31.

Тсунаде девятнадцать, и клубная музыка бьет по ушам, а свет прожекторов режет глаза. Бармен за стойкой чертовски мил — или она просто уже слишком много выпила, но организму мало, организм требует больше веселья, и Тсунаде, вскинув руки и качая бедрами, идет к бару с намерением заказать себе еще что-нибудь. Названия коктейлей не разобрать, буквы скачут и мельтешат перед глазами, мелькающий свет совсем не помогает исполнить задуманное, и Тсунаде машет на все рукой, облокачивается на стойку и бросает довольное: «Что-нибудь на твой вкус, красавчик!» — Мне того же, и запиши на мой счет, — рядом опускается какой-то парень, и глаза у него по-лисьи хитрые, а волосы — белоснежно-белые, будто седые, Тсунаде никогда не видела таких. Мягкие, наверно, и гладкие, как шелк, — незнакомец встряхивает гривой и заговорщицки подмигивает, и Тсунаде смеется в ответ — она бы никогда не ответила ему трезвой, но сейчас, когда весь мир кажется таким близким и родным, в голове только одна мысль: а почему бы и нет? — Предпочитаешь угощать незнакомых девушек в барах? — интересуется она, когда на стойку уже выставлены два пылающих шота — Тсунаде не сразу узнает знаменитый Б-52. Бармен, кажется, решил споить обоих, но какая уже разница? У Тсунаде есть опыт, и опыт довольно большой, и она абсолютно уверена в том, что выдержит еще не одну порцию, лишь бы в перерывах дали отдышаться и чем-нибудь закусить. — Предпочитаю угощать симпатичных и одиноких девушек в барах, — парень подмигивает ей, а после залихватски опрокидывает в себя коктейль, даже не поморщившись, и снова встряхивает волосами — руки так и тянутся погладить. — Особенно если эта девушка выпила уже столько, что должна давно лежать где-то под столом. — Ты меня недооцениваешь! — Тсунаде хмурится и, как назло, кашляет — ликер неприятно обжег горло. Незнакомец смеется, смеется настолько весело и заразно, что нет сил на него злиться, и Тсунаде лишь опускается на барный стул и машет рукой юноше за стойкой — повтори, мол, не видишь, что мы тут надолго? — А спорим, ты не сможешь выпить больше меня? И это ты будешь лежать в отключке где-то под столом? — Спорим! — он бьет по ее раскрытой ладони и снова щурит глаза, и Тсунаде почему-то кажется, что это она все затеяла зря, только вот уже поздно, незнакомец уже машет бармену, и выражение его лица не предвещает ничего хорошего. — Два «Лонг-Айленда», я угощаю! Тсунаде девятнадцать, и она впервые в жизни напивается в стельку, а улыбчивый незнакомец — Джирайя — тащит ее домой на своих плечах и в буквальном смысле укладывает спать, и уходит, оставив на тумбочке несколько таблеток аспирина и бутылку минеральной воды, и Тсунаде наутро кажется, что идеальнее мужчины в этом мире нет. Тсунаде двадцать два, и пол ее квартиры холодный и твердый, а сил нет даже на то, чтобы дойти до серванта и взять бокал, — красное вино она хлещет прямо так, из горла бутылки. Когда-то любимый человек оказался скотиной и мерзавцем, подставил ее перед всем руководством института одновременно, а после просто ушел, сказав, что она с самого начала была для него просто игрушкой, и сердце болит так, словно его рвут когтями тысячи кошек. Тсунаде вытирает слезы и делает очередной глоток, охрипшим голосом пытается затянуть какую-то песню, а после снова заходится в рыданиях и бессильно роняет голову на руки. Под пальцами вибрирует мобильный, и сквозь слезы не разобрать текст сообщения, но зато очень хорошо видно отправителя: с экрана хитро улыбается и щурит глаза лучший друг, и Тсунаде, не думая, нажимает кнопку вызова — а кто еще ей может помочь сейчас? — Ты… можешь сейчас приехать? — Тсунаде знает, что звучит сейчас жалкой и сломленной, но ей слишком больно, чтобы можно было держать себя в руках. — Мне очень-очень плохо, пожалуйста, я тут больше не могу… — Диктуй адрес, куколка, выезжаю! — от звуков чужого голоса становится совсем чуточку теплее, боль совсем немного отступает, но даже этого «немного» хватает, чтобы перевести дух. Тсунаде уже не плачет, сил хватает даже на то, чтобы немного привести себя в порядок, и пусть она все еще сломлена и разбита, жизнь, кажется, все еще не кончена. По крайней мере, не сейчас. Джирайя стучит в ее дверь через 15 минут — бежал он сюда, что ли? — и с порога же сжимает подругу в объятиях, гладит растрепанные волосы и что-то там успокаивающе шепчет — Тсунаде не слушает, Тсунаде просто прижимается крепче и закрывает глаза. На просьбу выпить с ней он отмахивается, на настойчивую просьбу — делает символический глоток и сразу же отставляет бутылку, а после ведет Тсунаде в ванную и умывает ледяной водой: «Так утром хотя бы в приличном виде проснешься», еще после — заваривает чай с чабрецом и мятой и отпаивает практически силой: «Это намного лучше, чем твоя красная гадость». Тсунаде морщится, отворачивает голову, но сопротивляться ему бесполезно и бессмысленно, приходится пить, и с каждым глотком она как будто чувствует, как постепенно, мелкими шажочками отступает боль. Джирайя снова гладит ее по голове, краешком губ улыбается и говорит: «Это еще не конец», — и Тсунаде ему верит. Тсунаде двадцать два, и она засыпает, положив голову на колени к лучшему другу, и ей спокойно и очень-очень тихо, а Джирайя снова, как тогда, кажется самым лучшим и родным человеком в этом мире. Тсунаде двадцать пять, и у нее в руках — диплом с отличием, она теперь — молодая выпускница медицинского университета, одна из лучших на потоке, если не самая, и кажется, что весь мир лежит у ног. Забыта боль, печаль и горечь, Тсунаде счастлива и очень горда собой, и, разумеется, это надо отметить, а кто может придумать лучший способ отметить, чем завалиться с близким человеком в ближайший ресторан и в спокойной обстановке выпить по чарочке саке? И сейчас нет никакого желания думать о том, кто они с Джирайей друг другу: она и так думает об этом последние несколько лет, а сказать нет сил, — сейчас хочется выпить и чтобы похвалили, а уж на это Джирайя не скупился никогда. — Первый тост — за умницу, красавицу и дипломированного врача! — в огромных ладонях Джирайи чарочка кажется совсем крохотной, а еще у Тсунаде немножечко сжимается сердце, когда она видит чужую улыбку. Тсунаде не знает, кто они друг другу, Тсунаде плохо представляет, как стоит себя вести и как поступать, Тсунаде просто знает: без этого человека она уже просто не сможет жить. И это не так, как было тогда, несколько лет назад, когда она, зеленая первокурсница, по-девчачьи влюбилась в первого красавца на потоке, а он вдруг ответил ей взаимностью, это было намного теплее и неощутимей, это было так страшно и одновременно завораживающе, но Тсунаде наслаждалась этим чувством и позволяла ему безраздельно собой завладеть. — Как думаешь, что мне делать теперь? — Тсунаде отпивает немного из своей чарки и довольно жмурится — саке здесь подают отменное. Они так давно не пили вместе, так давно не проводили время вот так, и Тсунаде волей-неволей вспоминает самую первую встречу, когда они оба еще были так молоды и совсем ничего не знали, а теперь, посмотрите-ка, у нее диплом с отличием, Джирайя вкалывает в какой-то фирме и делает стремительные успехи, и столько всего прошло и изменилось, но одно осталось неизменным: они все еще вместе и все еще идут по жизни бок о бок. И для Тсунаде нет ничего важнее и дороже. — Я не знаю, — Джирайя пожимает плечами и привычно треплет подругу по волосам — Тсунаде жмурится и еле заметно подставляется под ласку. — Но я верю в тебя и в твои силы и знаю, что ты обязательно выберешь правильный путь, а я в любом случае буду рядом и тебя поддержу, — и от этих слов по всему телу разливается жидкий огонь, намного горячее, чем от любого алкоголя. И Тсунаде понимает: этого человека она не отпустит никогда и сама никогда не уйдет. Тсунаде двадцать пять, и она чувствует себя самой счастливой, когда идет домой не одна, а под руку с самым-самым близким, и когда дом уже совсем рядом, она сама встает на носочки и прижимается губами к чужим губам, и сердце, кажется, на секунду замирает, когда Джирайя отвечает ей и сжимает ее в крепких объятиях. Он все еще идеален, все еще самый родной, и Тсунаде уверена, что она все сделала на двести с лишним процентов правильно. Тсунаде двадцать семь, и капли шампанского на ее светлой коже практически не видны, но обжигают холодом, а слизывающий их язык теплый и влажный, и Тсунаде стонет от этого контраста и вцепляется в чужие белоснежные волосы — они все-таки мягкие, чертовски мягкие; внизу живота все как будто стягивает горячим узлом, и хочется подбросить бедра вверх и потереться о шероховатую ладонь. Джирайя хитро усмехается и льет на ее тело еще немного шампанского, и Тсунаде выгибается, кусая в кровь губы. Он ласкает ее медленно, неторопливо, вдумчиво, перемежая легкие поглаживания с укусами, а хочется быстрее, резче, хочется сейчас, а не ждать, и Тсунаде в отместку вцепляется ногтями в его плечи, царапая так, чтобы уж точно остались следы, в надежде, что хотя бы это немного его распалит, но это приводит лишь к тому, что ее ощутимо кусают за шею, и приходится снова расслабиться и отдать себя в распоряжение чужим ласковым рукам. С ним хорошо, с ним так, как надо, как должно было быть, растекающийся по телу жидкий огонь никуда не исчез и не стал слабее, и Тсунаде хочется, чтобы эти мгновения никогда не кончались. Тсунаде все еще двадцать семь, и она засыпает в объятиях человека, которому принадлежит ее сердце, и она чувствует себя абсолютно целой, счастливой, влюбленной и любимой, и прекраснее этого чувства для нее ничего нет. И, сквозь сон чувствуя, как нежно ее обнимают и целуют в лоб, Тсунаде улыбается: и почему мы не сделали это намного раньше? Тсунаде тридцать четыре, ее дочери — почти что пять, и у нее такие же белоснежные волосы, как у отца, и щурит глаза она практически так же. Ее дочери почти что пять лет, и примерно столько же в их доме нет ни капли алкоголя — последний глоток Тсунаде выпила, когда увидела результаты самого первого УЗИ, Джирайя — когда привез жену из роддома, и с тех пор ничего крепче чая. Их дочь смеется так же звонко, говорит, что хочет стать врачом, как мама, и Тсунаде украдкой вытирает слезы, когда видит двоих самых близких людей спящими на диване в обнимку. Поправляет сбившееся одеяло, целует обоих по очереди: дочь — в щеку, мужа — в уголок губ, и думает, что вряд ли в этот момент в мире есть кто-то счастливее нее. Тсунаде тридцать четыре, и она не знает, кто все-таки выиграл в том давнем глупом споре, но точно знает, что никто из них не проиграл.