Scene of the Crime

Сигарета после собрания — все равно, что глоток свежего воздуха в знойный день. Чуя никогда не сидел на парах в университете, но, наверное, именно так должен чувствовать себя студент, присутствующий на наискучнейшей лекции, тема которой, ко всему прочему, пока что еще слишком сложна для него. Преподаватель, если за него считать босса, хорош, но это не делает лекцию понятнее. Так что Накахара весь измялся в ожидании окончания, чтобы быстренько смотаться в курилку. И для него оказалось неожиданностью, что к нему присоединится некурящий Мори, решивший просто так составить компанию. С выражением неявного беспокойства смотрит на стелющийся внизу город, чтобы к половине сигареты в руках у Чуи, подать голос. — Сегодня ты держался молодцом. Ну как, оценил тех, с кем тебе предстоит в будущем вести дела? Накахара неоднозначно пожимает плечами, затягиваясь. И отвечает, едва выдохнув дым. — Соглашусь с Кое, что ничего особенного я не увидел. Хотя этот ваш Эйс действительно тот еще экземпляр. — Еще один в ее клубе порицания. — Огай смеется. — Он ей очень не нравится, но не одобрять его в одиночку ей, по всей видимости, надоело. Теперь у нее появился сообщник. — Я вполне взвешенно и самостоятельно пришел к выводу, что он клоун. Еще эта его манера разговора. — Чуя фыркает. — Если так, то я не против составить Кое компанию в ее клубе. — Такой юный, а уже интриган. — И ничего я не интриган! Мори смотрит насмешливо, но внезапно его взгляд и настроение меняются. Он поощрительно гладит парня по голове, немало того удивляя. — Ты действительно молодец. Жду от тебя и дальше хороших результатов. Вроде и похвалил, а вроде взвалил груз дополнительных ожиданий. Ну что за человек. — Я не подведу, босс. Легче сказать, чем сделать! Потому что, стоит ему вскоре вернуться к занятиям, как он тут же проклинает свой длинный язык по новой. Это какие-то танталовы муки! Стоит с горем пополам, но успешно освоить одну тему, как на нее тут же накладывается еще одна более сложная, включающая в себя элементы всех предыдущих. Отвратительно. И будничную жизнь, а если говорить точнее, то ежедневную игру на выживание разбавил собой только Федор. Тот действительно оказался приятным собеседником, и их переписка здорово скрасила мучения Накахары на поприще образования. Достоевский, конечно, любил пускаться в философию, и иногда закручивал тему так, что самый отъявленный любитель софистики позавидует, но в целом говорил интересно. И даже умирая после нещадной тренировки, Чуя старался отвечать на сообщения быстро. К слову, о тренировках. Его тренер, прознав о травмах, конечно, не стала устраивать с Чуей спарринги, чтобы быстрее научить его ближнему бою. Но зато на общей физической подготовке отыгрывалась так, будто готовила будущего олимпийского чемпиона. Страшная женщина. После свиданий с ней Накахара не доходил, а еле доползал до своей комнаты, чтобы там принять шавасану и приходить в себя. И только в конце адской недельки он вспомнил, что на следующий день его ждет встреча с Дазаем. Что из этого вытекает — и так понятно. И Чуе очень не хотелось опять испытывать тот дикий микс из негодования, смущения и раздражения, неконтролируемо накрывающий его в обществе Осаму. Единственная положительная сторона, которая могла бы быть у встречи с Дазаем — Накахара все планировал спросить у него номер Оды, чтобы как-нибудь того отблагодарить за помощь. Бутылка хорошего виски, например, неплохой способ сказать спасибо. Но, представьте себе, стоило смириться с тем, что встречи с Осаму не избежать — тот сам звонит и все отменяет, отключившись так быстро, что Накахара не успевает спросить номер. Ну и пожалуйста, ну и не нужно. Потом как-нибудь еще пристанет. А то, что свободного времени стало больше — так это только в плюс. На радостях парень даже Федору пишет. «А не хочешь где-нибудь посидеть на выходных? У меня только что окно нарисовалось.» Неплохо было бы встретиться с Мичизу, но деградировать все выходные на диване под стримы как-то не хочется. А раз так, то стоит выбрать другую жертву собственной экстраверсии. В любом случае Достоевский сам виноват, раз согласился обменяться с Накахарой номерами. Чего еще можно ожидать от человека, который предлагает подвезти ночью незнакомого типа? То-то же. «Смотря когда» Дело за малым — договориться. Но нельзя так просто взять и забыть про существование Дазая. Даже не находясь непосредственно рядом, тот умудрялся настойчиво лезть в голову, невежливо заставляя прочие мысли подвинуться. Как теперь себя с ним вести? Потому что он все еще остается тем мерзавцем, подарившим Чуе редкие мнимые боли и парочку шрамов. Меж тем успел показаться немного с другой стороны, которая, впрочем, ненамного благочестивее той, что парень уже знал. Но как-то… Как-то странно. Нельзя сказать, что Чуя его однозначно ненавидит. Уже нельзя. И огрызается скорее по инерции, хотя бесит его Осаму каждый раз словно впервые, заводя с пол-оборота. Его мимика, его интонации и набор масок, что он вечно держит при себе — все в нем будто существует только для того, чтобы раздражать Накахару. Ему как минимум уже не нравится задумываться о том, какую же линию поведения стоит выбрать с ним в общении. Откусить лицо уже как-то не очень хочется, но вот наброситься на него с кулаками — весьма и весьма. И не только. Хочется, как настоящая гончая, вцепиться в него зубами. И…эй, это звучит не очень здорово. Это звучит так, как будто Чую снова перемыкает. Кровь и Дазай — все еще ужасно притягательное сочетание. А ведь Накахара никогда не замечал за собой такого садизма. Видимо, просто нужного человека не попадалось. Такого, чтобы эмоции вскипали в груди, чтобы хотелось отомстить за себя и свои переживания сторицей. Короче, если упростить все эти бесконечные душевные метания, то Чуя выяснил, что ему хочется, что ему нравится причинять Осаму боль. И он не слишком рад этому открытию, находясь пока еще на стадии отрицания. Чтобы он? Да никогда в жизни! Сколько от себя не бегай — далеко не убежишь. Но Накахара готов поспорить с этим утверждением. Хоть в прятки с судьбой, хоть побег от собственных желаний — он упертый и дурной. Ему позволено теряться в заблуждениях. До поры до времени. Но кто определяет время в этом случае? У него нет никого, с кем бы он мог встречаться и того, кем бы он в принципе интересовался в сексуальном или романтическом плане. А ведь ему по возрасту положено! Знаете, гормоны, все дела. Но у Чуи прямо сейчас это все работает как-то неправильно. Хорошенькую девочку завалить не хочется, а побить взрослого мужчину и ловить бед-трипы с вида его крови — пожалуйста. Дурдом. «Так, все, — думает Чуя, — Дазай, вали из моей головы». Но куда уж там. Даже из своей квартиры выпинать его легче, чем из собственных мыслей. Мыслей, которые по идее так-то должны подчиняться своему обладателю. Беспредел! Даже собираясь на встречу к Федору, Накахара раздумывает о том, что могло случиться у этой невыносимой селедки из ада, чтобы тот настолько зарылся в свои дела. На самом деле парень уже отправил ему сообщение о том, что хотел бы узнать номер Оды, но ответа не поступило. Мало того, у сообщения красовалась всего одна серая галочка, говорящая о том, что адресат его даже не прочитал. Вот что он за человек? Когда ты его хочешь избежать — он тут как тут. Стоило ему впервые понадобиться — а его и след простыл. Прогноз погоды обещает сухую прохладную погоду и Чуя, одевшись в духе «подросток vulgaris», решает взять мотоцикл. Он забрал его к себе из гаража у Мори, не желая расставаться с новой игрушкой. Достаточно и того, что он пожертвовал ею в пользу Тачихары, когда пришла пора экстренно давать по съебам. И снова он гоняет на грани нарушения правил, подумывая о том, что неплохо было бы поучаствовать в гонках на мотоциклах. Можно сказать, что риск для водителя прилично возрастает, но кого волнует опасность? Она, наоборот, приятно щекочет нервы, стоит осознать, на какой тонкой грани балансируешь, и насколько глубока под тобой пропасть. О да, Чуя из тех, кто любит дергать смерть за усы. Они с Федором выбирают небольшую кафешку недалеко от центра, устраиваясь за столиком у большого окна во весь человеческий рост. Опять Чуя видит жизнь словно с витрины, чем и делится со своим собеседником. — Чувствую себя вещью на витрине. — Он помешивает капучино ложечкой, топя щедро засыпанную в чашку корицу. Обычно он так над кофе не издевается, предпочитая американо, но сегодня дернул черт заказать это безобразие с молочной пеной. — Разве не приятно почувствовать себя в стороне от серой массы? — интересуется Федор, разбирая Чую по кусочкам, словно пазл. Сколько с ним ни общайся — чувство, будто он в твоей голове ковыряется. Поразительно, что при этом он не вызывает никакого отторжения. Может это потому, что Достоевский сам в ответ делится своими соображениями по каждому поводу? И выходит что-то вроде равноценного, хех, обмена. — Это странная, на самом деле, тенденция. Культ личности, когда ты должен сделать все, чтобы просто предстать «не таким, как все» перед невидимым зрителем и судьей. По сути — это гонка без конца и смысла. Крематорий — как конечный пункт и награда для победителя. Боже, как не похоже на Накахару вот так в открытую рассуждать на подобные темы. Ну раз уж спросили. — Личность не имеет смысла, пока она ничего не стоит. — Он заканчивает, переводя взгляд с окна на кружку. — Любопытно. — Тянет Достоевский, растягивая губы в этом своем подобии улыбки. — А чего стоишь ты? Чего ты хочешь стоить? А вот это уже личное, пожалуй. — Достаточно, чтобы меня нельзя было просто выкинуть со страниц истории. — Он вздыхает. Кичливое желание оставить за собой след, иметь значение. Для близких, для босса, для сестрицы. Быть человеком, с которым даже типам вроде Дазая придется считаться. Общаться с Федором что в шахматы играть. Показательно, что эта игра не входит в список навыков, которыми владеет Чуя. Он просто делает ход по наитию, превращаясь в довольно бесполезного, по своему мнению, противника. И неизвестно, укладывается ли он в рамки правил, ходя наугад. — Разве это не то же самое, что и быть не таким, как все? Выделиться, чтобы оставить в умах окружающих достаточно яркое впечатление. — Не совсем. — А тут уже приходится задуматься, подбирая нужные слова. — Знаешь, ведь есть разница между звездой, вспышкой и сигнальным фаером. — Я понял. — Кивает Достоевский. — У тебя занятный ход мысли. — Сказал мне человек, рассуждающий как античный философ. Или как учитель церковно-приходской школы. Федор действительно любит поговорить о метафизике, органично переплетая ее со вполне утилитарными человеческими ценностями. Порою он взаправду становится похож на экзаменатора по философии, что не снимает с него очков хорошего собеседника. Когда в жизни творится черти что, бывает нужно поговорить о чем-то оторванном от реальности. Ну, не совсем оторванное, но как минимум не затрагивающее набившего оскомину быта. И как раз у Чуи слишком много вещей, о которых он думает, но молчит. А с кем ими поделишься? Расчувствоваться перед Мори или Озаки? Решительно нет. Такие беседы оставляют странный отпечаток, если заводить их с близкими людьми. А Достоевский в буквальном смысле просто попавшийся под руку прохожий. Прохожий, с которым у него накапало, наверное, уже пару сотен сообщений в переписке. Как расточительно. Время утекает капельками оплывающего со свечи воска, приближая время закрытия кафешки. И тут уж можно подозревать в своем знакомце закоренелую никтофилию — потому что время встречи выбирал он, и согласился показаться только совсем уж под вечер. — Сам-то что думаешь по этому поводу? — Накахара отпивает очень сильно коричного кофе, но остается доволен. Корица — благо. — Личность определяется ее устремлениями, — начинает Федор, и это со вступления начинает походить на проповедь. — Если человек настолько силен, что его ведет собственная вера, не важно во что, то его можно уже назвать «не таким, как все». Сила личности и то, насколько она выделяется из толпы — идут рука об руку. Ты во что-то веришь. Я во что-то верю. Вопрос только в том, куда нас ведет наша вера и насколько она сильна. — Ох. Вау. А что, если я ни во что не верю? — Разве? — Странного оттенка темные глаза смотрят, будто прошивая насквозь. — Разве ты не веришь в собственное значение? Приобретенное или то, что ты только собираешься приобрести. Разве ты не веришь в то, что кому-то нужен? Что ты для кого-то звезда или сигнал в темноте? На последних словах Федора Чуя замирает, будто поставив бегущую строку на паузу. Вера в то, что ты кому-то нужен. Что твоя гонка из тех, где ты выходишь победителем и получаешь приз. Признание, оправданные надежды и возложенные на тебя ожидания. Это — то, во что он верит? Словом: Достоевскому удалось хорошенько так загрузить Накахару. Как будто ему и без того мало было! Еще чуть-чуть, и у него просто не хватит оперативной памяти на такое количество единовременных размышлений. Что ни день — то открываешь новую правду о себе. Если честно, то так себе тенденция. Рабочий день все-таки заканчивается, и их на пару с Федором выставляют на улицу. Чуя ежится во внезапно слишком легкой для ночного воздуха одежде, и интересуется. — На сей раз как добираться планируешь? Снова пешком? — Отсюда не очень далеко. — Достоевский прячет замерзшие руки. — Дождя не будет. Иногда (всегда) Накахара решительно не понимает ход его мысли. — Насколько недалеко? Тебя подбросить по доброй традиции? — Все равно, Чую потом унесет погонять по ночному городу, так что новый акт благотворительности ничуть не идет вразрез с его планами. — Мне, наверное, совсем не стоит волноваться, как я буду добираться до дома после встреч с тобой. — Смотрите-ка, как удобно устроился! — Посмеивается парень, понимая, что зерно истины в словах есть. — Пользуйся, пока я добрый. В итоге он велит Федору устроиться на месте позади себя, извиняясь за то, что шлема для пассажира нет. Как и для водителя. Потому что шлемы для слабаков, и если уж разбиваться, то разбиваться качественно. — Поразительный фатализм. Чуя в ответ только фыркает. — Держись крепче. В навигатор вбит новый адрес, который отличается от того, что был в прочий раз. Но Накахара не придает этому никакого значения, следуя выстраиваемому маршруту. И честно старается вести себя прилично и сильно не гнать. Он едва ощущает тонкие руки Федора, и ему все кажется, что на очередном повороте он просто слетит с мотоцикла. Тц. Ему же сказали держаться. И где-то с минут пять парень пытается ехать осторожно, а потом намеренно меняет стиль вождения, начиная откровенно выделываться. Тогда Достоевскому волей-неволей приходится цепляться крепче. Лично Чуя не видит никакого в этом подтекста, действуя исключительно из принципа: «Я же сказал держаться, значит, держись». И остается вполне доволен результатом своего лихачества. Шалость удалась. Место назначения оказывается не так чтобы действительно близко. Поездка на мотоцикле занимает около пятнадцати минут, и можно представить, сколько бы добирался нерасторопный Федор. — Прошу на выход, мы прибыли. Снова безликие многоэтажки не очень презентабельного района, отличающиеся друг от друга только номерами и координатами. Перед одной из таких тормозит мотоцикл Накахары. Тени двух людей вырисовывает дрожащий неверный свет уличного фонаря, чтобы в следующий момент в духе типичного хоррора мигнуть и погаснуть. М-да уж. Достоевский, приняв очертания безликой тени, аккуратно возвращается на бренную землю, все еще придерживаясь за сиденье. — Спасибо. — Да всегда пожалуйста. — Отмахивается Чуя. — И, эй, это было не так уж и близко. Федор только пожимает плечами, мол, что поделаешь. И, когда Чуя уезжает, смотрит ему вслед, не выдавая ни единственной эмоции, кроме меланхоличной задумчивости. Накахара по-человечески теплый, действительно похожий на огонь. Таких людей немного, и их точно никак не назвать частью серой массы. Можно сказать, что Достоевский видит в нем некий потенциал. И, наверное, возможность немного отогреть собственные эмоции. Знал бы он, что есть уже один такой, тянущийся к огоньку. Да только обжигается постоянно. Накахаре невдомек о впечатлении, которое он производит на окружающих. Да, он подозревает, что со стороны смотрится импульсивным (каким он, собственно, и является) и эгоцентричным. Но чего уж там, составляйте себе какие хотите образы, Чуя не собирается подгонять себя под изменчивые рамки чужих предпочтений. Оставьте это людям вроде Мори и Дазая, что вечно носят маски и подстраиваются или подстраивают ситуацию под себя. «По образу и подобию» — не для Чуи. Парень, как и обещает себе, отправляется гонять по городу, вдыхая в себя жизнь вместе с бьющим в лицо ветром. Мимо со скоростью кометы проносятся городские огни, свет фар и разноцветные вывески. Над головой темный шатер ночного беззвездного неба большого города, в кармане пачка с последней сигаретой. Из всех вариаций одиночества это — одиночество лучшего сорта. Когда ты — не ты, растворившийся в городе, словно таблетка-шипучка в стакане воды. Тебя пронизывают артерии трасс, переполняет скорость и свежий восторг. Если бы такое можно было как-то показать, на каком-нибудь из языков передать другому человеку. Если бы только этим ощущением безбашенной юной свободы можно было бы поделиться. Иногда Чуе кажется, что этого ночного города, зябнущего на холодном ветру, для него одного слишком много. Когда он подъезжает к своему дому, над городом уже занимается рассвет. Кажется, парень немножко загулялся. И ни единой клеточкой своего тела не сожалеет об этом, решив, что эта ночь — одна из лучших за все последнее время. И как раз на его телефон приходит сообщение, но на сей раз от Дазая. На экране высвечивается пересланный контакт, наименованный «Одасаку» с дурацким эмоджи сердечка и короткий вопрос: «Тебе зачем?». Давя в себе желание ответить «за надом», парень набирает более приемлемый ответ. «Хотел спасибо сказать, что подобрал меня.» Сообщение уходит, но Осаму его даже не читает, и Чуя, забив на него, просто уползает к себе в квартиру, чтобы бухнуться в объятия кровати. К тому времени на телефоне висит два новых уведомления. «Спокойной ночи», — сообщение от Федора, который иронично подгадал идеальный момент. «Ты чего не спишь?» — Вопрос от Дазая. На сообщение Достоевского Чуя отвечает смайликом спящего человечка, а Осаму агрессивно печатает в ответ. «Чтобы ты спросил». Проходит от силы секунд пять. «Ну вот, я спросил. Иди спать.» Такие повелительные высказывания просто нельзя оставить неотомщенными. «А гвоздей жареных не хочешь? Ты мне что, мамочка?» «Я же уже говорил, что предпочитаю, когда меня называют папочкой». «Пошел нахуй.» — Быстро строчит в ответ Чуя и откидывает мобильник на другой край кровати, зло кутаясь в одеяло. — Пошел нахуй. Пошел нахуй. Пошел нахуй. Пошел нахуй. Пошел нахуй. Ебанутый извращенец. И его даже не волнует, что кроме подушки и одеяла его негодования никто не слышит. Зато Дазай прекрасно представляет себе реакцию Чуи, и это неизменно его веселит. Стоило париться весь день, чтобы под его конец поднять себе настроение забавной реакцией Накахары на нескромные намеки. Который сам бы ни за что не смог бы объяснить, с чего это его так кроет. Тема секса никогда не была для него какой-то слишком интимной или табуированной. Но нормальные законы с этим типом, бля, не работают! Не ра-бо-та-ют! Еще некоторое время Чуя лежит без сна, окопавшись в кровати и тупо смотря в потолок. Он еще не настолько проницателен в отношении собственных состояний, чтобы разглядеть за собственной реакцией на Осаму зарождающийся интерес. Хотя, скорее, он просто не способен его идентифицировать, испытав за всю жизнь лишь слабые его подобия. Спустя минут десять, он утыкается носом в подушку и пытается вымести из черепной коробки все лишние мысли, проводя там тотальную уборку. Около семидесяти процентов «ненужного» составлял сами-знаете-кто. Остальное место занимали размышления о сегодняшнем разговоре с Федором, как всегда щедро подкидывающим темы для размышлений. А Накахаре хватает работы для мозгов и на занятиях. Хорошо, что тот хотя бы не пускается в такие сложносочиненные вещи, как какая-нибудь теория струн, к примеру. Такого Чуя просто не пережил бы. Засыпая, он уплывает в странный размытый сон, где практически не осознает собственных действий: всего лишь наблюдатель того, что делает его двойник внутри сновидения. Никакого чувства контроля над происходящим. Декорациями выступала его квартира, в которой по началу оказалось пусто. Парень просто бездумно бродил по комнатам, словно в ожидании чего-то. Звонка в дверь или какого-нибудь другого знака. Чего он ждет? Зачем? Ответ на этот вопрос Накахаре неведом. Остается надеяться, что это не… Блядь. «Это не» внезапно оказывается вольготно устроившимся на его диване с этим своим нахальным красивым лицом. Чуя замирает, а чувство пустого ожидания отпускает: по всему выходит, что ждали именно Дазая, возникшего из ниоткуда, как будто соткавшегося из воздуха. И почему-то ужасно привлекает то, как он оказался одет: вроде бы ничего необычного, строгие брюки и белая рубашка, но верхние пуговицы рубашки оказались расстегнуты, галстука не было и в помине. У Осаму во сне не осталось этих его дурацких бинтов, а кожа, обычно скрытая ими, не имела ни единого изъяна. При таком раскладе его облик оказывается как-то мягче и привычнее, но обнаженные ключицы, абрисом проступающие под светлой кожей, будто замкнули что-то в сознании. И теперь Накахара особенно остро прочувствовал то самое отсутствие контроля над двойником из сновидения: когда реальный Чуя, осознав свою тягу, сделал бы шаг назад, его двойник делает шаг вперед. И, видится, Дазай более чем доволен произведенным эффектом: тянет руки к парню, будто приглашая исполнить все свои фантазии. Смотри, вот же я. Чего ты хочешь? Ужасно хочется кусаться. Оставить на Осаму следы, как посмел он сам. Но не шрам от лезвия или пули. Вы знаете, что укус человека намного болезненнее и намного хуже заживает, чем укус животного? Накахара знает, наверняка знает и Дазай, но продолжает сладко улыбаться, словно перспективы его совсем не пугают. Чуя из сновидения усаживается прямо на колени к Дазаю, слишком близко, чтобы реальный Накахара не начал считать свой сон чистым безумием. Его двойник оплетает руками стан Осаму и трется щекой о его шею, будто нежничающее животное. Но эта нежность длится недолго: через мгновение дергает ворот рубашки в сторону, отчего с нее отлетает несколько пуговиц. Но теперь Чуе доступны плечо и вся шея, и это как раз то, что надо, чтобы вцепиться зубами в ее основание. Дазай в его руках дрожит и стонет, запрокидывая голову. И все кажется настолько реальным, что Накахару пробирает до мурашек. Он сжимает зубы так, что Осаму начинает скрести пальцами по его спине, не зная, куда деть себя от боли. Но в голове бьется мысль, что ему все нравится, ведь он не просит остановиться. Терпит настолько, насколько возможно, вот только дергается, делая себе еще хуже. Чуя не планирует останавливаться, пока кожа под его зубами не сдастся, а рот не наполнит металлический вкус чужой крови. Он представляет, насколько мучительно все это терпеть, и поэтому мучает Дазая только с большим удовольствием. Тот ведь все равно не почувствует себя загнанным зверем, так что его можно не жалеть. Наконец-то Накахара прокусывает до крови и отстраняется с перепачканными кровью губами, словно сытый вампир. У Осаму в его руках совсем нет сил, но на губах все еще блуждает эта довольная улыбочка, которую не смогла стереть даже острая боль. И когда Чуя слизывает кровь, он стонет еще раз. И снова, как и тогда, когда парень в порыве чувств попытался его задушить, чувствуется его возбуждение. И вот этого реальный Накахара никак не смог вынести! Его выдергивает из сновидения стремительно, словно выталкивает из воды на воздух. И приходит в себя, рывком подскочив и сев в постели. Блядь. Ну и пиздец. Немного погодя, переводит взгляд вниз, оценивая свое состояние как десять зашкваров из десяти. Просто феерично. Поднимает себя с кровати и плетется в душ разбираться с восстанием собственных частей тела против своего хозяина, по пути ругаясь под нос о том, как его все достало. А теперь еще и сны определенного содержания прибавились, будто Чуе недостаточно пиздеца наяву. Как вообще мирно сосуществовать с самим собой, когда собственное тело и сознание (с подсознанием на пару) устраивают тебе такие масштабные подлянки? Просто немыслимо. Скажите вот как, как он до такого докатился? Наверное, стоит найти себе какую-нибудь милую девчушку и сбросить напряжение. Или посмотреть порно впервые за очень долгое время. На плечи обрушивается холодная вода, которую в рамках искупления за грехи выбирает Накахара. Есть ли в мире утро хуевее, чем это?