31.

Это было не больно. Почти. Взрыв прогремел слишком рано — Курапика только-только подошел к зданию. Наверное, не рассчитали время. Оглушительно громкий хлопок, брызнувшие осколками стеклянные двери и окна, металлический привкус крови во рту. Еле-еле пробивались голоса людей, кричала какая-то женщина, кто-то, кажется, вызывал скорую. Холодный асфальт под щекой, медленно расползающаяся лужа крови — Курапика не мог ни сказать хоть что-то, ни пошевелиться; вой сирен, разных: одна полицейская и две из тех, что принадлежали медикам. Интересно, кто-то еще пострадал? Слышно было так, словно в уши напихали огромные куски ваты, изображение плыло перед глазами и пропадало. Кто-то опустился рядом, деловито пощупал пульс, отдал короткий приказ тащить носилки, а потом наступила тьма. Густая, вязкая тьма. — Это по твоей части, — на стол плюхнулась тоненькая синяя папка, и Курапика обреченно застонал, уронив голову на руки, — ужасный недосып давал о себе знать. Он же только-только сдал дело о карманниках, которым занимался последние две недели и из-за которого не мог нормально спать: приходилось часами торчать в допросной, выбивать из мелких жуликов, подростков из неблагополучных семей и прочей шушеры бесценные крупицы информации, и ему даже не дадут взять перерыв? Тонкие папки — не к добру, мало данных, значит, опять придется работать сверхурочно, но ее содержимое мигом заставило забыть обо всех насущных проблемах. Член Призрачной Группы! В родном городе Курапики! Замечен день назад, в компании двоих людей, пока остающихся неопознанными, а какое-то время назад была получена информация о скупке крупной партии взрывчатки… Удача сама плыла к нему в руки! — Когда выезжаю? — тело мигом налилось легкостью и бодростью, близость цели придавала сил. Курапика каждый раз верил: уж в этот раз точно выйдет. И именно эта непоколебимая, ничем не обусловленная вера заставляла его с головой бросаться в самое пекло. До сих пор проносило — на теле ни единого шрама, словно кто-то невидимый его берег, и это, разумеется, не охлаждало пыл. За старание и усердие его и любили. Молодой, амбициозный выпускник для отдела, состоящего практически полностью из людей старой закалки, был как глоток свежего воздуха. Да и просил не так много: всего лишь отдавать ему дела, связанные с конкретной группировкой. С сильнейшей группировкой. — Сегодня ночью, — начальник глянул на него через плечо и еле заметно усмехнулся в усы. — Береги там себя. Ты, конечно, везучий, но Геней Риодан — это тебе не воришек по улицам ловить. — Есть, сэр! — Курапика тут же подскочил и вытянулся во фрунт, отдав честь, а внутри постепенно разгоралось уже знакомое пламя предвкушения. Это третий, на кого удалось выйти, и в этот раз Курапика обязан его не упустить. Призрачная Группа ответит за все. А еще, раз придется возвращаться в родной город, может, удастся еще кое-кого разыскать… В машине трясло ужасно. На поворотах ремни впивались в тело, люди в белых халатах скупыми, отточенными до автоматизма движениями выполняли свою работу. В сгиб локтя легко вошла тонкая игла, на грудь клеили холодные датчики, кто-то прижал к лицу маску со спасительным кислородом. Мерзко пищал аппарат, отмеряя сердечный ритм, — Курапика знал основы реанимации, их и не такому учили. Сирену было почти не слышно — в голове всплывали отдельные слова. Ингаляционный наркоз, капельница, инфузионно-трансфузионное лечение… Курапика видел пострадавших после взрывов, интересно было посмотреть, как сейчас выглядит левая половина его тела — к взрыву он стоял боком, но не было сил даже повернуть голову. Наверное, в этот раз не очень повезло — что бы сказали коллеги, если бы знали? А тьма, тьма с обрывками воспоминаний о прошлом снова застилала глаза. — Нам нужно поговорить, Леорио, — Курапика нервно кусал губы, сжимая в ладони ремень сумки. Сколько раз он прокручивал в голове этот разговор? Сколько раз твердил нужные слова, заучивая их наизусть? Сколько раз представлял себе всю ситуацию в красках, а все равно все пошло не по плану. Стоило только взглянуть на лицо друга, бледное и странно сосредоточенное, как все слова вмиг улетучились из памяти, а представления рассыпались в пыль. Это не должно было произойти так. Не должно. — Ты уезжаешь. В другой город. Я знаю, — он смотрел обреченно и, что хуже всего, понимающе. Наверное, он знал все с самого начала. Знал еще с того момента, как Курапика рассказал о своей мечте. Лучшая полицейская академия располагалась в двадцати часах езды от их города, и Леорио, наверное, с самого начала знал, что однажды его лучший друг уедет туда. Знал — и все равно позволил себе привязаться. — Ты уезжаешь, чтобы учиться, а я не могу поехать с тобой, потому что мне негде будет жить и вряд ли куда-то возьмут. Знаю, Курапика. Не нужно это повторять. — Но мы ведь сможем звонить друг другу! — надежда, что все будет хорошо, утекала сквозь пальцы по капле. — Писать письма, в конце концов, приезжать на каникулы! Мы ведь сможем общаться, сможем ведь, правда?.. Он не ответил. Молча шагнул вперед, сжал друга в медвежьих объятиях, неловко потрепал по голове. Курапика уткнулся ему в плечо, встав на носочки, шмыгнул носом пару раз и замер, мысленно упрашивая, чтобы эти моменты длились как можно дольше. Он тоже знал, что они не смогут, что им станет не до того, что появятся новые люди, новые знакомые, друзья, кто-то из них, может, даже женится; он знал, разумеется, знал, но все равно продолжал себе лгать. И даже мелькнула мысль: а может, к черту все? А может, к черту жизнь прошлым, может, остаться, остаться с Леорио, поступить вместе с ним в медицинский, может, даже на один поток и просто быть рядом? И Курапика остался бы, разумеется, остался, если бы Леорио не отошел в тот момент. Отвел взгляд, кашлянул, а после осторожно прикоснулся ко лбу и шепнул: «Не забывай меня, ладно?» И ушел, развернувшись, ушел, забирая с собой все те счастливые моменты, которые они делили на двоих, забирая все общее, деля на две равные части, разрывая то, что казалось вечным. Курапика тогда смотрел ему вслед и второй раз в жизни плакал. Во всех своих представлениях он думал о том, как это скажет. Но — не успел сказать. Белый искусственный свет бил по глазам. Коридоры, бесконечные, длинные, широкие, такие же белые и искусственные. Прошлое ненадолго отпустило, но настоящее не хотело его заменять. Тошнило. Мысли путались, выцепить из этого чудовищного клубка одну казалось невозможным. Браслет, наверное, сгорел или остался там, на асфальте. Жалко. Хоть какое-то напоминание было. А он, наверное, и не узнает даже: кто будет сообщать о том, что с Курапикой что-то случилось, человеку, которого он не видел несколько лет? Медсестры о чем-то торопливо переговаривались между собой — удавалось разобрать только отдельные слова. «Светило наше», «мчится уже», «пока пусть готовят». Интересно, где он сейчас? Смог отучиться? И жив ли вообще? Сознание медленно уплывало, голоса становились все тише, света уже не было видно вообще, а во рту на мгновение вдруг возник тот самый привкус. Яблоки. Кислые. Зеленые. — Курапика, шухер! — окрик застал врасплох, и Курапика от неожиданности чуть было не упал с ветки, но вовремя успел сгруппироваться и мягко, по-кошачьи, спрыгнуть. Судя по звуку шагов, владелец сада заметил что-то и уже выходил из дома — времени оставалось совсем мало. Молнией метнуться к забору, перебросить через него ценную ношу — мешок с честно награбленным, и только после перелезть самому. Осталось немного, перекинуть ногу — и он на другой стороне, и его уже не поймать… — А ну стой, паршивец! — возмущенный вопль раздался совсем рядом, и Курапика испуганной птицей перемахнул через забор — лишь бы оказаться подальше. Упал неудачно, не смог принять нужное положение — повалился кулем на землю, но тут же вскочил, схватил замершего рядом друга за запястье и дернул за собой — бежать, бежать куда подальше, пока не поймали и не оттаскали за уши, как мальчишек. — Стой, кому сказал! — ага, конечно, нашел дураков! Бежали долго. Подвернутая нога сначала отзывалась острой болью, потом стало легче. Бежали до тех пор, пока чужой топот не затих и вовсе не исчез вдали, только после этого позволили себе рухнуть на землю и рассмеяться в голос, глядя друг на друга. Оба красные, потные, растрепанные, тяжело дышащие, у Курапики еще и щека была в земле перепачкана, зато — в руках мешок яблок, зеленых, почти созревших, со столь аппетитной кислинкой, целое богатство! — И этот человек собирается спасать чужие жизни! — Курапика весело посмотрел на друга, щуря глаза. Именно Леорио принадлежала идея залезть в чужой сад и нарвать яблок — приют, в котором они оба росли, находился на отшибе, и маленькие сельские домики попадались все чаще и чаще. До того самого они шли всего полчаса. — И этот человек собирается ловить преступников! — не остался в долгу Леорио. Курапика ведь отказывался от его предложения только поначалу и только для вида: сердце жаждало приключений. Пусть даже таких мелких и не особо значительных, но для них двоих это было целое событие. Наверное, тот мужчина успел рассмотреть их внешность, наверное, завтра он нажалуется старшей надзирательнице и их обязательно накажут, но сейчас ночь, такая тихая и безмятежная, где-то стрекочут цикады, и не хочется думать ни о чем плохом. Яблоки действительно оказались кисловатыми, но для двоих «охотников» в те моменты не было ничего вкуснее. Свое, только свое, после приютской овсянки и похожих на подошвы старых ботинок вафель — что вообще может быть лучше? Леорио, наплевав на все санитарные нормы, уплетал прямо так: немытые, неочищенные, валявшиеся в пыльном мешке, Курапика не отставал; пахло свежескошенной травой, прохладный ветер ласкал кожу, и было хорошо. Тихо. Спокойно. Леорио сидел совсем рядом, такой же счастливый и улыбающийся, и Курапика, не отрываясь, смотрел ему в глаза. В глазах отражались звезды. Мягко. Явно мягче, чем операционный стол или каталка. Левая рука ощутимо ныла, но, пусть и неохотно, слушалась, заключенная в белоснежный плен повязок. Ноги, по ощущениям, тоже были на месте. Курапика зажмурился, а после аккуратно, медленно открыл глаза. В комнате — палате — было светло, но не настолько, чтобы было больно. Соседняя койка пустовала, аккуратно застеленная идеально ровным покрывалом, окно было закрыто шторами — невозможно было определить, ночь на улице или день, а рядом, на стуле, сидел… О Господи. Это лицо Курапика узнал бы из тысячи. — Леорио… — Очнулся наконец? — Леорио — теперь доктор Паладинайт, как значилось на бейджике, — поднял голову и улыбнулся, чуть прикрыв глаза. — Ты десять часов проспал, уж думал тебя поцелуем будить. — Ты что здесь… — договорить не вышло, пересохшее горло схватил противный, мерзкий кашель. Рассказать хотелось о многом, еще о большем — расспросить, но не было сил, тело было словно ватным, хотелось уткнуться в подушку и лежать, но мешал липкий страх: а вдруг он уйдет? Курапика никому в этом не признавался, но он скучал. Скучал так, что скулы сводило. Поначалу все рвался вернуться, съездить обратно, хотя бы час побыть рядом, но сначала мешала учеба и недостаток средств, потом впрягли в работу, потом пришло осознание, что у бывшего друга может быть и своя жизнь, где прошлому нет места, и осталась только глухая, мрачная тоска. И сейчас Курапика не мог, просто не мог позволить ему уйти. Не мог. Не мог. Не мог. — Так это я тебя собирал, — Леорио помог приподняться и сесть, поднес к губам стакан с прохладной водой — измученному организму она показалась амброзией. Леорио, кажется, еще немного вырос — два метра точно есть, возмужал, перестал носить темные очки, под глазами появились точно такие же темные круги, но добрый, мягкий взгляд никуда не исчез. И Курапике на секунду показалось, что он снова видит те звезды. — То есть, ты… — Поступил, поступил, здесь ординатуру прохожу, — он, кажется, нарочно не давал договорить. Не хотел, наверное, чтобы пациент перетруждался. — Обязательно расскажу обо всем, когда ты поправишься, так что это в твоих же интересах! — взрослый мужчина, почти что полноценный врач, насмешливо улыбался, а Курапика снова видел перед собой 16-летнего мальчишку, который только что украл из чужого сада мешок яблок, и глаза предательски начинало щипать. Он не должен был уезжать тогда. Не должен был. — Мы… — Мы обязательно обо всем поговорим и все обсудим. Ты только лечись, — Леорио смотрел на него, совсем как тогда. Так же потянулся к волосам, только не потрепал уже, провел ладонью, нежно-нежно. И точно так же ласково, почти невесомо поцеловал в лоб. Как обещание. Как надежда на то, что ничто еще не потеряно и не пропало зря. Леорио уже давно вышел из палаты, и стало умиротворяюще тихо, и Курапика постепенно снова проваливался в блаженный сон, а на периферии сознания крутилась заевшей пластинкой одна и та же фраза. Фраза, которую негромко шепнул Леорио перед тем, как уйти. «Когда поправишься, я тебе яблок принесу. Зеленых».