Изгнание маршала Шатильона

Бертран Авьери редко смотрел людям в глаза и избегал долгих разговоров. Так с детства повелось - мать вечно сверлила его ненавидящим взглядом и цедила сквозь зубы: "Ты бы помолчал, может, тогда за умного сойдешь". И он молчал. Ему с самых ранних лет давали понять, что он - ошибка судьбы, ошибка природы, что он должен был родиться совсем другим или лучше бы и вовсе не рождаться на свет. Об арнарбреккских графах Авьери делла Рохадо знали немногие: лишь те, кому это было действительно необходимо. Представители древнего рода, безупречно служившего династии, почти не появлялись при дворе, зато исправно платили налоги, щедро жертвовали на благотворительность, а управляемые ими города неизменно процветали. Такова была явная сторона, карьера старших сыновей в роду. Младших, как это принято во многих знатных и многодетных семьях, отправляли учиться военному делу или служить церкви. Род Авьери не раз отправлял сыновей в орден иоаннитов - и только посвященные знали, сколь многому учились юноши в монастыре святого Иоанна. Среди Авьери были мастера магии и зелий высокого ранга... и отравители. Но это оставалось в тайне. Мастера зелий и алхимики служат, как правило, монархам. А сильные мира сего умеют хранить свои тайны. Пусть все вокруг думают, что из монастыря выходят только смиренные служители господни. Избранные знают правду и молчат. Бертран был старшим сыном и должен был унаследовать поместье, управление городами, главенство в благотворительных организациях. Младшего на два года Томмазо обещали ордену. Вот только Томмазо не питал ни малейшей склонности ни к богословию, ни к наукам. Он унаследовал от матери крепкое здоровье и простой практичный ум. Крепыш и здоровяк, Томмазо если не пропадал на фермах и конюшнях, то наблюдал за тем, как маг-целитель помогает больным. А по вечерам часто можно было увидеть, как он сидит на грубо сколоченной скамье в тени векового дуба и слушает разговоры крестьян о будничных делах. Отец нарадоваться не мог его способностям и жалел, что такого ребенка придется отдать в монастырь. Бертран удался, что называется, "ни в мать, ни в отца, ни в проезжего молодца". Что-то фамильное в его чертах просматривалось, но в отличие от темно-русых родителей и брата он выглядел черным вороненком и с детства больше тянулся к книгам, чем к земле. Но матери не нужно было, чтобы он стремился подальше от предназначенной судьбы. "Заумное - это то, что находится по ту сторону ума, иначе - глупость. Живи реальной жизнью", - говорила она и раз за разом стремилась опустить его с небес на землю, заставить видеть лишь то, что отвратительного происходит в жизни. Смотри, хорошая погода никогда не держится долго. Смотри, люди болеют, стареют и умирают. Смотри... смотри... смотри... Бертран смотрел, слушал и запоминал. Каждое унизительное слово, презрительный взгляд, кривую усмешку губ. Он знал, что не должен быть таким, что монастырь - удел младшего. Но он делал из всего свои выводы. Уютный и светлый дом был ему тюрьмой. В которой нужно лгать - выкручиваться - молчать - не смотреть в глаза - таить мысли. * Наставник-иоаннит приехал, когда Томмазо исполнилось девять, самое время, чтобы начинать обучение будущего служителя церкви. Поначалу, глядя из своего укромного убежища в тени деревьев, как во двор въезжает большая запряженная породистыми белыми лошадьми карета и из нее выходит солидный дворянин в синем с золотым шитьем костюме, Бертран и предположить не мог, что это священник. Решил поначалу, что просто какой-то гость из столицы. Но за общим столом гостя представили как падре Энрике, и мать строго велела детям вести себя прилично и быть почтительными со святым отцом. А Томмазо закапризничал, расплакался, испугавшись священника. Просил папу не отдавать его чужому дяде. Мать смущенно оправдывалась. Падре Энрике наблюдал за происходящим внимательно, а потом позвал Томмазо, велел сесть рядом и тихо спросил: - Почему ты не хочешь ехать в монастырь? Неужели меня боишься? Томмазо вытер слёзы краем рукава и неуверенно ответил: - Дома лучше, падре Энрике. Земля, животные, кусты. Ребята все знакомые. Я им помогаю. Я хочу жить в поместье, работать с нашими крестьянами... Священник улыбнулся. - Богоугодное желание. Не волнуйся, Томмазо. Что-то мы придумаем. А после обеда святой отец долго советовался с родителями в гостиной. Плотная массивная дверь из черного дерева вдобавок была защищена магией от чужих ушей. Томмазо вертелся у двери в напрасной надежде услышать хоть словечко. Бертран прятался в одном из своих любимых тайников в саду. Он робко надеялся - а вдруг падре Энрике выберет в качестве воспитанника именно его? Но надежда на это была мала. Старший сын в роду есть старший, на него не имеет права претендовать церковь. * "Я знаю, как мне повезло с наставником. Отец Энрике уговорил моих родных дать мне шанс и увидел в Томмазо тот дар, в котором нуждалось поместье. Мой темный дар только отравил бы красоту и буйство деревенской природы...". Дописав эти строки, Бертран закрыл тетрадь. На сегодня хватит воспоминаний. Он не знал, почему в свои юные годы испытывал такую потребность изложить историю своего прошлого на бумаге. Видимо, дурной пример заразителен - Рене то и дело брался за перо, но вечно бросал листы в камин, не доводя начатое до конца и не давая Бертрану узнать, что это за рукописи. В отличие от своего подопечного эр Бертран подходил ко всему более основательно.