Ночные

      — Мне это нужно, Крейг.       Взгляд — глаза в глаза, небесно-голубые и тёмно-карие. Руки сжимают руки.       — Ничего не объясняй.       Крейг обнимает Леона/Брента.       — В четверг мы договорились о съёмках эпизода 125.       — Я помню. Мне хватит двух дней.       — Хорошо.       Снова — глаза в глаза.       — Туда и обратно, Крейг.       — Я же говорю, хорошо.       Леон/Брент берёт такси до аэропорта, машет Крейгу с подъездной дорожки, прежде чем забраться на заднее сиденье. Лос-Анджелес—Сиэтл. Лететь около трёх часов.              9-я авеню. Брент дожидается ночи, а затем проникает в собор Сент-Джеймс — точно так же, как делал это когда-то в молодости. Тихо. Никакого златоволосого Иисуса с пацификом на груди, никого. Добраться до нужной плиты, приподнять её, сдвигая в сторону. Люди не могут без специальных инструментов. Значит, он — всё же не человек. «Почти», как сказал Джерри.       Внизу — кромешная темнота. Брент не так хорошо видит теперь, но всё равно, даже такого уровня зрения ему достаточно. Он осторожно спускается по железным скобам. Вот и коридор. Задержаться на некоторое время, оценивая обстановку. Ощутить запах. Двинуться в нужном направлении...       — Ты мог бы включить свет... здесь есть свет... — Голос тихий, шелестящий доносится из дальнего конца коридора. Сердце сжимается. Брент невольно ускоряет шаг.       — Погоди... притормози... дай, я включу свет...       Брент послушно останавливается. Неуловимое движение, и зажигается тусклая, едва светящая лампочка.       Остановиться, закрыв глаза. Нет, не свет. А то, что они увидели. Вдохнуть (старая кожа, старая кровь, трупы, пыль) и выдохнуть. Снова открыть глаза. Вот он.       — Лайонел...       Существо, которое он когда-то любил, не слишком похоже на человека сейчас.       — Лайонел...       — Ну-ну... давай без слёз, а, Бренто?       Черты лица словно оплавились. Отросшие волосы и борода напоминают спутанную высохшую солому. А ещё он худой, страшно худой — скелет, обтянутый кожей. Брент видит систему проводов, спускающуюся по стене. Вот так он зажигает свет.       Оно.       — Лайонел...       — Ждал тебя. Знал, что придёшь. Написал тебе то письмо. Помнишь?       — Ты... Я слышал, Леона застрелили.       — Охотник попал в лёгкое. Леон принял смерть от меня. Ждал тебя, Бренто...       Он ведь держится на честном слове, понимает Брент.       — Что я должен сделать?       — Ничего... — Знакомая озорная искра вспыхивает в глубине поблёкших глаз и тут же гаснет. Господи, ему ведь всего тридцать восемь. А выглядит... Брент присаживается на корточки рядом.       — Не выходил на охоту потом. Ни разу. Ждал тебя. Прятался.       — Почему?       — Нет места там... — Лайонел медленно поднимает руку, указывая вверх. Его дыхание сбивается. — Погоди... сейчас... — Он приваливается к стене, пальцы беспомощно скребут кожу на груди. Лайонел закусывает губу и рычит — тихо, досадливо. — Не могу. — Губы кривит подобие улыбки.       Брент достаёт узкий, странной формы клинок из чёрного металла, одолженный у Джерри.       — О! — Снова одинокая искра в глубине глаз. — Давай... давай так, Бренто...       Лезвие касается кожи в районе солнечного сплетения.       — Сердце — любовнику, — шепчет Лайонел. Брент вонзает нож.       Совсем немного крови вытекает из раны. Совсем немного густой, чёрной крови.              Сердце Лайонела — странное, тоже чёрное, — лежит на руке, как доверчивый зверёк; тело Лайонела сухими листьями осыпается на пол.       — Сердце... любовнику...        На вкус оно горькое, но почему-то кажется похожим на чернослив.              Брент останется здесь ещё на некоторое время. До тех пор, пока не услышит хлопанье крыльев — ведь для Ночи нет преград — до тех пор, пока не исчезнет всё то, что могло бы напоминать о Лайонеле, кроме вкуса во рту и звучащих в ушах последних слов.              Утром его будет ждать аэропорт, ведь дела в Сиэтле закончены. Его будет ждать аэропорт и три часа в самолёте Сиэтл—Лос-Анджелес. И Крейг. И всё то, что живёт рядом с тьмой, на тонкой границе дня и ночи.