Так называемое зло

      В его детстве небо было чистое. Крыши миниатюрных домов украшали радостно-рыжими фонарями по праздникам и из-за резных заборов летом красиво выглядывала ива, а у дома мохнатым котом росла тсуга. Гэта стучали под мощеными дорожками, и школьницы весело визжали, пробегая по улицам и прикрываясь ранцами, стоило зарядить дождю.       Затем небо стало зарастать проводами, как паутиной, тётин стали вешать меньше, по ночам они светились реже — вместо них светили искусственные фонари. Под их холодными глазами все равно было как-то уютно, может быть потому, что он здесь вырос.       Мама всегда очень вкусно готовила и пахла чем-то домашним и теплым. И всегда с сомнением относилась к его желанию готовить так же. Умение готовить — это очень хорошо, однако в жизни есть вещи более важные. Так считала его мама.       Надо усердно учиться, поступить в хороший университет и найти достойную работу. Нужно почитать предков и традиции. Нужно думать о будущем, даже если сейчас очень хочется заняться чем-то другим. Потом ты будешь благодарен за это родителям.       Она сама была такой…традиционной. Несомненно, она любила Японию и Киото, в котором жила, но что-то в ней было странное всегда, будто скрываемое, трудно сдерживаемое. Лишь давно потом он понял, что его мать всегда мечтала уехать и тоже жить так, как мечтала в юности. Но то ли это был страх, то ли еще что-то.       Ведь неспроста она дала ему это нетипичное для них имя — Джек. В самом нем уже было слышно это желание. Правда она так его и не исполнила.       С детства его водили по храмам. Прививали осознание важности подобных мест и трепет. Он столько раз видел шпили тэра, красные колонны и позолоченные статуи Будды, а запах благовоний щекотал нос.       — Приходя домой, ты должен здороваться с дедушкой, — обьясняла она, кидая взгляд на буцудан в гостиной.       Семейный алтарь был небольшой, но за ним тщательно следили. Ихаи с именем дедушки никогда не покрывался пылью. Джек послушно кивал каждый раз.       — Я дома, дедушка.       И приходя домой, каждый, каждый раз он говорил это. Как бы не взбунтовывалась в нем молодая кровь, всегда.       Бережное отношение к этому маленькому алтарю прошло с ним через всю жизнь, даже много лет спустя.       — Я дома, мама.       Ихаи сожгли, и теперь на алтаре висела фотография. Некогда любящие глаза так же встречали его из раза в раз. Даже после того, как он переехал, исполнив мечту мамы. Отпустить он это не мог.       Даже когда фусума сменилась на обыкновенную деревянную дверь, а из окна больше не виднелась соседская ива, когда небо осталось таким же зашитым проводами, а небольшие домики сменились на серые многоэтажки.       Даже тогда…       — Я дома, любимая.       Мия никогда не придерживалась этих традиций. Учить ребенка буддизму и собственным душевным заморочкам, которые стали его грузом, он не стал. Да и жена бы не одобрила, что дочь каждый раз мучается, глядя на фотографию того, кого уже нет в живых.       Поэтому теперь алтарь скромно висел в его комнате. Не родительской спальне больше, а просто его комнате.       Открывать свой бизнес в Нью-Йорке было сложно. Они очень долго вставали на ноги, но жена всегда помогала. Сначала — просто подруга, потом невеста…а потом мать его ребенка. Этого светловолосого чуда, всегда ярко улыбающегося и млеющего в объятиях на ночь.       После Коллапса жизнь разделилась на до и после у всех жителей мегаполиса. Но для Джека самый страшный день произошел намного раньше.       Мия…любимая, единственная, неповторимая. Все, что у него осталось. И чувствуя эту любовь, дочь продолжила жить рядом, даже тогда, когда уже вполне могла бы сама уйти куда-нибудь. Продолжила помогать в кафе каждый раз, когда новый, необузданный и неизвестный мир рушил его почти до основания.       Мия…       Было бы намного проще просто начать все с чистого листа. Закрыть кафе, уехать снова в Японию из этого ужаса, навсегда отказаться от природнившихся зеленых стен. Но так же, как он не мог просто выбросить урну с прахом в своей комнате, так же больно было даже подумать о том, чтобы расстаться с чем-то настолько важным. И для себя, и для Мии.       — Папа…       Она появилась у себя в квартире спустя сутки после пропажи. Спустя каких то пару десятков часов…за которые в его голове уже начался возводиться второй алтарь. Первым, кому она позвонила, был он. И тогда желание бросить все и уехать возросло до невероятных размеров. Лишь бы больше не чувствовать такое.       Но Мия не смогла. Расплакалась от одного лишь предложения. И тогда он понял, что как бы не старался отгородить ее от своих переживаний, она все равно все перенимала.

***

      Капли дождя были такими чистыми…       Хотелось пить, или же пересохло в горле от страха?       Волосы мокрыми шнурками повисли с плеч, колыхаясь от бега. Капюшон ветровки давно сдуло, но это уже неважно. Болезненный мрак разрушенных зданий вокруг въедался в глаза, колебался и размывался от слез. Или все-таки дождя…       За нее говорила паника. Не поддающийся контролю ужас от неизвестного и боязнь за собственнуюникчемнуюникомуненужнуюжизнь.       «Зачем?..»       «Зачем ты приехала сюда?!»       Я не знаю…я не помню.       «Это была ошибка!»       Разбитые дома пролетали где-то сбоку. Ныли ноги и дыхание едва успокаивало распалившийся жар в груди. Бегать было…непривычно. Лучше бы она никогда этого не знала…       Ее здесь пугало все. Все, начиная от проклятого неба и заканчивая почерневшей, давно мертвой землей. Что уж говорить о том, что было между — бесконечная вереница, калейдоскоп самых невообразимых тварей, мелькающий прямо у нее перед глазами. Обезображенные морды, тысячи щупалец, нечеловеческий рев и стоногие мутанты… Разорванные животы прямо в соседнем от твоего дома переулке, взрывы под ухом и плач матерей. Все это пробирало самой большой дрожью, которую она только могла представить. Трясло всю. До кончиков пальцев.       Едва разбирая дорогу, девушка с остервенением рванулась в первую же показавшуюся более-менее целой дверь. Магазин! Люди!       Музыка ветра у двери прозвенела неожиданно, резко для и без того напуганной души. Но тепло, окутавшее в следующую секунду, заставило на миг об этом позабыть. Затем картинки жестокой расправы снова начали рисоваться в голове.       Она не должна была этого видеть… Лишь бы подальше оттуда…       То, что она сначала приняла за магазин, оказалось небольшой кофейней. Но самое главное — парочку людей, совершенно обыкновенных, она приметила сразу. Те умиротворенно сидели у окошек, словно бы не они жили в отрезанном от мира Аду.       Стряхнув с плеч ощущение зябкости и просто дернувшись от нежданного разбавления обстановки, Николь скованно прошагала к одному из свободных мест у окна. С волос капала вода. Наверняка, она сейчас выглядела, как последняя сумасшедшая.       В помещении играла тихая неспешная музыка. Диванчик, на который она села, в миг стал мокрым. О том, что заболеет, она потревожится потом. Может быть. Сейчас на секунду можно было расслабиться.       Взгляд автоматически перешел в окну, около которого она сидела — за стеклом улицы, которые казались ей такими опасными, вдруг показались самыми обычными. Дождь лил…как из ведра. Плывшие зонтики напоминали об обычном мире.       Руки дрожат… Кое-как перехватив собственные пальцы, девушка вздохнула и откинулась на спинку, закрыв глаза. Куда она убежала, она не имела понятия. И как теперь добираться домой…в этом ужасающем муравейнике…       Прошло пару минут молчаливых размышлений. Потолок у кофейни чудной…интересный цвет. Серые глаза в разочаровании опустились вниз.       Безучастность наконец начала возвращаться.       Почти все время она ходила такой… Равнодушной, словно бревно. Но эти моменты, когда паника сжимала горло… Эти приступы душили ее так сильно, что казалось, проще умереть, чем избавиться от этого состояния.       Как бы она хотела вовсе никогда их не чувствовать…       Стук прямо рядом с ней заставил вздрогнуть.       Перед Николь поставили чашку с кофе. Пепельные глаза воззрились с непониманием и недоверием.       — Бесплатно. За счет заведения, — тепло улыбнулась девушка. Пар от кофе поднимался неспеша и пах невероятно вкусно.       Николь даже не вспомнила, когда последний раз ела. Живот сам отозвался гулким урчанием.       — Спасибо… — сиплым голосом прошептала она, отвернув лицо. Замерзшие пальцы слабо обхватили чашку. Мокрые волосы лезли в лицо, перекрывая половину обзора, но смущение от находящейся рядом официантки не позволяли их убрать.       Та почему-то не уходила.       — Первый раз в городе? — дружелюбно поинтересовалась блондинка. Назвать Салем городом, это еще надо умудриться. От этого вопроса Николь стало еще более неловко. Хотелось просто, чтобы она ушла.       — Ага, — глухо промычала девушка, уткнув лицо в кофе.       — Ты так промокла…тебе принести полотенце?       Да что ж она… Теперь холод полностью схлынул и Николь хоть и ощущала дискомфорт от мокрой головы и одежды, но принимать чьи-то странные подарки не собиралась. Кто знает, что у нее за это потом попросят.       — Нет, все хорошо, спасибо, не надо, — сьежилась сероглазая, забормотав.       Видимо, после этого девушка все же поняла, что ее компания слегка напрягает. Бросив напоследок: «Если что-то будет нужно, попроси меня», официантка ушла.       Время в этом кафе текло незаметно. Теплый вкусный кофе, как ни странно, разморил и уходить не захотелось. Умиротворенность завладела сердцем, а взор начал провожать все действия в кафе. Как руки более старшего официанта наливают кофе из прозрачного графина, красивые тонкие кисти другой — несут поднос. Пара клиентов за столом негромко смеются, стукаясь чашками, а мужчина у барной стойки сидит мрачно, потягивая американо, читает газету. Просто наблюдать было одной из самых любимых и расслабляющих вещей в ее жизни. Это напоминало ей о том, что она сейчас здесь. Даже если она не запомнит ни одной детали этого вечера, ей хорошо. И так на фоне незаметно приходили и уходили гости, заканчивался дождь, зажигались фонари… Наступала весна, темнело позже.       В голове висела блаженная пустота… Даже появилось желание порисовать, хоть девушка никогда не была одарена талантом. Но неспешные росчерки ручки на блокноте заставляли забыть обо всем. Даже о том, что за окном стальное небо начинает чернеть, а темноты она боялась.       — Красиво. Это лев? — раздался мягкий голос под ухом.       Николь вздрогнула.       Блондинка вновь стояла рядом, с небольшим полотенчиком в руках и разглядывала рисунки. Заметив, как смутилась девушка, та рассмеялась.       — Прости… Нечасто у нас так долго сидят. Тебе есть, куда идти? — неожиданно спросила она.       — Да, — непонимающе ответила Николь.       Так почему же ты не уходишь? — могла поклясться сероглазая, пролетело у них обоих в голове. Но девушка ничего не сказала. Скорее всего, она так и не думала.       — Это хорошо, — тревожный огонек из зеленых глаз пропал. — Меня Мия зовут!       Она на автомате указала куда-то себе на фартук, а потом весело фыркнула: «А, мы же больше не носим бейджики».       Знакомство, будто они дети в детском саду… Почему-то это казалось максимально естественным. В том день Николь впервые подумала, может быть, не стоит быть такой закрытой.       — Меня Николь, — перебарывая дискомфорт, девушка все же подняла голову и посмотрела на официантку. Той это явно понравилось — она заулыбалась еще больше.       Если быть честной… То Николь и сама не заметила, как пролетело здесь столько часов. Тут было так тепло и уютно, как дома. И это был один из первых вечеров, в которые нутро все же перестало сжиматься от каждого звука.       Музыка ветра звякнула еще раз — ушел последний посетитель.       — Мы скоро закрываемся… — задумчиво глядя на дверь, сообщила Мия.       «Ах, так вот что. Она подошла выпроводить меня» — дошло до Николь. Быстро отвернувшись, девушка молча начала собирать свои вещи со стола. Блондинка смешно подскочила.       — Да нет-нет, можешь не торопиться! Мы не прямо сейчас… — затараторила официантка, махая руками. Темп сборки немного замедлился.       Даже затянутое тучами, вечернее небо было синим. В скоплении звезд-фонариков и желтых пятнах света из окошек. На самом деле даже ночью не было достаточно темно, но вот опасность действительно возрастала. Наверно, в таком случае хорошо, что эта Николь заторопилась…       — Слушай… У нас после погрома нет совсем никого.       На столе больше не осталось ничего. Сумка застегнулась. Свинцовые радужки наконец обратились на нее.       — …Пойдешь к нам работать?       Ручка чайника удобно ложится в руку. Старый прибор начинает тихо нагреваться.       В последнее время аппетита совсем нет и Николь пьет только чай. Но скоро и он закончится и придется придумывать что-то еще.       Пошуршав остатками пакетиков, кладет один из них в чашку.       На подоконнике пусто. Потрескавшуюся краску больше не скрывают горшки с растениями, она убрала их, когда в очередной раз нашла разбитыми на полу. Когда ей стекла выбило ударом…       В голове бесконечная пустота. Ощущение сонливости вуалью прикрывает глаза, пока девушка стоит перед столом. Скатерти нет. Только голое дерево. Лак местами слез…и видны следы от ножей и каких-то ударов.       Интересно, сколько этому столу лет? Что оно видело? Откуда эти следы?       А вдруг тут сидели дети? И кто-то от нетерпения стучал вилкой прямо по столу. Перед глазами встает домашняя, теплая обстановка. Шум готовки и бубнеж телевизора…       А вдруг этот стол из другого дома? Может, его привезли откуда-то?       Как выглядело дерево, которое срубили ради этого стола? Как выглядела мастерская, в котором его делали?       Она не может остановить этот поток бессвязных мыслей. Отвлечься не на что. Взгляд только переходит на новые вещи с новыми вопросами.       Куда делись занавески? Ах, да…их оторвало прямо с гардиной. Без них на кухне становится совсем тревожно.       Чайник начинает тихо свистеть. Свист стремительно нарастает. Надо подойти…       Вновь утонув в себе, она возвращается к чайнику, только когда тот начинает выкипать через несколько минут.       Светлые тапочки легко шаркают по полу. Интересно, а что если приложить руку прямо к горячей части?..       Так, нет. Этого делать не надо. Очевидно, что будет больно.       И все же, когда кипяток льется в кружку, в голове отчего-то мелькает сцена, как она выливает его прямо себе на ноги…       Возможно, стоит подальше держаться от подобных предметов, когда задумывается. Просто хочется иногда…проснуться. Что бы она ни делала, ощущение, будто она спит, не пропадает. Может, и правда стоит?       Горячий чай обжигает губы. Единственная боль, которую она может себе позволить. Глоток. Языку больно… Приятно.       В ее квартире так тихо. Сколько сейчас времени? За окном один цвет — белый, и он не меняется ни на что. Слепо-молочное небо кажется неживым. Стрелки часов замерли. Они сломались или она действительно видит одно и то же постоянно? Трудно следить за временем, когда обстановка не меняется.       Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Семь шагов до кровати. Четыре ножки. Две спинки. По три палки на спинках… Получается шесть, плюс две верхних. Из скольких палок состоит эта кровать?       Полка на противоположной стене… Насколько она помнит, ей было не очень легко добираться до нее. Сколько метров от нее до пола?       Ведь она правда ставила туда что-то, когда приезжала… Зачем? Фотография… Сейчас зрение размыто, и она не помнит, кто там изображен. Кого она могла бы поставить туда?       Потолок такой ровный… Кровать тихо скрипит под рукой. Простыня приятно шуршит. Стена холодная. Все в трещинах из-за тех взрывов или они всегда тут были? Как бы там не завелось какой-то гадости… В голове рисуется картина копошащихся в трещинах насекомых. Они могли бы жить прямо у нее в квартире…       Живот урчит, но голода она не ощущает. Как и каких-либо сил. Почему бы не поспать? Пусть она только проснулась… Надо бы поспать. Во сне все становится легче. Во сне она придумает, как решить эту проблему. Какую проблему? Если бы она знала… Но она придумает.       Тело приятно ноет, когда она переворачивается на бок. Волосы местами спадают на лицо, лезут в рот. Все равно… Надо бы поспать.       Три ложки на кухне. Чтобы дойти от входа до гарнитура нужно три шага. Если сделать еще три вправо — холодильник. В холодильнике три полки. Еще три сбоку. Три, три, три… Почему она раньше не замечала, как много троек в ее доме?       Николь поспала и просыпается уже в ванной. Швы между плиток удивительно чистые, пусть и местами запачканы. Плитка приятного цвета… Прохладная. Гладкая.       Этот узкий коридор в ее доме. Он всегда был таким коротким?       Плинтус…сбитый. На линолеуме пятно.       И снова кухня.       Спальня.       Ванная.       Кухня.       Спальня…       Ванная…       Потолок…       Швы между плиток…       Мутное зеркало…       В какой-то момент Николь вдруг приходит в себя на полу и решает на нем полежать. Ведь никогда раньше не пробовала. Паркет холодит щеку. Необычно… Пальцы ведут по поверхности, собирая пыль и грязь. Давно ведь не убиралась…       А в целом…надо поспать.       Сон решает все проблемы.

***

      Тук-тук-тук.       Гудение чьего-то телевизора за стеной.       Тук-тук.       — Николь, выходи из дома.       Поверить сложно, да и кому расскажи, курам на смех. Блондин совершенно мирно стучит по входной двери, чтобы ему открыли. И зовет громко, а ему не отвечают, хоть он и знает, что девушка его слышит.       Приложить побольше усилий — и дверная ручка будет вырвана, как веточка из бумаги; приложить побольше усилий — и вся эта тяжелая, новая дверь будет валяться в щепки раздробленная у нее в прихожей. Но это они уже проходили, а скука вынуждает идти на новые методы.       — Нико-о-оль, — нараспев зовет он.       Прошло уже больше недели или двух, а она, кажется, так ни разу и не выходила. Красные глаза сканируют местность за стенами и видят фигуру, безвольно лежащую в ванной. Сердце бьется так тягуче медленно, будто сейчас остановится. Но нет. Она жива, просто, кажется, уснула.       Николь в это время безразлично глядит в потолок.       Король Отчаяния стоит еще пару минут, прожигая взором дверь. А в принципе…и черт с ней. Найдет, чем еще заняться. Черные кеды спускаются вниз.       Темнота.       Николь спит.       — Нико…       Тихий голос шуршащей листвой тысячи раз отражается от невидимых стен.       — Да? — тихо спрашивает она в пустоту.       Завывание, будто ветер.       — Николь.       Маленькая девочка. Огромные серые глазища смотрят невинно.       — Привет. Я знаю тебя? — дружелюбно интересуется Николь.       Этот вопрос заставляет девочку сжаться. Николь напрягается. Она что-то сделала не так?       — Ты…       Ее щеки краснеют. Как и глаза. Маленькая девочка вся краснеет лицом, будто очень расстроена.       Николь стоит растерянно.       Щелчок. Будто кадр меняется.       — Ты бросила меня! — задыхаясь от обиды, едва сдерживая слезы, кричит малышка.       Темнота дрожит, словно осязаемая.       — Нет…       — Ты меня бросила!       Настойчивость почему-то пугает.       — Нет, не бросала, — сбивчиво шепчет Николь, не смея посмотреть ей в лицо.       — Почему? — все повторяет девочка. — Разве я больше не нужна?       Еще секунда и тонкий скулеж перерастет в рыдания.       — Ты забыла меня…       — Это не так…       — Ты забыла…забыла…забыла…забыла…забыла…       Плач превращается в настоящий крик. Рев так резко ударяет по ушам, смешиваясь с тоскливым воем, что становится по-настоящему страшно.       — Ты забыла…ты забыла…ты забыла…       Забыла…забыла…       Забыла…       Невыносимый детский вой режет сон, как бумагу. И истеричные слова все еще раздаются беспрестанным повтором, когда глаза открываются, встречая аспидные стены и привычную мебель, погруженную во тьму. На пятнадцатом этаже фонари не достают до окна… Ночь…       Ночь. Снова она одна. Одна, а не…с кем-то. Никого больше нет. Нет. Она одна. Прекрати бояться… Ты проснулась. Ты в реальности.       За окном, должно быть, ездят машины. Светят окошки в других домах. Там есть люди. Там есть живые… Кто-то не спит. Посмотри…       Душа мгновенно обмирает, завидев движение где-то у окна. Нет, не одна. Что…как…       Глаза разбирают с трудом. Николь цепенеет от ужаса. Человекоподобное существо приближается к ней достаточно быстро, чтобы не успеть среагировать. Как? Как ОНО здесь оказалось?       Слезы едва успевают проступить от страха, как все внутри сжимается, а монстр оказывается слишком близко. Краем она успевает заметить, как ее волосы потихоньку, с веселой улыбкой тянет кто-то, вылезающий из-под кровати… И в этот момент глаза открываются еще раз.       Судорожный вдох прерывает тишину. Николь резко дергается на кровати, глядя на пол. Волосы свисают… Дрожь проходит по всему телу, а рука дергано тянется их убрать. Боже… Что-то касается руки.       — Мяу.       Гвенвивар ласково мурлычет, только завидев, как хозяйка проснулась. Отчего-то присутствие этой кошки мгновенно снимает половину груза с ее души, пока она просыпается. Закрыв лицо руками, Николь падает обратно на подушки, давая волю слезам. Что это было… Неужели опять?       Кошмары давно не мучали ее. Особенно такие… Хотя бы теперь она уверена, что проснулась. Пожалуйста, хоть бы она правда была уверена, что проснулась…       В следующий раз Король Отчаяния находит ее входную дверь открытой.       — А ты все-таки услышала мои молитвы, — усмехается он, привычно проходя на кухню.       — Тебе есть кому молиться? — глухо спрашивает девушка, не понимая шутки.       — Была бы вера, а боги найдутся, — улыбается Король, оглядывая тонкую фигуру.       Это было странно… Но как же это спасало.       Присутствие хоть кого-то говорящего в ее доме. Это было странно…когда он отчего-то носил ее дом разные вещи.       — Держи.       Он протягивает ей телефон. Сенсорный, почти новый — никаких трещин, даже царапин, в милом чехольчике. И откуда он его взял?       — Мне он не нужен.       — Значит мой будет, — нисколько не смущаясь отказа, возвращает телефон Дзецубо.       Как-то на столешнице появляется булочка. Потом пачка печенья. Яблоко. В разных местах. Николь молча на них смотрит мутным грустным взглядом. Просто смотрит. И все. Как глупое животное.

— Ты что, воруешь еду ради нее? — подозрительно сощурившись однажды, спрашивает Уильям.

      — Блэки, Блэки… Как ты мог подумать? — закатывая глаза, театрально вздыхает вампир. Но делает это настолько лениво, что уже навострившемуся Макбету тут же становится ясно: издевается.

— Меня из-за тебя в магазины пускать перестанут! — взрывается парнишка, достигнув лимита смелости. Или, может быть, все же страха?..

      — Не перестанут, не волнуйся ты за свои магазины.

— Но ты!..

      — Я ничего не ворую. Молчать, — резко прерывает возмущения Король, помрачнев. Макбет действительно думает, что он стал бы заниматься такой ерундой ради какого-то человечишки? Дева Мария…       Эта неприязнь к роду человеческому в нем еще борется, когда дело касается Николь, но он находит мысль получше: считать Николь не человеком, а амебой. Ну, или комнатным растением. Все равно она от него почти не отличается. Веселая зверушка, с которой можно проводить иногда время.       — Она из кукурузной муки… Ешь, — подталкивая пакет с булочкой к ней, говорит Король. Общается, словно с ребенком. Но ведь она и есть ребенок — даже сама поесть не может. Не хочет.       — Зачем?       Неопределенный вопрос.       — Потому что это вкусно, — избрав самый легкий вариант ответа, пожимает плечами блондин.       Приютит ли его эта квартира, если она умрет? Не станет ли тут слишком холодно? Останется ли этот покой с ее уходом или же она его заберет?       — Тебе тоже кажется что-то вкусным?.. — вдруг интересуется Николь. Дзецубо фыркает.       — Конечно. С чего бы нет? Вкусовые рецепторы у него еще есть, — тыкая себе в щеку, бормочет он.       Николь в голову забивается эта глупая мысль: ему нравится выпечка из кукурузной муки.       Чуть позже, когда звуки классической музыки наполняют все стены, Отчаяние сидит за длинным столом в окружении демонов и…совершает ошибку. Фемт сегодня на удивление разговорчив и вытягивает из уставшего Дзецубо информацию, как самый последний шпион.       — Пфха… Серьезно? Нет, серьезно? Пха-ХА-ХА! Ехи-хи-ха-ха-ха!       — Смейся, сколько угодно, — без особо энтузиазма бросает Король Отчаяния. Судя по всему, Дараку в гробу видал интерес его жизнью и спрашивает с целью как-то задеть. А может, найти слабое место, чтобы избавиться…       Ну и, конечно же, не стоит забывать, что временами Король Разврата просто-напросто поехавший. Ага, временами…       Смех в этом генераторе безумия и содомии чуть стихает, но не затихает полностью.       — Ветер и вишневый цветок не могут быть друзьями.       — Знаю. И не собирался.       В голове появляется вопрос, для чего он вообще пришел сюда. От него снова никакого толку, просто ноль.       — А по-моему все-таки да… Пфха-ха-хи-и… Аха-ха-ха-ха! Ой, не могу!..       Приняв максимально измученный вид, Король Отчаяния подпирает щеку ладонью. Наблюдает, как с потолка с ором падает клубок сцепившихся монстров. Остается только ждать, пока ему надоест.       — Какая пошлость! — потешается Фемт, взмахивая рукой. Один только факт того, что он мирно находится с человеком, его уже бесит, но «дружба» есть «дружба». Хотя скорее, это всегда было что-то типа сотрудничества. Отчаяние мало заботит социальная жизнь — он все делает лишь для своей выгоды. — Сводил бы человечишку в ресторан… Лучше, чем какую-то гадость таскать. Как собачка…       Последнее произносится максимально глумливо, но Дзецубо отчего-то очень спокоен и не реагирует. Хотя Король Разврата уверен, еще пару недель назад за такое стены бы пришлось отмывать от собственных ошметков.       — Подобное в твоем стиле. Фарс не для меня, — и не для нее, наверно — хочется добавить, но звучит слишком…по-человечески. Поэтому молчит.       Фемт, как всегда, беззаботно качается на стуле, что-то поедая. И он еще говорит о ресторане…       — Ты в курсе, что я убью ее? Когда-нибудь. Ну или кто-то еще, — продолжая качаться и даже не смотря в его сторону, кидает Дараку. Осмелел, видимо. — А может, сама сдохнет.       Дзецубо лишь усмехается. Дараку бы нахмурился, будь у него брови. Нет, ну что с ним такое? Почему он настолько безмятежный? В последнее время Король Отчаяния скучен до жути. Фемт был готов вновь разносить весь замок, убегая от взбесившегося дружка, но на словесные провокации тот совсем не велся. Полтонны успокоительного ему вкололи, что ли?       — У тебя уже был шанс, — складывает подбородок на сцепленные руки Дзецубо. — И не забывай…одно из данных мне людьми имен — «Сторож».       Она чувствует себя, как будто черное, невыносимо сильное течение утягивает ее куда-то, засасывает на дно. Она не может нормально засыпать, нормально просыпаться — в голове больше нет никаких идей, ни о чем не получается думать. Руки и ноги слушаются с трудом, временами ее трясет от слабости, все вокруг кажется нереальным. Она не может из этого выбраться. Редкие моменты просветления ума полностью топятся в бесконечном круговороте стагнации, бездумных действий, повторяющихся стен. Это страшно. Она бы хотела прекратить это, но ничего не выходит. Не получается. Как бы ни старалась.       Удивительно, как Король Отчаяния находит ее компанию интересной. Разговаривает с ней, а если не разговаривает, то сидит где-то неподалеку. Просто возится в кресле, когда она посреди дня ложится спать. Или ходит по кухне и что-то делает. Становится чем-то вроде второй Гвенвивар — приходит, когда хочет и успокаивает одним своим существованием, как доказательство, что Николь еще рано сходить с ума от одиночества.       Сейчас ночь. Дзецубо стоит в проходе комнаты, смотря на неподвижную фигуру, свернувшуюся на кровати. Входную дверь теперь приходится закрывать ему, потому что оторвавшаяся от реальности девушка совсем забывает об этом, а сомнительных личностей на окраине много. И пусть днем она ходит, как ожившая кукла и кажется, что ни в чьем присутствии не нуждается, он видит эту мольбу в глазах. Ненароком, серый туман в чужом взгляде плачет, просит, чтобы хотя бы он не оставлял ее. Король Отчаяния сощуривается на это почти каждый раз, и не всегда понятно, что в этот момент в его голове. Ясно, что ничего хорошего.       Огоньки гирлянд отбрасывают свет на ее лицо, и он снова здесь, как какое-то время назад, стоит над ней. Девушка ворочается во сне, волосы лезут на лицо. Что же ей такое снится?       — Дзецубо…       Застыл. Детский, почти капризный голос внезапно зовет его. Что она…       Простояв еще пару минут, вампир понимает, что она спит. Все еще спит. По шее и рукам вдруг проходит толпа мурашек, и он вздрагивает всем телом. В жизни она называла его по имени лишь раз. В прочем, как и он ее…на пару раз чаще.       Имя — это не просто звук. В произнесении имени есть что-то необыкновенное, личное. Очень доверительное. Особенно для такого, как он. Люди привыкли звать друг друга по именам, друзей, родственников, знакомых. Но для старейшины его имя было сокровенным. Нельзя доверять свое имя всем подряд. Он не позволял бы звать себя кому попало. Потому его имя для нее оставалось загадкой с самого начала, и осталось, если бы не чертов Фемт.       «Хотел поиздеваться надо мной с помощью этого?» — скрипит зубами существо, но все же душит в душе непонятный трепет от такого неожиданного зова. Для него это — не просто звук. Ведь и он звал ее по имени…для чего?       Прикрывает глаза. Был бы эмоциональней — помотал головой. Тонкие запястья у девушки подняты вверх, лежат рядом с лицом. Абсолютно открытая. Она хмурится, видно, как за закрытыми веками из стороны в сторону бегают зрачки. Сны людей…тоже очень занимательная вещь. Они весьма отличались от того, что для себя «сном» называл Король. Каково это, когда тебя не терзают на куски сотни разных голосов и видений? Что прелестного может придумать голова, когда не видела тысячелетиями кровь и растерзанные тела? Ему бы тоже очень хотелось увидеть нормальный сон. Да, он ненавидел людей, презирал их. И завидовал.       Днем глядеть на ее эмоции труднее. Как только девушка просыпается — ее лицо превращается в каменное меланхоличное изваяние до того момента, пока она снова не ляжет спать. Хотя некоторые моменты все же иногда выбивают ее их колеи, возможно, потому что она не всегда готова, что быть в одной небольшой квартире с другим человеком значит, что она будет постоянно с ним сталкиваться.       Так происходит и сейчас. Николь идет на кухню, привычно заварить себе чай, как в проходе натыкается на черную толстовку, едва не касаясь чужой груди ладонями. Сильно вздрагивает, застывая. Безмятежный взгляд Дзецубо опасно краснеет, хоть она и не видит этого, уставившись в пол. Пройти первой или сделать шаг назад?       А Отчаяние стоит, на секунду вновь не в себе. Происходит что-то непонятное. Он сглатывает вязкую слюну, немного порассматривая русую макушку не сильно ниже его, и отводит глаза куда-то наверх. Ему сейчас показалось или…       …она действительно пахла чем-то вкусным?       Блондин отходит назад, открывая девушке путь. Это все как-то чертовски комично, что хоть он и глядел на человечество сотни веков, а и вправду…ни черта о них не знает. И тот мимолетный запах, почувствовавший секунду назад, уже не ощущает. Хотя в голову закрадывается идея снова близко подойти.       Это на него не похоже. Скривившись от собственных мыслей, Дзецубо исчезает на три дня.       — Что ты так носишься за этой девкой? Влюбился, что ли? — с издевкой смеется Король Разврата, балансируя на перилах неподалеку.       — Не перекладывай с больной головы на здоровую, — безразлично поднимает брови Отчаяние. Потолок кружится перед глазами, как будто вампир на карусели. Все тело плохо слушается. Скоро придется передать бразды правления очкарику. — Сам на нее смотрел так, будто только и хочешь всю изорвать.       — Здоровую? ЗДОРОВУЮ? Аха! АХ-ХА-ХА-ХА! — в истеричном приступе заходится Фемт, чуть не снося какой-то приспешнице голову тростью.       — Влюбился?! Кто влюбился?! — вклинивается в разговор Алигура, отчего ей тут же приходится уворачиваться от кинутого в голову кубка. Личность кидающего загадкой не остается, ведь Дараку все еще не может отойти от припадка, называемого «смехом».       Так и не справившись, Король Разврата все-таки падает с перил, заорав, как чокнутый. Хотя почему «как»?       Звон вилок и ложек вызывает в голове какие-то приятные ассоциации, напоминая об уюте. Пусть даже здесь расслабиться окончательно нельзя было, как и во всем городе, но этот звук был знаком и успокаивал. Только сейчас звуки играли для Николь второстепенную роль, главной была задача, которую поставила перед ней Мия.       «Отнеси кофе вон тому господину».       Задача простая до зубного скрежета. В общем-то, как работнице, она могла ей дать что-то и посложнее. Только вот все-таки задание было не совсем из простых.       Отнеси кофе вон тому господину. Пришельцу.       Огромному, толстому, как гигантская редька, с длинными не то усами, не то непонятными отростками, свисающими вниз. Он еле поместился на их диванчиках, а глаза на бледно-желтом лице, крохотные, словно бусинки, медленно осматривали кафе. Он тяжело дышал, осматриваясь, словно был готов на кого-то напасть.       Вот и ее задание. Мия — садистка. По крайней мере, так думалось слабоэмоциональной Николь, которая просто тупила взгляд в чашку, едва сдерживая дрожание рук. Сбежать в город монстров, при этом боясь монстров — прекрасная идея, не так ли?       Но она работает здесь всего пару недель, и над ней и так сжаливались это время, не давая подходить к иномирцам. Николь не должна показывать, что они ошиблись, принимая ее на работу. Даже если дрожит, надо подойти.       Вроде бы набравшись смелости, девушка делает пару шагов вперед, к пришельцу-редьке. Поднимает глаза, чтобы не ошибиться с маршрутом.

Кх-х?!

      Он смотрит прямо на нее. Не отводя взгляд, смотрит. Знает, что она хочет подойти. Сердце моментально проваливается в пятки, Николь делает шаг назад, с позором собираясь разворачиваться и сдаваться. Но останавливается по вине мягких ладоней на плечах.       — А ну-ка давай. Неси, — Мия улыбается, явно веселясь от таких метаний коллеги, чувствуя, будто присматривает за младшей сестренкой. Очень пугливой младшей сестренкой.       Под ее руками Николь очень ощутимо, очень протяжно вздыхает. Мия чуть не смеется — о да, она ужасная и кошмарная мучительница, хуже не придумаешь. Ее руки легонько подталкивают спину в белой рубашке вперед.       — Давай-давай-давай, — подбадривает шепотом.       Вдох. Ладно, ты просто не будешь смотреть ему в глаза. Просто не будешь. Не будешь, и все. Не смотреть в глаза и подойти. Подойти и поставить чашку. Еще сказать «ваш кофе, пожалуйста». Вежливость — это главное. Подойти и поставить чашку не так сложно. Ничего он не сделает. Мия сказала, что знает его. А раз знает, раз она сказала, должно быть, бояться и правда нечего. Мия же не стала бы общаться со странными личностями? В голове чуть не проскальзывает «людьми», но она успевает схватить неразвившуюся мысль за хвост.       В метаниях проходит несколько шагов до столика. Она и сама не замечает, как, ее лицо — безжизненная, бледная маска, и Николь смотрит куда угодно — на дверь, на окно, на машины за ним — только не на гостя.       — В-в-ваш к…к-к-кофе, п-п-пожалуйст-та, — ее трясущиеся, чуть не разливающие кофе руки, дрожащий голос и абсолютный покерфейс на лице — сочетание, с которого Мия просто не может не заржать за стойкой. Она зажимает рот рукой, безудержно фыркая в ладонь, кидает взгляд на Джека, вышедшего посмотреть за залом.       Пришелец без каких-либо вопросов принимает свой заказ, благодаря, и голос его, на удивление, оказывается очень глубоким, четким и доброжелательным:       — Спасибо, миледи.       Николь кажется, она сейчас потеряет сознание. В глазах и правда на секунду темнеет, и она на ватных ногах добирается обратно до стойки, заходя в нее, будто спасаясь от всего в этом мире.       — Ты сделала это! Молоде-ец! — поднимая руки наверх, стараясь не нарушить тишину в кафе, негромко восторгается Мия, едва не заключая девицу в объятия. Джек смотрит на все это с нечитаемым выражением лица, а Нико чуть лужицей не стекается им под ноги.       Дрожь проходит даже непонятно быстро, а глаза раскрываются.       И что было сложного?       Она видит, как пришелец сидит за столиком, пьет принесенное ей кофе и читает какую-то книжицу. Абсолютно добрый, абсолютно нормальный.       Может…это и правда не так страшно? И не все они такие… Не стоит бояться каждого.       Нико пару секунд стоит, чувствуя неожиданный прилив сил. Она все еще боится, все еще слова сказать нормально не может… Но у нее получилось. Кажется, это был первый шаг. Серые глаза лицезреют задорно прыгающую напротив Мию, теплея. Кто бы кроме нее показал ей это? Сомнение в том, что она зря пришла сюда, тотчас покидают голову. Ей будет трудно, тяжело и страшно, но…наверное, с ней будет полегче.       С ней. С Мией.       Он приходит в полуразрушенную квартиру. Нет, не так, в разрушенную настолько, насколько могла бы это сделать Николь. На кухне россыпь белых осколков от чашки. Старый чайник валяется у стены около уже почти высохшей лужи. На ее любимой кухне бардак. Помрачнев от этой картины, решает проверить девушку.       Николь все по-прежнему лежит в кровати, свернувшись калачиком, как больная. Но она не болеет. В клинике ее точно вылечили, он это знает, оттого не понимает, что сделать. Где ее хваленая любовь к уборке?       — Чай пьют немного по-другому, — говорит Дзецубо, садясь на край кровати и даже не смотря на нее. Три дня вдали — все равно что пальцами щелчок, но он вновь окунулся в собственное мракобесие. Не лучшее чувство.       Николь не спит, от его голоса придвигает одеяло сильнее. Будто пытается одновременно и спрятаться, и показаться ему.       — Выронила, — сипловатым голосом отзывается девушка, лишь краем глаза видя фигуру у своих ног. Врет. Она зарывается в плед по нос, слабо зажмуриваясь. Из-за этого ее голос звучит приглушенно. — Я уберу потом.       Замечательно.       С приходом темноты комната вновь возвращает себе атмосферу Коллапса. Дзецубо заваливается в ее комнату, часто и шумно дыша, весь в облитый чем-то черным и тяжело пахнущим, словно еще один оживший кошмар. Сонная Николь через силу, испуганная, приподнимается. Не узнала? В темноте маячат ярче лампочек гирлянд алые глаза и Король не понимает, что она испугалась именно их, а не потенциального грабителя, и успокаивает ее голосом:       — Это я. Не включай свет. Спи.       Естественно, она не спит. Но лишь какое-то время. Оробевший стук сердца затихает, вновь вернув себе неспешную монотонность. Все будто повторяется — как в первую ночь у нее дома, когда рев мотора разбудил парня и так же испугал. На этот раз она падает обратно в объятия Морфея значительно быстрее, будто и правда слушается. Отчаяние сокрушенно вздыхает. Садится на пол, нервно выдыхая. Вот бы так и сдохнуть на месте тут, в этом окружении бликов с гудящей головой. Хочется собственными руками свернуть себе шею, да только ничем это не закончится. Он придвигает колени к груди, зарывается пальцами себе в волосы, прислушиваясь к чужому дыханию, биению сердца и гудению за окном. Скованные мышцы окончательно каменеют, и через время он перестает чувствовать руки.       И ноги. Все свое тело. Словно вновь возвращается в бесформенную оболочку, блуждающую где-то за гранями этого мира. Вокруг…тихо. Даже голоса, орущие на него всю дорогу, в этой квартире превращаются лишь в шелест.       Король не замечает, как наступает утро. Темнота за окном развеивается, гирлянда гаснет, шум с улицы усиливается, тревожа гудками. Всех, кроме него. Николь неподалеку шуршит одеялом, передвигая ноги, пока не осознает, что в комнате не одна.       Король Отчаяния, обхватив себя руками, сидит в паре метров от ее кровати, выглядя, как ребенок. Лица его не видно, все закрывают пшеничные волосы. Он даже не двигается. И дыхания не слышно. Николь останавливается, почему-то боясь будить его. Пусть он выглядит как сумасшедший, да и похоже, провел так всю ночь, это кажется…лучше. Лучше, чем когда он как загнанный зверь ходит туда-сюда, приносит непонятные предметы и мучается над ними по несколько часов. В последний раз она, кажется, видела приспособление, похожее на очки. Что бы там ни было, Дзецубо почти всегда выглядит очень встревожено, хоть и ведет себя так, будто ему на все плевать. В этот раз он даже не стал садиться в кресло, просто сел посреди комнаты…       Но спустя пару минут девушка понимает, что парень не реагирует на звуки. По крайней мере на шорох откинутого одеяла, скрип половиц тот не шелохнулся. Ей даже удалось пройти на кухню, все еще в бардаке и посмотреть на валяющийся чайник. Часы показывают около девяти утра. Рано.       Она тихо проходит назад, вставая около фигуры. Спать не хочется совсем, но и глядеть на юношу, сидящего так одиноко становится невозможно. В конце концов она может одолжить ему свою кровать. Пусть отчего-то страшно…как же будут болеть его мышцы после того, как он так долго пробыл в одной позе?       Внезапно дыхание Дзецубо становится более, чем ощутимым. По плечам парня проходит дрожь, а было расслабившиеся пальцы с силой впиваются в волосы. Все его тело напрягается. Николь нерешительно отходит. Ему снится кошмар? Блондин начинает дергаться, будто от ударов. Спустя несколько секунд из завесы волос слышится глухое мычание. Шипение.       — Нет…       Он не спит? Что происходит?       Вслед доносится рычание. Голоса парня чуть приподнимается, он все еще в судорогах, начинающих выглядеть так, словно парню поплохело. Светлые волосы бьют по плечам, когда он начинает мотать головой из стороны в сторону, сдавленно повторяя:       — Прочь… Прочь!       Это начинает серьезно пугать и не выдержав, Николь все же касается его плеча, намереваясь остановить метания парня, схватив, но успевает только коснуться — Дзецубо сразу же на звериных инстинктах бросается в сторону от ее руки.       Слышится грохот, звонкий стук. Одна ножка стола, разломавшись, падает, а следом на ней скатываются несколько вещей со сломанной мебели. С шумом ударяются об пол за его спиной. О стуле, который прилетел в эту ножку, и думать не стоит. В щепки. Он просто случайно зацепил его, уходя от прикосновения. Страшно представить, что было бы, окажись на месте стула Николь. Король широко раскрывает глаза.       Алые. Непонятно, что виделось ему только что, но…его взгляд при пробуждении и то, как отчаянно он отбивался во сне безумно пугали. Его лицо не охвачено страхом. В нем лишь сплошная боль и озлобление, и, может быть, сожаление. Взор остается расфокусированным доли секунд, а затем лицо блондина накрывает ожесточенная маска. Как она и думала. После «пробуждения» от Дзецубо не веет ни каплей того доверия, которое она привыкла испытывать к нему, видя в своем доме. В глазах лишь хищная ярость и желание никогда не видеть никого перед собой. Николь, будто оскорбленная, отшатывается.       Вампир испаряется прямо у нее на глаза, пропадая неизвестно куда. Кошмары об убитых и о том, что они чувствовали перед смертью — все, чего он достоин вместо сказки о «спокойных снах». Зря он дал себе расслабиться даже в таком месте. Он знал, что они найдут его везде. Единственные сны, в которых он явственно мог ощущать боль, которую на самом деле в реальности уже почти никогда не чувствовал.       В следующую их встречу Николь снова в кровати, отвернувшаяся к стене, к нему спиной. Она не отвечает на вопросы, не задает свои, даже не поворачивается. Притворяется мертвой. Все это несказанно действует на нервы. Его прямо в лицо оскорбляют таким отвратительным игнорированием.       — Эй, девчонка, — позабыв ее имя, пренебрежительно роняет Король. — Что с тобой?       Не отвечает.       Дзецубо мрачнеет. У него уже нет никаких сил злиться, особенно на какую-то смертную. Эта безмозглая дура не выходит уже который день из дома, вся похудевшая и побледневшая. Даже сваливаясь в обморок на работе она и то выглядела лучше. В этом городе, конечно, у всех жителей нехватка витамина D, но у нее он точно критически низок.       И от такого безликого отчуждения шепот в голове становится на тон громче.       — Да прекрати ты спать! — раздраженно шипит блондин, в два шага пересекая расстояние до кровати, хватает ее за плечо.       Картина еще хуже, чем он представлял. Взгляд у девушки безразличный настолько, будто бы она уже умерла. Но он слышит дыхание и слышит, как томительно стучит сердце. Это его бесит до белого каления.       — Хватит жить так, будто тебе осталось еще пятьсот лет, — рычит блондин, не обращая внимания на то, что она его абсолютно не слушает. — Человеческий век короток, а на твой осталось и того меньше. Хочешь умереть — попроси меня, но не смей убивать себя собственноручно на моих глазах.       После этого локация вокруг них неожиданно меняется на совсем новую. Апатия в мышиного цвета глазах мгновенно меняется тревогой, когда под спиной не оказывается кровати, а все, что не дает ей упасть — это рука, грубо держащая ее у самого плеча. Тонкие пальцы машинально вцепляются в его толстовку, ноги едва-едва находят опору. Она даже сначала не осознает, что вокруг, пока ее твердо не ставят на ноги.       Перед глазами вновь темные стены, сверкающие, как огни на новогодней елке. И тепло, которого она никак не могла дождаться в квартире, отчего-то знакомо поднимается по коленям. Гул и классическая музыка ударяют по ушам. Николь захлебывается взволнованным вздохом, озираясь. Неверяще глядит в багровые глаза напротив.       Она снова в замке Королей.       Дзецубо просто приводит ее к ним и спихивает в руки, как надоевшую игрушку. Ничего не объясняет, не прощается, не злится. Босые ноги собирают собой всю пыль и грязь, и даже теплая обстановка не спасает от того, какой ужасающий мороз проходится по спине.       — Эй? Нам-то что с ней делать? — кричит вслед ему Фемт, складывая руки на плечи Николь.       Парень на ходу оборачивается. Ехидства в голосе, что хоть давись.       — Делайте с ней все, что хотите.