Принцесса была прекрасная

Лео всегда любил всё красивое. Он любит красивых женщин. Любит красивые тачки и красивый дорогой отдых. Любит красивые города и страны, от которых захватывает дух. Любит свои татуировки. Любит себя, конечно. Лео любит красивый футбол и чтобы игра была духзахватывающей и на ошеломительные голы богатой. Совсем хорошо, если эти самые ошеломительные голы забивал бы он, Лео. В такие дни после матча он чувствует крепкое острое возбуждение внутри живота, как будто тонкая пружина затягивается всё туже, как будто где-то глубоко маленькие фейерверки вот-вот взорвутся. Кончики пальцев покалывает, и хочется прикоснуться к себе, снова и снова прокручивая в голове особенно удачный пас или гол ножницами. Ну да, такой вот он, Леандро Паредес — дрочит на футбол, в конце концов он всегда любил всё красивое… Лео любит Россию — красивую и непонятную, морозную и яркую, громкую и неряшливую. Лео любит Питер, немного чопорный и дождливо-слякотный. Он любит русский язык, грубоватый, резкий, но за год ставший чуть ли не родным. Не сказать, чтобы Лео имел значительные успехи в его изучении, правда, но его накопленных знаний хватает, чтобы однажды после тренировки выхватить из разговора фразу, сказанную знакомым нервно-взволнованным голосом: У меня. Никогда. Не было. Девушки. Лео удивлённо вскидывает голову, вовремя, чтобы заметить и ржущего — бывают ли моменты, когда он не ржёт? — Дзюбу, и смущённо-изумлённо округлившего глаза Андрея, и покрасневшего — скулы так и вспыхнули — Далера Кузяева. Задерживает взгляд с интересом и любопытством — ну надо же… Остались ещё такие невинные цветочки, даром, что футболист, таким только свистнуть — мигом девушки набегут. Далер смотрит на Артёма с вызовом, чуть выпятив подбородок, будто ожидая насмешек. Лео вдруг понимает, что не может оторвать взгляда от его лица — как обычно бледное, с страшно запавшими глазами, будто неделю не спал, не ел, а только бегал, да мяч гонял. В дýше Лео опять из-под ресниц, украдкой, стыдливо-бесстыдно рассматривает Далера, словно только что его встретил, словно только вот сейчас познакомился, словно видя в первый раз. Подмечает и тёмные круги под глазами, и бледную кожу, и заострившийся нос. Оглаживает взглядом пожелтевшие уже синяки на рёбрах, набитые в прошлом матче, крепкие бёдра и длинные пальцы, неторопливо смывающие пот, усталость и грязь. Лео смотрит-изучает и вдруг ясно понимает, что Далер — красивый. Не в том смысле, что он весь из себя типично-инстаграмно-модельный, таких людей Лео повидал по миру не мало и в конечном счёте пришёл к выводу, что они слишком неинтересные. Нет, одноклубник был красив своей, особенной, нескучной красотой. И Лео жадно наблюдает, не может отвести глаз. Далер — бледнокожий и тонкопястный, синяками расцвеченный и тренировкой вымотанный — завораживает его, заставляет широко раскрыть глаза и, не моргая, ловить каждое движение усталого тела. Тела не сказать чтобы крепкого и сильного, Далер не может похвастаться телосложением как у того же Дзюбы, но нехватку физической силы он с лихвой окупает выносливостью и упорством. Именно сейчас Леандро вспоминает все матчи, когда Далер играл как в последний раз, отдаваясь игре до конца, как выкладывался по полной даже на обычных тренировках, никогда ничего не делая вполсилы. Как закусывал губу и упрямо поднимался после каждого фола, после каждого столкновения с соперником, как самоотверженно подставлялся под чужих игроков, зарабатывая пенальти и штрафные, чтобы потом тихонько шипеть в дýше, трогая пальцами свежие синяки и ссадины. Вспомнив всё это, Лео думает, что Далер мог бы умереть на поле. — Санта Муэрте… — шепчет Лео себе под нос, всё так же не отрывая от Кузяева взгляда. — Санта Муэрте… В рот попадает вода, и Лео кашляет, за секунду избавляясь от странных чар, а в животе снова начинают потрескивать фейерверки. Последующие месяцы Леандро со стороны изучает одноклубника по-новому открывшимися глазами. Далер странный немного и застенчивый. Собранный и сосредоточенный на поле, серьёзный и незаметный в раздевалке. Такой незаметный, что Лео до последнего, оказывается, его не замечал — смотрел, но не видел. Лео корит себя за это, потому что смотреть есть на что. Теперь он жадно подмечает все детали, которые не видел раньше — тёмные созвездия родинок на бледной коже, синеватые реки вен на руках, особенно выделяющиеся после выматывающих матчей, шрам на острой коленке и очередные жёлтые и фиолетовые синяки — каждый раз на новом месте, как чернильные пятна, расползшиеся под кожей. Лео думает, что синяки Далера как татуировки; как у него, у Леандро. Лео думает, что это красиво. Иногда он шёпотом — тихо-тихо — произносит его имя: Да-лер-р, словно пробуя на вкус, и оно хрустит у него на зубах, как щербет, и вяжет, как та русская ириска, которую ему, шутя, подсунул Артём. Да-лер-р. Игра с Бордо стала Рубиконом, когда назад пути уже нет. Лео видит Далера словно в слоу-мо: бегущего и бьющего по мячу левой ногой, а мяч улетает прямо под перекладину, и, честно, Леандро даже кажется первоначально, что Кузяев промазал, но затем слышит крики трибун, видит, как одноклубники сногсбивающим вихрем налетают на Далера, и понимает — забил. Он стоит чуть в стороне и смотрит, как белый до синевы Кузя измождённо запрокидывает голову, как острый кадык на горле выпирает — вот-вот прорвёт тонкую кожицу, Далер взмахивает руками, вытирая лоб — вот и всё его празднование своего гола, красивого гола. Лео подходит и прижимает Далера к себе, вдыхая острый запах пота и разгорячённого тела. Закрывает глаза и будто падает, внутри начинает потрескивать, и Лео уже даже не удивляется. В раздевалке Лео, рассеянный, слушает, как Артём извиняется перед Далером за нереализованный пенальти (Далер отмахивается), как ребята поздравляют Далера с прекрасным голом (Далер отмахивается), потом подходит Себастиан и зовёт Лео отметить победу где-нибудь в баре (Лео отмахивается). Раздевалка, шумная и многоголосая, медленно пустеет, становится приятно-тихой и расслабляюще-безлюдной. Только за стенкой, в душевой, снова течёт вода. Леандро обводит взглядом шкафчики и видит, что одежда осталась только у одного. Номер четырнадцать всё ещё здесь. У Лео ёкает сердце. Он делает шаг. Ему хочется думать, что, заходя в душевую, он идёт посмотреть, всё ли у Далера в порядке, не получил ли он при столкновении с Отавио травму, о которой стоически молчал весь матч. Далер стоит под струями горячей — аж пар идёт — воды, низко опустив голову и чуть сгорбившись. На рёбрах зреет знакомо-новый синяк, а на бёдрах и щиколотках темнеют старые, и по ним отчаянно хочется провести губами. Лео упоенно осматривает-оглядывает длинные пальцы, упёршиеся в мокрокафельную стенку, плечи, уже покрасневшие под напором струи, крепкие ягодицы и маленькие ямочки на пояснице. Далер расслабленный после массажа и мернодышащий, Лео смотрит, как спокойно поднимается и опускается его спина при дыхании. Далер не знает, что за ним наблюдают сзади, и Леандро чувствует себя Подглядывающим Томом из той легенды про Годиву — вот-вот ослепнет. Он тяжело-вязко сглатывает, и Далер, словно что-то почувствовавший, мгновенно каменеет под его взглядом и резко оборачивается. Тут же успокаивается при виде своего и слабо, устало улыбается. Далер смотрит на него доверчиво и тепло, и у Лео внизу простреливает до боли. Он не знает, что ему делать. Он мог бы кивнуть одноклубнику и выйти из душевой, доехать до дома и увести жену в спальню — дети давно уж спят. Он мог бы похвалить Далера, сказать какие-то банальные слова — good job, dude, well done — пригласить выпить в бар, дождаться отказа и, пожав плечами, выйти, чтобы потом встретиться всё же с Дриусси и отметить уже с ним. Он мог бы отвести взгляд и больше никогда-никогда не вспоминать, каким беззащитным казался бледный ссутулившийся Далер и как хотелось обнять его, губами пересчитать все ссадины и лизнуть острый кадык. Он мог бы подойти — медленно и хищно — и посмотреть, как меняется выражение лица Кузяева — с приветливо-безразличного до удивлённо-настороженного — как округляются глаза и губы, мог бы протянуть руку и провести по синяку на боку — так, как давно хотелось — немного надавив подушечками пальцев, а потом восторженно сцеловать яркий румянец на щеках, чувствуя, как внутри наконец разрываются давно сдерживаемые фейерверки. Так он и делает.