31.

Вдох, две круглых белых таблетки, глоток воды, выдох. Так — проще. Так — не снится. Он приходит каждую ночь, еще живой и смеющийся, совсем как тогда. Треплет ее волосы, улыбается краешком губ, как только он умел, снова плетет ей венки из сине-лиловых крупных цветов, говорит, что они похожи на ее глаза. Дышит. Любит ее. Живет. Сай приходит каждую ночь, и Ино просыпается с криком и в слезах. Ино больше не продают таблетки в аптеках, приходится доставать самой. Ино больше не говорит ни с кем, перешла на работу из дома и окончательно забросила готовку. Ино больше не радуется каждому восходу солнца и не ждет наступления вечера. Ино вообще больше не радуется. Ино мертва столько же, сколько и он. Раньше у Ино были друзья. Раньше Ино ходила в бары, плела макраме и собирала икебаны, раньше Ино умела общаться, очаровывать и завлекать. А сейчас, кажется, сквозь Ино можно увидеть противоположную стену; ее смех никто уж не слышал давно. Ино больше не звонит, не пишет SMS — он расшифровывал это как «Save My Soul» и никогда не удалял сообщения от нее, а теперь все ее сообщения уходят в никуда. В кромешную пустоту. «Я люблю тебя». Не доставлено. «Я скучаю по тебе». Невозможно отправить сообщение. «Я не могу без тебя, забери меня отсюда, пожалуйста». Номер не существует или набран неправильно. Ино тоже больше — не существует. Вдох. Три белые таблетки. Выдох. После трех Сай снится мертвым. Изломанное, изуродованное тело, на губах запеклась кровь. Его убили из-за трехсот йен и старого мобильника и бросили там, в переулке. Может, он еще дышал. Может, пытался доползти до людей и позвать на помощь. Может, его еще можно было спасти. Во сне небо кровавым росчерком пересекает фраза «Это ты не смогла его спасти», и когда Ино просыпается, она впервые за долгое время чувствует что-то. Глубокую, всепоглощающую, застилающую глаза ненависть. К себе. Вдох. Пять. Выдох. Разумеется, это не так. Психолог говорил, что это не так и что это — только в ее голове. Сакура обнимала за плечи и говорила, что здесь нет ее вины. Его друзья жалели, хлопали по плечу, предлагали помощь, и никто, никто из них ее не винил. Ино винила себя за всех них. Она могла позвонить. Она могла встретить его. Она могла. Сейчас она не может ничего. В доме пыль и грязь, здесь никто не убирал уже три месяца. Три месяца, девять дней, семнадцать часов и тридцать две минуты. Тридцать три. Тридцать четыре. Ино молча смотрит на мерно тикающие часы — единственное, что хоть как-то нарушает тишину. Молчащий телефон лежит на тумбочке, компьютер выдернут из розетки и даже не шумит. Окна плотно закрыты и занавешены шторами. В мире боли Ино нет места постороннему. «Когда ты вернешься?» Не доставлено. «Я ненавижу себя». Нет ответа. «Я не могу без тебя дышать». Красный значок. Сая хоронили в закрытом гробу, и Ино даже не смогла попрощаться. Ино не помнит похороны — говорили, она даже не плакала, а стояла с закаменевшим лицом. Ино не помнит, как поминали, — Сакура была ответственной за всю еду, а готовила она так себе. Ино не помнит, как она тогда вернулась домой и кто ее отвозил. Ино помнит его последний звонок и обещание сходить в кино на выходных. И вместе поужинать, когда он вернется. Он не вернулся. Вдох. Полный блистер. Выдох. Сакура говорила, ей место в психбольнице. Мол, там ее хотя бы будут кормить, умывать и не дадут окончательно себя сгубить. Ино тогда кивала невпопад, что-то отвечала, а сама даже на нее не смотрела, смотрела ей за плечо, куда-то в кромешную тьму. У него точно такого же цвета были глаза. Сакура говорила, ей нужна помощь, ей нужно сходить к специалисту, ей нужно перестать глотать фенобарбитал, как аскорбинки, ей нужно, нужно, нужно… Сакура опоздала. Ино уже ничего не нужно. Ино нужен Сай. Вдох. Таблетки, не помещающиеся в ладони. Выдоха нет.