышу не приходит. Проходит день или два. Мия вдруг неожиданно болеет, поначалу пытаясь ходить на работу и обслуживать всех, как надо, но под напором двух молчаливо-мрачных Николь и Джека все же сдается, взяв больничный на неделю. Затем неделя растягивается на недели две — Мия редко болеет, а потому особенно сильно — и все это время Николь, отвыкшая от работы в одиночку, пытается работать практически за всех, впервые чувствуя, что без помощи не справляется. Плюсом появляется еще одна досадная проблема. Граффити. Нет, граффити назвать это сложно. Но кто-то принялся систематически раз в несколько дней разрисовывать ей стены, именно на ее этаже. Такое бывало раньше, но теперь ощущается так, будто кто-то специально пытается ей насолить. Кто будет заниматься таким бестолковым ребячеством? Николь кидает безрадостный взгляд на испорченную стену, но раз за разом берется за щетку. Силы, отнятые работой и уборкой, кончаются и остается только на то, чтобы поесть и упасть в кровать. С какой-то стороны она даже благодарна…но есть ли у нее время вообще думать, что она чувствует? Холодает и крыша привлекает все меньше. Нико больше не появляется там, забыв о синей двери в росписях. Совсем не зная, что за ней ее уже давно ждут. Дзецу ищет ссоры. Намеренно делает все настолько гадко, чтобы почувствовать на себе чужую ярость. Выкидывает любимую кофту Уильяма и проливает кофе на платье Мэри, на секунду в больнице взяв над мальчишкой контроль; «совершенно случайно» швыряет стул в огромный наблюдательный экран Короля Разврата; разбивает и выдирает все клавиши на фортепьяно Алигуры. И что самое странное… На него никто не злится. Уильям, оказывается, не привязан к своим любимым вещам, Мэри давно хотела выкинуть то платье. Дараку вслед за стулом блондина в экран швыряет следующий, добавляя, что так ему и надо, а Королева Мономании смеется, хваля игру Короля Отчаяния. Вампир впервые за долгое время чувствует, что вообще не понимает, что делает и куда попал. Что он творит? Зачем? И самое главное: почему они игнорируют его выходки? Почему стул полетел следом в экран, а не в него, почему клавиши рассыпались по кафелю, а не торчали у него из глотки, почему у Макбетов и мысли не проскочило хотя бы нахмуриться, бросить злобный взгляд? Жалко выглядят не люди. Жалко выглядишь ты. Он не знает, что Николь так устает на работе, что на небо поглядеть больше не заходит, и очередное его ожидание оказывается неоправданно. Дзецубо стоит, глядя в чужие окна и ждет, пока дверь уже привычно откроется. Но не открывается. И скандала не ждать. Апатия накрывает его с головой. Блондинистые волосы свешиваются далеко за край ограждения, он переваливается вниз аж половиной туловища, ощущая, как опасно скользят старые кеды и глубоко в душе поднимается волна паники: это Блэк завозился, боясь, что Король Отчаяния сейчас упадет. Отстраненный шум в голове слишком громкий, чтобы слышать его крики. Он стоит так, пока голова не начинает кружиться, а в глазах не плывут звездочки. И только когда небо начинает темнеть, давая зеленый свет всякому сброду на выход к улицам, Дзецубо все-таки захлопывает за собой расписанную дверь. Николь во сне вздрагивает от шума, но больше не двигается. Мия наконец-то выходит с больничного. Николь облегченно выдыхает, видя, что блондинка в полном порядке (об этом же свидетельствуют ее ожидаемо возобновившиеся крики о том, что девушка должна больше питаться, спать, отдыхать…). Появляется даже что-то похожее на хорошее настроение, так что после работы русоволосая все же опять заходит на крышу, не чувствуя изнеможения и желания только отключиться. А стены…а стены почему-то вдруг уже давно остаются чистыми. «Просто ничтожно. Мне нужно заниматься куда более важными делами» — думает Дзецубо, сверля ступени глазами с едва теплящимся ярко-красным огоньком. Убирать тут никто так и не планировал, алюминиевая банка летит в пролет между лестницами. Девчонка из больницы продолжает бесполезно отнимать половину его времени на прогулки и посиделки со своим братом, Второй Коллапс пока вырисовывается смутно проглядывающей мечтой. У него нет средств, он до сих пор не может отойти от шока, что кто-то в этом мире уже один раз остановил их. Он даже не может придумать план. Какого черта? Кулаки сжимаются так, что ногти почти до крови впиваются в ладони. Не больно. «Это в последний раз» И только бледная рука тянутся к двери на крышу, как сразу отдергивается, встречаясь с холодом. Но не холодом железной ручки. С человеческим. Идя на крышу, у Николь на задворках сознания где-то плавает тот факт, что с ней, крышей, что-то не так. Она не может вспомнить, что. Она без интереса вертит ключами, слушая их лязг и пытаясь понять. Ах, точно. Наблюдатель. Лениво появляется в памяти момент, где она сидит, а странный человек стоит рядом. Интересно, появлялся ли он там так же все то время, что ее не было? На улице уже давно поздно. Обычно Нико приходила раньше. Ей все так же интересно, как он выглядит? Может быть, в этот раз удастся увидеть его хотя бы со спины. А если нет…что ж. Любопытность не была ее лидирующим качеством. Переживет. И как обычно, по закону подлости, именно в тот момент, когда в мыслях девушка решила, что ей уже глубоко все равно, она вдруг…наткнулась на чью-то руку, тянущуюся к двери, как и ее. Сильно задумавшись, русоволосая не смотрела никуда, кроме пола, потому встретить кого-то стало неожиданностью. Пальцы испуганно сжались и рука метнулась назад. Николь подняла голову. Так резко вырываться из своих мыслей было неприятно. Вампир смотрит вверх и серый и фиолетовый взгляд встречаются. Впрочем, девушка ненадолго отвлекается, скося глаза вниз. Внутри рыбками начинает плескаться захватывающее волнение. Черные кеды. Темные джинсы.«Вот и встретились»
Отчего-то взор у сероглазой вдруг смягчается. Девушка, опустив голову, тихо улыбается, открывая дверь и проходя вперед. За ней идет блондин. Они идут на прежние места, за исключением того, что Николь теперь не садится. Двое стоят на расстоянии вытянутой руки, все так же не говоря ни слова. Сероглазая себе поражается. Удивительно, как встречая человека, с которым они просто стояли всегда рядом, можно явно почувствовать, будто встречаешь старого друга. Или одиночество ее совсем доводит? Улыбка расплывается еще шире — нечастый гость на ее лице. Внутренне она дрожит. Не от волнения уже, скорее всего, а от холода. Сегодня довольно ветрено и неуютно. Небо пасмурное, ни намека на хоть какую-то красоту. Но они стоят. По крыше, разносимый ветром, прокатывается вздох. — Граффити. Зачем ты их стерла? Юный мальчишеский голос раздается до того внезапно, что обыденная маска безразличия спасает с лица девушки и та с огромными глазами косится в его сторону, сначала не понимая, что происходит. Он сказал это ей? Или послышалось? Она ещё пару раз то отводит от него взгляд, то возвращается снова, попеременно открывая рот. Но спустя несколько секунд все же овладевает собой, отвечая. — Потому что это некрасиво, разве нет? Дзецубо ошарашен ее голосом, так же, как и она его. Для обоих они кажутся слишком детскими, тонкими, слабыми. Но если Николь думает, что его голос все-таки можно назвать красивым, то Король Отчаяния считает, что девушке уж совсем не повезло — помимо несерьезной внешности и комплекции еще и голос, как у двенадцатилетней. Парень поворачивает к ней голову и она тут же оборачивается в ответ, торопливо исследуя глазами все его лицо. Нет ни семи ртов, ни рогов или железной пластины во лбу — на нее глядел обычный юноша, может, слегка бледный и худоватый, но обычный. Она представляла его совсем не таким, если можно сказать, что представляла вообще. Возможно, они ровесники. Светлые волосы зачесаны назад, чуть спадают на лицо. Черная толстовка поверх клетчатой рубашки (а ему не холодно?), уже знакомые джинсы и обувь. Глаза темно-голубые, ресницы такого же цвета, как и волосы. Николь чуть хмурится. Его внешность можно назвать миловидной, даже невинной, но…почему когда-то ее так сковывало что-то предостерегающее рядом с ним? Она чуть больше внимания обращает на глаза. Под ними…такие жуткие синяки. Взор уставший и вдруг где-то внутри будто мелькает вспышка, заставляя ее снова вспомнить то ощущение опасности. Королю не нравится, когда его рассматривают. Тем более, так усердно. Он медлит с ответом, оглядев ее тоже. В ее внешности ничего, что он мог бы назвать для себя привлекательным. Вампир вообще относился к внешности людей с скептицизмом, смеясь с того, какое большое значение ей отводится в этом мире. Здесь ее скорее бы всего посчитали заурядностью — тускло-серые глаза, светлая кожа, русые волосы, впрочем, кажущиеся не слишком хорошего качества. Скорее всего, это не натуральный ее цвет. И лицо простое, можно отметить в очередной раз только, что в ней отголоски какой-то незрелости. Будто она все еще должна была оставаться ребенком, но ее насильно вытащили во взрослый мир, заставляя вести себя старше. Скорее всего, они с Уильямом ровесники. «Радуйся, нашел тебе подружку» — с мрачным ехидством думает он, особо не заботясь, слышит ли его мальчишка или нет. Но возвращается к раздраженности. Николь не перестает делать какие-то мысленные заметки о том, как парень выглядит, так что тот сощуривает глаза, отворачиваясь к бесцветному, будто мертвому городу. — Только все испортила, — фыркает он. Блондин все еще слабо пытается задеть ее чувства, ожидая возмущений, но сероглазая лишь несильно пожимает плечами, отворачиваясь тоже. У нее в голове мелькает мысль спросить, он ли терроризировал ее на протяжении тех недель, но отбрасывает идею. Смысла спрашивать уже нет, ведь появлявшегося в те моменты негодования, как и надписей на стене, уже нет.