Scene of the Crime

Во что уж точно не стоило верить, так это в то, что организм успешно переработает количество алкоголя, щедро влитое вчера Накахарой. Ладно ром. Ладно виски. На кой черт он полез смешивать эту дрянь — не понятно. Почему решил, что попробовать новую порцию чего-то пивного и крафтового у Тачихары — хорошая идея? Он что, совсем глупый? По ходу да. Пить на понижение — мозгов не иметь. Серьезно, Чуя сожалеет о всех своих решениях прошлого-сегодняшнего утра-ночи. Даже в какое время суток он решил утопить себя в алкоголе не понять. Если представить, что ночь — это ром, а утро — виски, то время суток было на две трети стакана виски и на одну ромом, а когда они с Мичизу вышли из бара (их выгнали перед закрытием) рома в суточном стакане оставалось на самом донышке… Дурацкие ассоциации. Дурацкий ром. Дурацкий бар. Дурацкая вера в собственное всемогущество. — Убейте меня. Неясно, что слышится Накахаре. Его собственные мысли, которые какой-то неведомый дух высказал за него? Шепот призраков по ту сторону черты? Или… Чуя очень неохотно разлепляет глаза, глядя в белый потолок. Злоебучая белизна режет взор не хуже огаевского скальпеля (парень слышал, что его босс питает слабость к экзотическим приемам самообороны), а голова отказывается генерировать иные мысли кроме монотонного страдальческого «ыыыыыы». Отметил он, конечно, вчера неплохо. — Накахара, ты жив? Снова голос — не голос, а карканье кладбищенского ворона над свежей могилой. Да, свежим парня можно назвать только с точки зрения могилы. Стоп. Откуда исходит звук? Повернуть голову, придерживая ее руками. Вдруг рассыплется? Попытаться увидеть и осознать окружающее пространство. Оное, по счастию, легко поддается идентификации. Квартира Чуи. Его же кровать. Почему-то без подушек и одеяла, одна простынь, на которой и покоится его, с позволения сказать, тело. — Накахара-а-а. Звучит снизу. С пола, то есть. Ага. Подушки и одеяло нашлось. К ним прилагается Тачихара. — Отвратительно выглядишь. — ну, не менее отвратительно, чем голос Чуи, которым произнесены слова. — Сам красивый. Мичизу, который смотрится откровенно пожеванным жизнью, кривит лицо, а потом мученически стонет, будто напряжение мимических мышц стоило ему нечеловеческих усилий. Наверное, так и есть. Накахара немножко не в состоянии размышлять о чужих страданиях, целиком и полностью упиваясь своими. Сейчас бы аспирин и бутылку холодной минералки в постель вместо поэтически-романтического кофе. — Вставай. — Через пару минут болезненного молчания говорит Тачихара, который совладал со своими голосовыми связками не в пример быстрее. — Вставай, иди и без аспирина не возвращайся. — Ты охуел? — Чуя не то, что не встанет. Ему даже думать об этом страдательно. — Я у тебя в гостях, ты что, хочешь, чтобы я решил, что ты негостеприимный? — Иди нахуй, на улице не оставил, и достаточно с тебя. Словесная перепалка в несколько реплик с каждого выбила из сил окончательно. Даже Тачихаре пришлось взять паузу, прежде чем тот смог адекватно заговорить снова. Дыхание переводил, бедненький. — Если я встану, то все равно не найду ничего. Моя жертва будет напрасной. Чуя закатывает глаза, будто собеседник может увидеть его потуги. Названная причина оказалась более чем весомой в пользу того, чтобы именно Накахара принес себя в жертву ради лучшей жизни. Но все дело в том, что он не хочет! Он не готов! — Там, короче, на кухне в угловом шкафчике… Накахара начинает попытку бесславно капитулировать, но продолжить ему не дают. — Вставай, бля. — Сам вставай, раз такой умный. — Ты столько треплешься, что давно уже все принес бы. И сам бы таблетку выпил. Резонно. Справедливо. Чуя все еще не хочет страдать в одиночку. Какое-никакое стремление жить возвращает факт существования в этом мире чужих автомобилей и сигарет, способных любое дерьмовое утро сделать более ли менее сносным. Чуя представляет утопическую картинку себя, сидящего на кухне, пьющего кофе с львиной долей сахара и приканчивающего вторую (одна не справится) сигарету. Прибавить к подобной фантазии песни Дэвида Боуи на задний план, и это начинает выглядеть как цель сегодняшнего дня. Ради такой можно и погеройствовать. Тачихара настолько впечатлен, что уговаривает свое полумертвое тело расщедриться на вялые аплодисменты героическому другу. Друг впечатлен, но не тронут. Лежишь — лежи спокойно, а то черта с два Накахара один тут такой героический и красивый? Один в поле не воин, так что Мичизу лучше не отсвечивать своим выигрышным горизонтальным положением, чтобы не оказаться частью армии. Или маленького отряда. Отряда самоубийц. Есть у Чуи такой обычай, который, к огромному его сожалению, срабатывает не всегда: будучи окончательно и бесповоротно пьяным, трогательно заботиться о будущей трезвой (и похмельной) версии себя. Поэтому форточка на кухне открыта, в комнате свежо настолько, насколько может это быть в теплое время года в Японии (не очень), а на столе стоит стакан с водой и двумя таблетками чего-то там рядом. Кажется, от головной боли и тошноты. Парень, впрочем, игнорирует воду, суясь в холодильник. Минералка температуры льдов Арктики — вот что ему сейчас нужно. Но трогательная собственная забота о себе любимом заставляет еще раз понять, какой же Чуя классный тип. Даже когда пьяный. Нет, заниженной самооценкой он не страдает, спасибо, что побеспокоились. Жадно пьет, и ледяная минералка будто замораживает головную боль; глотает таблетки и сует лицо в холодную воду, немного намочив волосы. Сил искать ободок или резинку, чтобы убрать мешающиеся пряди, все равно нет. Пойти помочь ближнему что ли? В таком-то состоянии на награду меньше тысячи к статам хорошей кармы и удачи Накахара не согласен. Чуя настолько добр, что отрывает от сердца половину бутылки жертве похмельного синдрома несмотря на то, что пить начинает хотеться с новой силой. Из-за собственной добросердечности приходится довольствоваться обычной водой комнатной температуры. — Выглядишь так, будто переживаешь экзистенциальный кризис. — после скептичного осмотра глядящего в пустоту Мичизу выносит вердикт Чуя. — Жизнь полна страданий и лишена смысла, — он соглашается, — Я просто хотел напиться, почему я должен так жестоко расплачиваться? И вздыхает так прочувственно, что аж сердце щемит. Что-то внутри согласно отзывается: почему плата за алкоголь всегда так непомерно велика? Что-то где-то говорилось, что если поесть, то организму станет полегче, но сама мысль о том, чтобы питаться чем-то, что не холодная вода, встает противным вязким комом в горле. Потому Чуя оставляет Тачихару tête à tête с его дурным самочувствием, удаляясь обратно на кухню. В голове и на голове беспорядок, в организме уныние и разлад, в стане желаний запустение. Кроме выхода в окно и дозы никотина ни одна вещь в этом мире не выглядит более привлекательной. Кроме кофе и Дэвида Боуи. Да, у Накахары все еще болит голова. Нет, это не помешает воспринимать ему музыку. Такую музыку, по крайней мере. Чуя сидит на высоком табурете в одном нижнем белье и домашней майке (пьяный он все еще заботится о трезвом себе, какая прелесть), поджав под себя ногу. Приходит в себя мало по малу, воскрешает в памяти фрагменты вчерашнего вечера, мечтательно улыбается, когда вспоминает собственный триумф. Сейчас однозначно и без раздумий: оно того стоило. Часы мерно считают секунды, что Накахара проводит, уставившись в пространство. Даже сигарета, которую он закуривает, бестолково дымит в воздух, пока юноша отходит. Таблетки вот-вот начинают действовать, осталось совсем немного, и Чуя будет если не свеж, то хоть вменяем. Пригоден, так сказать, к употреблению. Ибо похмельного Накахару нежному человеческому обществу явно не переварить. Явление Мичизу страшнее, чем Рагнарек. Он космат и бледен, походка его неровная, и движения похожи на механические, будто бы у человекоподобного робота заржавели шарниры. Тот еще видок. — Мсье, вы оскорбляете мой взор. — Ехидничает Чуя, смотря на Тачихару почти с материнским умилением. Ну конечно! Хоть кому-то здесь хуже, чем ему. Разве это может не радовать? Мичизу около минуты загружается, решая в уме сложную задачку: настолько ли сильно ему нужно нагрубить в ответ Накахаре, или говорить хочется все еще меньше, чем нести возмездие во имя собственной поруганной внешности. В итоге ограничивается неглубокомысленным средним пальцем. Почти семейная атмосфера. Оба чувствуют себя изничтоженными физически, но оба почти счастливы. Тачихара тем, что его больше не будут насиловать в мозг машиной, которую Чуе глупые и злые дяди не дают украсть. Накахара тем, что он сам себя больше не будет изъедать на тему незакрытого гештальта. Ах, как мало людям нужно для счастья. — Интересно, эти добры молодцы уже придумали куда деть твою лучшую девочку? — Тачихара кривляется на последней фразе, имитируя мечтательную интонацию напарника. Вы посмотрите, кто у нас в себя пришел. — Вероятно. Мы довольно давно договорились, что я пригоню ее. Должны были найти покупателя. — Давно? Накахара, сколько времени ты планировал этот угон? Чуя смотрит на Мичизу как на дурака. — Серьезно? Ты столько стенал, мол, я тебе уже надоел со своей несчастной влюбленностью, а сам даже не помнишь, когда это началось? Звучит как девушка, упрекающая своего парня, что тот забыл об их годовщине. — Только не подумай, что мне недостаточно! — Тут же поднимает руки в защитном жесте. — Я про то, когда ты серьезно решил за нее взяться. — Мои чувства, — вдохновленно выдает Накахара, — Всегда были настоящими, а намерения — серьезными! Слишком много ехидства и шуток для утра и для похмелья. Впрочем, это лучше, чем приступы злости. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не превращалось в кровожадного (образно, но это неточно) монстра. — Однажды найдет коса на камень, и ты встретишь того, кто заколебет тебя так, чтобы ты искупил все свои грехи. И ты заплатишь за каждую, каждую, Накахара, минуту, что выносил мозг окружающим. Проклинаю тебя. Чуя снова смотрит в духе «ты что, глупый?», а потом и вовсе начинает невежливо ржать над дражайшим товарищем. — Ой, блядь, напугал. Тачихара не обидчивый, но тут не насупиться нельзя. — Я ему недоброе предзнаменование, а он! — Да не трать красноречие, Мичизу, мы оба знаем, что ничего мне не будет. В Тачихаре аж дух противоречия взыграл. — Спорим, что проклятие сработает?! У меня бабушка ведьмой была! Если Накахара не прекратит смеяться, то Мичизу его, наверное, даже пнет. — Спорим! А на что спорим? — На десять тысяч иен! Прежде, чем ответить, Чуе приходится успокоиться, вытирая с уголков глаз набежавшую слезу. — Что-то маловат у меня приход, не находишь? — Радуйся, что не придется расплачиваться со мной до конца дней своих! Чуя все-таки снова ржет. Мичизу его все-таки пинает. Оба вот-вот совершеннолетние, а ведут себя как мальчишки в детском саду. Ну и цирк. В конце концов балаган унимается. — Вообще-то, для справки, я вчера приходил по делу. Но в итоге ушел пить с тобой, хотя изначально собирался тебе втащить. Все планы коту под хвост. Тачихара драматично закидывает в себя горсть активированного угля. — Радуйся, что не попробовал, я дерусь лучше, ты знаешь. — Чуя удивительно добродушен. Вероятно, это все тлетворное влияние голоса Боуи. Почему бы нам не дать любви ещё один шанс?* Действительно. Дать любви к ближнему своему шанс и не отплатить ему за пинок и недовольную мину. Это вообще-то Накахара здесь самый грозный на районе, окей? «Ну конечно», — ворчит Мичизу. «Ну и мудак», — причитает он. «Ну и сиди тут один», — выходит с кухни. Вероятно, пошел переодеваться, оставив своего напарника в компании душного табачного марева и дотлевшей до фильтра сигареты. Черт, так и не покурил. Парень нехотя встает, чтобы распахнуть все окна настежь. Душно, но все еще свежее, чем сидеть в облаке сигаретного дыма. Чуя же не какая-нибудь гусеница из книжки про Алису. Тачихара в комнате роняет что-то на пол, ругается, звенит пряжкой ремня и, судя по звукам, прыгает на одной ноге, надевая штаны. Почетный адепт броуновского движения, ничего не скажешь. Хотя, пожалуй, Накахара такой же. Они в чем-то похожи с Мичизу. Но при всем, Чуя лучше и одевается, и разбирается в вине, и вообще, ясно? Чуя сминает бесполезный бычок в пепельнице, встает и потягивается, чувствуя себя той еще реликтовой древностью. Что-то где-то хрустит, ноги затекли. Если сейчас такие дела, то в двадцать что, уже место на кладбище бронировать? Ах, врут все эти СМИ проклятые про физические нагрузки и их пользу: вон, Накахара себя старательно в форме держит, но бонусов кроме способности вломить как следует ему это не дает. Позорно разваливается. Мичизу влетает в ванную как раз перед лицом напарника, на ходу пытаясь расчесать волосы пятерней. Вот уж кому нет нужды по столетию торчать перед зеркалом, чтобы не выглядеть как страшное и волосатое нечто. Ладно, это не так обидно хоть бы потому, что волосы Тачихары никогда не выглядят аккуратно. Это вечно маленькая катастрофа. Органично вписывающаяся в облик своего хозяина катастрофа, но Чуя на такое все равно не согласен. Нет-нет-нет, лучше подружиться с феном, плойкой и расческой. Щелкает замок. — Мичизу, выметайся! С той стороны безответная тишина, нарушаемая лишь звуком включенного крана. Утро, как и ожидалось, начинается совершенно обыкновенно и как-то непритязательно. Свет из панорамных окон заливает комнату, заставляя тени в панике отступать и прятаться. Еще недавно тоненькая желтеющая полоска у горизонта расползается сначала щедрым мазком по небу, а потом — кляксой, заполнившей весь небосвод. Жизнь включается, фонари гаснут. Несмолкающий город потихоньку начинает прибавлять значения по шкале громкости. Осаму трудно засыпает и тяжело просыпается. Он хмурится от света, заслоняет глаза рукой и наощупь пытается отключить будильник. Электронные часы с противным писком, будто сбежавшие из какого-нибудь американского фильма, нащупываются сразу. Привычное движение, доведенное до автоматизма. Выключить, сесть в кровати и попытаться включить организм. Запустить бегущую киноленту мыслей, заставить мышцы и суставы повиноваться. Будто настройка капризного музыкального инструмента. И все последующие действия тоже как дань чистому звучанию своей музыкальной партии в течение дня. Свежая рубашка, мятный вкус зубной пасты, два больших стакана холодной воды, витамины в капсулах и бурчание разбуженной кофеварки. В зеркале — красивое правильное лицо. Ниже — неправильные бинты и чертовски дорогая одежда. Как тонкая кожура, на гниющем изнутри фрукте. Проглядывающая гниль прячется под бинтами и лейкопластырями. Зараза разъедает сначала сердцевину. Лицо в зеркале солнечно улыбается. Внутри, под кожей и мясом копошится тление. На сегодня снова запланирована горстка встреч, решение насущных вопросов и наладка функциональных связей. Вечером званый вечер, на котором стоит появиться в лучшем виде. Значит — заехать домой на полчаса перед ним. Насыщенный распорядок. Впрочем, как и всегда. Разбавить что ли будни порцией крепкого виски? Выцепить бы еще Одасаку… Новый кофе отдает кислотой сверх меры, и Осаму просто выливает чашку в раковину. Упаковка летит прямиком в мусорный бак: спасибо ему за день, начавшийся с разочарования. Привычный парфюм режет обоняние, но понимает Дазай это слишком поздно — уже успел нанести на запястья. Все еще улыбается своему отражению, поправляя бинты, прикрывающие глаз. Выходит на пару минут позже положенного, не слишком волнуясь, что может заставить кого-то ждать. Ничего страшного, его — подождут. Чаша будней полна до края, грязные разводы серого и черного. Иногда — красного, когда приходится браться за дело всерьез. Руки Дазая по локоть в этом самом красном, несмотря на предпочтение грязной работы не выполнять. Иногда, знаете, просто просыпается интерес к своей работе. К тому же, хочешь сделать что-то хорошо — сделай это сам. Осаму спускается на охраняемую парковку, кивает охране и проходит к месту, где неизменно оставляет свой автомобиль. Неизменно. Оставлял. Кап. Жидкость в чаше колышется у кромки. Грязные разводы серого обжигает новым цветом. Машины нет. Несколько первых секунд Дазай просто не может подобрать правильной реакции. Будто школьник, которого внезапно вызвали к доске посреди урока. Что он должен испытывать сейчас? Негодование? Злость? Фрустрацию? Мужчина просто не предполагал, что ему придется столкнуться с чем-либо подобным, у него нет шаблона реакции на этот случай. Ну что, расплатился за то, что почувствовал себя неприкосновенным? У него угнали чертову машину. Действительно угнали. Это кому же настолько жизнь немила? В грудине зажигается что-то особенное, что-то веселое и злое, когда Осаму достает телефон. Правильной реакции все еще нет, а план действий выстраивается мгновенно. Вероятно, ему придется немножко видоизменить собственное расписание. — Доброе утро. — Приветливо начинает мужчина, когда гудки на том конце связи сменяются рассеянным «алло». — Знаю, для тебя рановато, но у меня тут экстренный случай. Посмеивается. — Посмотри по своим каналам, не поступала ли куда Lamborghini Murcielago LP670-4 SuperVeloce. Да, моя машина. Найдешь — знаешь, что делать. До полудня справишься? Отлично. Буду ждать. Собирается уже повесить трубку, но внезапно вспоминает кое-что еще. — Ах, и еще, будь добр, я хочу пообщаться с человеком, угнавшим ее. Устроишь нам приватное свидание? Из-под земли достань. Да, на этом все. Вот так, несколько слов по делу, а запускается целый механизм с кучей шестеренок и мелких деталей. И Осаму не сомневается, что причинно-следственные цепочки выстроятся как надо, и события снова подчинятся его воле. Без машины иметь дел с внешним миром как-то особенно не хочется, но Дазай заставляет себя. Вызвать такси, мило улыбнуться охранникам на посту, делая в уме пометку, что эти лица больше не должны здесь работать. Зачем ему люди, не умеющие выполнять свою работу качественно? Стоит также добраться до записей с камер наблюдения парковки: едва ли дилетант смог бы провернуть угон такого автомобиля, но можно и понадеяться, что он засветился на видео. А если нет? Ну что ж, тем интереснее. Тачихара ушел где-то с час назад, оставив после себя страшный бардак на полке с гелями для душа. Сначала Чуя возликовал, а потом ему стало скучно. Из дома выходить не хочется — не то состояние. От просмотра телевизора начинала неумолимо болеть голова, а сон в дополнительном количестве в организм уже не лез. Накахара тихо-мирно разлагается себе на диване, листая новостную ленту, когда ему звонит Мичизу. — Что, уже соскучился? — вместо приветствия выдает Накахара, поначалу не дав напарнику и рта раскрыть. И правильно сделал. Потому что Тачихара явился отнюдь не с благими вестями. — Накахара, пиздец, точку, на которую ты вчера пригнал машину, накрыли. Но изъяли сразу только один автомобиль. Тебе сказать какой, или сам догадаешься? Ой-ей. Кажется, у кого-то здесь проблемы.