Scene of the Crime

Откровенно говоря, чем ближе было его триумфальное «возвращение домой» — на самом деле в лазарет, но родной и привычный, — тем более нервозным Чуя становился. Конечно, он не ожидал, что Мори бросит все дела и самолично явится встречать его на пороге, не ожидал, что его тут же придавят родительским вопросом в духе «вы ничего не хотите мне сказать, молодой человек?». Головой он понимал, что у него будет еще предостаточно времени, чтобы повариться в осознании собственного проступка. Понимал, эмоционально все равно находясь в полнейшем раздрае. У Накахары нет, не было и, пожалуй, никогда не будет (поздно уже) опыта общения с родительской фигурой. Память оперативно и качественно подтерла все воспоминания о матери, оставив глубокую обиду и досаду, тщательно замаскированную под злость. А что до детского дома, то там воспитателям было до детей дела не больше, чем до комнатных растений: пока стоит оно себе зеленое и живое на подоконнике, то и трогать его незачем. Но если призадуматься, то чувство Чуи очень похоже на чувство провинившегося ребенка, которому приходится признать свою вину перед родителем. Не с точки зрения любви и понимания семьи, где каждый член связан кровными узами, но с точки зрения уважения и некого послушания. Можно сказать, что Чуя непременно слушается Огая. Почти непременно и почти всегда, но честно старается оправдывать ожидания, на него возложенные. Из глупого и иррационального желания заслужить похвалу, потому что, заслужив признание от Огая, можно наконец-то признать себя самого. Психология утверждает, что если не любить ребенка, то и сам он себя любить не научится. Накахара о таком никогда не слышал, да и ведет себя так, будто является воплощенным противопоставлением этому тезису. Покупает себе дорогое вино и хорошие вещи, заботится о своей внешности и охраняет свои личные границы. Вот только, несмотря на всю эту яркую мишуру, внутри него чего-то вечно не хватает, будто зияет выдолбленная временем и чужим невниманием дыра. Чтобы ее не чувствовать, Накахаре вечно требуется подтверждение собственной значимости. Признания его способностей. Похвала его умениям. Иначе никак, иначе зияющая пустота и противное тянущее чувство. Почти как физический голод. Только рука тянется не к холодильнику. Весь юноша бросается преодолевать, претерпевать и побеждать. Чтобы быть первым. Быть признанным. Звездой уличных гонок или просто очень ценным подчиненным. Затем ему было необходимо закрыть собственный гештальт. Даже если ценой целостности самого себя. Главное, не ценой того признания, что у него уже было. По таким счетам, глупо и наивно, он не готов платить. Машина паркуется, у входа в неприметное офисное здание никого нет, по пути из дверей никто не выпрыгивает и не начинает его стыдить. Мори-сан не является в ореоле порицания и не начинает длинный монолог о том, как он разочарован, как он обманулся в своих ожиданиях и как предано теперь его доверие. Угх. У Чуи слишком живая фантазия и очень сомнительные приоритеты в этой жизни. Чуе плевать, и он не хочет отвечать за свой поступок, лишаясь доверия босса. Пусть лучше накажет, пусть только не разочаровывается. Да, Накахара — преданный пес, готовый скулить и ползать на пузе, если так прикажет хозяин. Зато на чужого готов наброситься с кровожадностью волчьей стаи, что совсем не противоречит его натуре защитника. Защитника кого-то другого. Не себя. Себя — не жалко. Даже в лазарете никто не приходит к нему. Никто — значит, что к нему не приходит один конкретный человек. Тачихара, на самом деле, замучился зависать рядом с ним, притаскивая комиксы и журналы с порнографией. Тем более что порно никогда Чую не интересовало. И даже отталкивало после того миллиона шуточек, что отвесил Мичизу, глядя на его индифферентность к графическим изображениям секса. Ну как же так, молодые люди, тестостерон, а Накахаре с высокой колокольни плевать ровно что на красивых девушек, что на красивых парней (Тачихара был морально готов даже к такому выбору, долбанная мать Тереза). Ну неинтересно ему. А свои предположения об асексуальности друга Тачихара может засунуть себе в одно место. Место, как раз предназначенное для хранения его дурацких измышлений. — У Мори-доно много работы, но он следит за динамикой вашего выздоровления, — однажды отвечает ему на непрекращающиеся расспросы Хироцу, зашедший проведать лично им спасенное тело. Тело полусидело или, скорее, полулежало на кровати и рубилось в отобранную у Тачихары приставку, лопая кислый мармелад, который принес все тот же многострадальный Мичизу, коего болеющий, а оттого еще более противный, напарник обобрал до нитки. И даже диета, которую настоятельно просили Чую соблюдать для скорейшего выздоровления, не спасла. Без приставки и мармелада Накахара будет существовать на чистом топливе злости на скуку и нервозности, что ничем не лучше. Время то ли летело, то ли ползло, никак не решаясь определиться с собственным темпом. Вот день. И он тянется долго и нудно, Чуя время от времени совершает подвиг самостоятельного похода в туалет и откровенно не знает, чем себя занять, кроме нереалистичных гонок или очередного пиксельного платформера. И день этот кажется бесконечным, но вот юноша доживает до вечера, засыпает, будто нажимая на репит. И снова день. Тоже долгий, тоже нудный, но оказывается внезапно, что за плечами уже целая неделя, которая успела промелькнуть возмутительно незаметно. И возмутительно впустую. Босс все еще не решается почтить его своим вниманием, и Накахара печально вянет, будто оставленный в тени светолюбивый цветок. Собирается ругать — ну поругал бы уже поскорее, е-мае, а не мариновал тут его вторую неделю подряд. Или ему нужно снова устроить что-то из ряда вон, чтобы на него обратили внимание? Ведь он может! Не вынуждайте его, он дурной! Чуя хорохорится, злится, ноет Тачихаре, но в итоге совсем не готов встретиться с Огаем. Потому что все еще не представляет, что сказать в свое оправдание. Потому что даже угнанный автомобиль, он знает, вернулся к хозяину. Ох, хоть бы этот мерзкий тип впилился на своей машине, не знаю, в столб! Или вообще съехал в море. Накахара осознает, машина не виновата в том, что ее хозяин мудак. Не виновата, и Чуе ее почти жаль, но кровожадность в нем преобладает над состраданием. Через какое-то время ему совсем не плохо, и он подумывает о том, чтобы сбежать из надоевших лазаретских стен к себе домой. Укладывается спать вечером, когда у него насильно отбирают игрушку и агрессивно тушат свет. Тут тебе не больница, где все на добровольных началах. Чуя ворчит, подминает под себя подушку и пытается заснуть. Но ему не дают. Матрас проминается под чужим весом, когда кто-то на него садится у ног Чуи. Он подскакивает и сталкивается взглядом со спокойными фиолетовыми глазами. — Мори-сан?! В своем врачебном амплуа, явно пару дней не брившийся. Пришел наконец-то спросить с подчиненного за все его грехи? — Мне сказали, что ты уже почти оправился. Вот я и решил зайти посмотреть, как у тебя дела. Первое пулевое ранение в твоей жизни как-никак. Чуе чудится в словах Огая намек, и он мрачнеет, словно предгрозовое небо. — Я очень сожалею о том, что ослушался. Тупит взгляд в одеяло, рассматривая неясные очертания собственных ног. Ему было неспокойно все это время, но, когда выдался наконец шанс облегчить душу, вся решимость куда-то подевалась. Поэтому теперь все, чего хочется Накахаре, так это спрятаться под одеяло, словно рак-отшельник в ракушку. Огай смотрит так, будто ожидал, что первыми словами подчиненного будут извинения. Хотя почему «будто»? Он знает Чую как облупленного. Накахара никогда не был той самой закрытой книгой, и для человека вроде Мори, которому запросто удается разобраться в хитросплетениях чужих мыслей, не сталось проблемой запросто Чую прочесть. — Я знаю. — И приму любое наказание. — И это я тоже знаю. Босс не выглядит строгим учителем, скорее священником, к которому Накахара пришел исповедаться. Ни порицания, ни осуждения, простое и короткое «я знаю». В чем-то это лучше, а в чем-то хуже всего, что юноша ожидал и успел себе напридумывать. Иногда его мысли заводили в такие дебри собственных недобрых предчувствий, что Чуя мимолетно начинал подумывать, мол, почто не помер, пока предлагали. — Я считаю, — продолжает Мори, глядя на притихшего юношу, — что ты уже успел сам себя наказать. Накахара непонимающе смотрит на Огая. Это он о том, что произошло в подвале у Дазая? — И не тем, что тебя покалечили. Это мне очень не нравится. — И босс действительно хмурится, хотя Чуя до сих пор считает, что по-хорошему он это заслужил. — Я приму меры, не переживай. Тебе не нужно будет бояться выходить на улицу или свободно передвигаться по городу. Как будто Чуя действительно может испытывать страх. — Детей наказывают тогда, когда хотят донести до них, в чем был их проступок. Чтобы они поняли, насколько они виноваты. Но с тобой этого не нужно. Я вижу, что ты уже все понял и сам. Накахара медленно кивает. Понял — не то слово. — Спасибо, Мори-сан. Я… я действительно виноват. Глубоко вздыхает, будто перед прыжком в воду. — Я виноват в том, что попался. Что втянул в свои проблемы Вас и моих напарников. Но знайте, что за угон я вины не испытываю. Огай усмехается. — Что-то такое я от тебя и ожидал. И какой урок ты из всего этого вынес? Действительно. Какой? Что угонять — плохо? Или плохо угонять без разрешения босса? Или что нужно лучше прятаться и продумывать наперед каждое свое действие? Или… — Что моя жизнь все еще стоит мало. Слова слетают с языка быстрее, чем формулируются в законченную мысль. И Чуя говорит то, что хочет сказать. Не то, что следовало бы в такой ситуации. Не то, что, скорее всего, от него ждет услышать босс. Чуя говорит то, что чувствует. То, о чем думал, переваривая внутри последние события своей жизни. Все еще мало. Недостаточно. Его жизнь можно купить за бесценок. Его это не устраивает. Мори смотрит на него долго и задумчиво, не меняясь в лице. Накахара не любит такие долгие паузы в разговорах, но терпит мгновения тишины. С человеком, который может просчитать тебя наперед, с человеком, от которого ты зависишь, пожалуй, лучшая тактика — честность. Чуе незачем юлить и уходить от ответа. Ему действительно не нравится быть частью механизма, которой легко найти замену. — Это большее, на что я мог рассчитывать, — Огай звучит неожиданно довольно, кладя ладонь Чуе на голову. Будто пса поощряет. Понять, к чему он ведет, сложно. — Если тебя не устраивает твоя нынешняя жизнь и ты хочешь большего, значит, так тому и быть. Но будь готов заплатить по счетам: это тебе не угон машин, где единственную настоящую опасность представляет закон. Этот раз был неплохим опытом: ты знаешь, что случается с теми, кто оступается. Прекрасно знает. И проводить дни, ничего не делая, чуть ли не хуже, чем получать по лицу в подвале, честное слово. — Что я должен буду сделать? Накахара даже весь подбирается, словно гончая перед прыжком. Ответ его разочаровывает. — Пока что восстановиться и набраться сил. Думаю, тебе больше нет необходимости оставаться здесь. Это что, значит, что можно вернуться домой?! — Но домой возвращаться тебе все еще нельзя. Ну блядь. — Ничего такого, но останься на какое-то время у Тачихары. Раны несерьезные, но пусть он за тобой присмотрит. Неделю, не больше. Потом можешь вернуться к себе. — Огай мягко улыбается. — Тогда и начнем твои тренировки. Меня не устраивает твоя физическая подготовка. Тебе нельзя уступить ни одному, ни нескольким противникам в рукопашном бою. И надо же когда-нибудь в конце концов научить тебя держать пистолет. Вау. Даже с учетом его принудительного безделья жизнь повернулась под иным углом. Отчасти этому поспособствовал разговор с Мори. Он что-то еще спрашивал о состоянии своего подчиненного, но в конечном счете достаточно быстро распрощался, сказав, что засиделся. Он оставляет Накахару теряться в догадках касательно того, какая работа теперь у него будет. Не угон? А что тогда? Работая на Огая, Чуя все еще плохо представлял, чем его босс занимается. Ну, то есть занимается он много чем. Из того, что знал Накахара, помимо своей сферы деятельности, это были несертифицированные лекарства (а может, и не только), кое-какое стрелковое оружие и несколько лабораторий, синтезировавших всякое для всякого. В любом случае главное — заплати. Официально Мори был кем-то вроде индивидуального предпринимателя, имея в своем распоряжении небольшое офисное здание. В этом офисном здании, собственно, и был блок, отведенный под лазарет. Если говорить коротко, Огай Мори получался кем-то вроде криминального авторитета. Но Накахара не уверен. Для него босс — тип, что подобрал его на улице и привел к более божеской форме существования. Все. Точка. Как бы там ни было, но Мори уходит, а Накахара остается засыпать, старательно считая в голове овец. Впереди у него неделя соседства с Мичизу, и это обещает быть каким угодно, только не скучным. Ничто не предвещало беды. Дни, как они и были до того, однообразные, тянутся своим чередом. Дазай раздражает Йосано вопросами о самочувствии ее рыжего пациента и просит передавать ему привет. Она, конечно же, этого не делает и посылает Дазая далеко и надолго. У нее и без того своих забот по горло, а Осаму мало того, что не помогает, подкидывая дополнительные челленджи, так еще и вовсю отвлекает от работы. Поэтому, когда Акико звонит с плохими новостями, первым делом она говорит, что так ему, Осаму, и надо. Накахара Чуя просто взял и исчез из палаты, будто его и не было. Записи с камер видеонаблюдения оказались филигранно подтерты, как и в случае с угоном. Только в этот раз тот, кто заметал следы, нигде не прокололся, ни на одном из кадров Накахара не засветился. Ровно как и люди, которые помогли ему сбежать. А такие точно имелись: сам юноша был явно не в состоянии не то что исчезнуть, а даже встать без посторонней помощи. Касательно этого Дазая все-таки держали в курсе. Что наталкивает на определенные мысли. Дазай заигрался. Может, действительно стоило дожать мальчишку на счет его напарников, или, еще интереснее, его хозяина? Осаму было неинтересно, у кого в подчинении мог находиться Чуя: автомобиль он пригнал на точку, которую пока никто не крышует. Потому-то и было так просто узнать, кому лично сказать «спасибо» за исчезновение своей машины с охраняемой парковки. Потому-то Дазай ничего не спросил про того, по чьей указке мог работать мальчишка. И, скорее всего, работает. Нужно было только правильно задать вопрос и заставить на него ответить. Но тогда был бы велик риск сломать Накахару. Которого Осаму почему-то пожалел. Пожалел не из чувства жалости (которое не входит в список его настроек «по умолчанию»), а из чувства нежелания портить хорошую вещь. Как жаль было бы предать огню полотно какого-нибудь искусного художника. Из подобного ощущения Дазай остановился, отступил и изменил направление выстрела. Наказать и проучить, но не избавиться от. Уже позже он понимает свой интерес к угонщику и даже обеспечивает ему лучшие условия для выздоровления. С одной оговоркой, что избежать еще одной встречи с Осаму Чуя не сможет. Но, глядите-ка, сбежал! Словно маленький дикий зверек, вроде горностая или другого некрупного хищника. Кусается и выворачивается из рук, едва разожмешь пальцы — поминай как звали. Вот только Дазай ненавидит оставаться в проигрыше. В его власти расставить силки на каждом углу так, как он это уже делал. Будь начеку, оставайся предельно осторожным, но все равно попадешься. Мужчина искренне считает, что его неудача не продлится долго. Снова надоесть Куникиде, позвонить еще парочке нужных людей и, вуаля, рыжий мальчишка снова будет под его контролем. Возможно, Дазай даже немного переиграет первую встречу. Их знакомство началось довольно скверно, но на сей раз главную партию будет держать не желание мести, а интерес. Обычно Осаму интересуется менее разрушительно, чем мстит. Обычно. Кого-то убивает жадность. Кошек губит любопытство. А уязвимость Дазая в его самоуверенности. Потому что в этот же вечер ему дают понять, что получить заинтересовавшую его диковинку назад так быстро у него не получится. Потому что ему приносят — фу, как показушно и старомодно — письмо в чистом белом конверте без опознавательных знаков. Внутри простой неразлинованный лист и ровная вязь иероглифов. Черным по белому предупреждение, небрежно замаскированное под принесение извинений. Осаму хмурится в неудовольствии, читая письмо. Спешу принести Вам искренние извинения за поведение своего подчиненного. Подобного более не повторится. В качестве сатисфакции я не буду принимать во внимание ущерб и травмы, нанесенные моему подчиненному Вами. Надеюсь на отсутствие дальнейших недоразумений.

С наилучшими пожеланиями Огай Мори.

Письмо доставлено курьером на рецепцию бизнес-центра, в котором работает Дазай. И стоило так озадачиваться глупой антуражностью в век информации? Электронной почты уже не существует? Ладно. Глупый вопрос. Бумага и чернила — все еще лучший способ коммуникации, когда хочешь красиво передать угрозу. В каждой черте чувствуется предупреждение. О том, что силки будут найдены и уничтожены. И что сам неосторожный охотник может стать добычей. Хитро, Мори-сан. Их интересы на этом поле уже сталкивались не единожды, но каждый раз им удавалось разойтись миром. Помимо них, вокруг достаточно сильных игроков. Лишние склоки ослабят влияние, пробьют оборону, и тогда уже никому не выйти победителем. Оступись — и твое окружение тебя сожрет. Между строк послания так и читается: ты ведь не настолько дерзок, чтобы рискнуть своим положением ради зацепившей твое внимание диковинки, верно? Верно. Поэтому Дазай не спешит звонить Куникиде и возобновлять охоту. Пока не время действовать напрямую. Нужно выждать. Осаму умеет дожидаться правильного момента. Многоэтажка, в которой обитает Тачихара, высокая и худая, похожая на угловатого подростка, неловко приткнувшегося между другими домами. На последнем, двенадцатом этаже, всего две квартиры. Однокомнатная, в которой и живет сам Мичизо, и трехкомнатные апартаменты, в которых словно семейство домовых сычей угнездились сиблинги Акутагава. Тачихара говорит, что обе квартиры принадлежат одному хозяину, и им троим просто случилось снимать у него всем вместе. На самом деле, дело в Гин, которая решила спасти некую рыжую голову, не умеющую находить общий язык с домовладельцами, от перспективы жизни в картонной коробке, а потому, подыскивая квартиру себе с братом, позаботилась также и о доме для Мичизу. Чуе кажется, что Гин — святая или как минимум метит в великомученицы, если после всех склок с Тачихарой помогает ему с разными бытовыми вопросами. Что приводит нас к мысли о неприспособленности конкретно Мичизу к самостоятельной жизни, но ведь не всем быть такими восхитительно адаптированными и живучими, как Накахара, верно? Не вопреки последним событиям, а особенно в свете последних событий. Разве Чуя не держался молодцом? Вы будете очень неправы и заработаете мощный минус в карму, ответив «нет». Что до самой квартиры «боевого товарища», то здесь уж Чуя согласился бы остаться даже в качестве подкроватного монстра («сочетание компактности и мерзкого характера», — как сказал Мичизу): так ему тут нравилось. Свой дом все еще роднее и привычнее, но временно повисеть на шее у друга… кто ж от такого отказывается? Тем более Накахара на правах больного может требовать от Тачихары «подай-принеси». Конечно, Чуя уже способен достаточно успешно передвигаться своим ходом, не причиняя себе сильной боли, но вот так вот взять и не быть занозой в заднице — ни за что. Нужно ли говорить, что время вместе с друзьями под боком пролетело незаметно? Вот Чуя весь из себя такой несчастный и болезный, жалобно просит принести себе водички, ведь кухня так далеко (отчасти злостно симулируя), а вот, спустя некоторое время, бессердечный злой Тачихара выгоняет своего постояльца выносить мусор или в магазин, при этом обзывая нахлебником. Накахара не пытался считать, через сколько дней амплуа курицы-наседки Мичизу превратился в злобную рыжую мегеру, но неизменно считал себя самым угнетаемым существом на районе. Одним из таких вечеров, когда Чуя платил за постой походом в магазин, в Мичизу, какой кошмар, проснулось желание включить обыкновенное телевидение вместо извечных стримов или сериалов, которые парень запускает на своем большом телевизоре через подключение к интернету. Накахара возвращается как раз к программе новостей и сюжету о каком-то мелком скандале между главами крупных корпораций. Тачихаре смотреть такое оказалось откровенно скучно, но репортерша была оценена им на семь из десяти по его шкале красивых девушек, и поэтому он не спешил переключать канал. — Что смотришь? Чуя, не размениваясь на приветствия (виделись пятнадцать минут назад, альо), заваливается на диван рядом, швыряя в товарища запакованной «свеженькой» пачкой сигарет, и шипит открываемой газировкой в запотевшей бутылке. — Да так, что-то смотрю. Скажи же, эта брюнеточка чертовски милая. Накахара с видом знатока и авторитетным «такс-такс, что тут у нас?» вглядывается в экран, с интересом рассматривая девушку в короткой юбке-карандаш, которая очень выгодно очерчивала ее бедра. И в данный момент эта самая обладательница шикарных бедер, поднявших ее оценку на восемь из десяти, приятным поставленным голосом задавала очередной вопрос мужчине, у которого по всей видимости сейчас брала интервью. Стоило только Чуе узнать это породистое блядское лицо, то он тут же зашипел потревоженной змеюкой. — Вот сука! Тачихара даже опешил от такой дерзости. Он эту девушку только что на восьмерку оценил! — Да не репортерша, придурок. — Накахара раздраженно цыкает. — А это тип, с которым она разговаривает. Это у него я ту самую машину угнал. Забавно смотреть как негодование на лице Мичизу сменяется искренним удивлением. — Да ну, не гонишь? Чуя кривится. — Нужно мне очень сказки тебе тут рассказывать. Вглядывается в экран, все яснее и отчетливее узнавая человека на нем. Поразительно, мельком увидев его, так и не скажешь, что подобный тип может оказаться тем еще безжалостным ублюдком. Мягкие вьющиеся волосы, светлый костюм. Ебать, вы посмотрите, какая куколка. Главное оружие такой в руки не давать. — Просто поразительная дрянь. Сначала Тачихара собирался вроде как посочувствовать и тоже облить незнакомца в телевизоре парочкой ведер грязи, но, наблюдая реакцию Накахары, внезапно очень веселится. — Видел бы ты себя со стороны. — он сдавленно хихикает, отодвигаясь подальше во избежание возмездия. — Словно злобная бывшая, которая такая: «у-у, тварь, как его вообще земля носит». И смеется уже откровенно и нагло, пробуждая в душе Чуи все самое темное и кровожадное. Сейчас он будет убивать. Мичизу почти удается улизнуть: пытается скатиться с дивана на пол и продолжить позорное бегство (тактическое отступление!), но у злобного Накахары рефлексы, как у изготовившейся к броску зверюги. Он ловит Тачихару за ногу, заставляя того распластаться по полу, чудом с ним страстно не поцеловавшись. Чуя на него усаживается, демонически хохоча. — Кто теперь смеется, а, Тачихара? И безжалостно щиплет его за бока, памятуя о том, что напарник смертельно боится щекотки. Тот пытается выбраться, но куда там. — Запомни, хорошо смеется тот, кто смеется без последствий! Рыжие последствия неумолимы и жестоки. Близкое общение с Чуей — три по десятибальной шкале крутости, Мичизу не рекомендует. — Я все скажу, все скажу. — Задыхаясь от смеха и жалобных воплей, Тачихара пытается выкупить свою жизнь. — Завтра ночью будет заезд через Йокогама Бэй, и если ты меня убьешь, то никогда не узнаешь, где и когда! Это вынуждает Чую сначала остановиться, призадумавшись, а потом и вовсе слезть с презренного, перемещаясь назад на диван. — Хорошо, ты умеешь спасти свою шкуру. Выкладывай. И улыбается с выражением киношного злодея, заставляя лучшие театральные училища страны рыдать по сгинувшему в лапах беззакония таланту. Тем более внешность располагает. — А я помню чтоль? — Мичизу отскребает себя от пола, с недоверием проверяя собственную целостность. — Я перешлю тебе по е-мейлу, там вся информация. Уй. Ну ты и зараза, все бока в синяках будут. Наглядно демонстрируя, что жалости у него нигде не завалялось, Чуя демонстративно утыкается взглядом в телеэкран, делая вид, что уже сменившийся новостной сюжет в сто раз интереснее причитаний своего лучшего друга. Души у него нет! Ну так ясно почему, рыжий же. В коридоре хлопает входная дверь, и через несколько мгновений в комнату заглядывает Гин, инспекторским взором окидывая помещение. Господа, к нам приехал ревизор. — Что, снова пришла ругаться на грязные кружки? Мичизу кряхтит как старый дед, уныло осматривая боевую батарею из чашек и пустых упаковок из-под разных снеков на полу около дивана. Сразу видно, кто обитает в этой квартире: некто весьма ленивый, кому лень оторваться на минутку от джойстика, чтобы отнести мусор и грязную посуду на кухню. Накахара обычно таким не пренебрегает, но в компании Тачихары старается соответствовать общественным настроениям. То есть, тоже начинает безбожно лениться. Гин не произносит ни слова, но красноречиво порицает взглядом, сопровождая торжественное шествие Мичизу до раковины. Чуе это кажется некой очаровательной формой родительского контроля: время от времени прописывать пинка, чтобы чадо не покрылось паутиной и плесенью, и не пустило корни в своем бардаке. И это Накахара, впервые придя в гости к напарнику, удивлялся, что у него дома сравнительно чисто и не завелось семейство тараканов в десяток поколений. А видишь, как оно на самом деле, немалой кровью достигнуто. Точнее, немалым количеством нервов. С кухни раздается: — Да не могу я сейчас посуду мыть, мне Чуе координаты заезда скинуть надо! Отдаленно слышится звук затрещины и шум включенного крана. Зато скоро в комнату возвращается Акутагава в компании чужого телефона, без проблем снимая с него блокировку. Надо же. Сколько времени ей понадобилось, чтобы подобрать этот графический ключ? Пока из спора о том, что такая блокировка неэффективна (Тачихара изо всех сил отстаивал право графического ключа на существование) Гин выходит победительницей со счетом пять-ноль. На включенном экране открыты заметки, в которых после списка продуктов идет выделенная цветом строчка с местом и временем завтрашнего заезда. Чуя как величайший гений всех времен и народов фотографирует экран телефона Мичизу на камеру своего и заносит пометку с уведомлением в ежедневник. Внутри довольно потирает лапки эго, предчувствуя, что скоро оно снова будет поглажено и вернется в норму после всех пережитых унижений. Ну держитесь.