Scene of the Crime

Дазай не сопротивляется, поначалу не веря своему счастью. Если бы он знал, что бутылка Шато Лафит-Ротшильд обладает таким чудодейственным эффектом, то уже давно бы воспользовался ее магическим даром. И, может быть, не раз. Чуе не нравится целоваться с каменным истуканом и он, даже не подумав прерваться, тягает Осаму за волосы, призывая проявить хоть малейшие признаки жизни. Кусается, будто ему в свое время не объяснили, что поцелуи, как правило, должны доставлять удовольствие обоим партнерам. Но даже так, Дазай соврет, если скажет, что чужая напористость пришлась ему не по вкусу. Он наконец-то отвечает и даже, грешным делом, подумывает перехватить инициативу, но хмельного и осмелевшего Накахару не так-то просто переиграть. Одна его рука крепко держит Дазая за ворот его рубашки, а вторая почти нежно ложится на затылок, прекратив тянуть за пряди. Ему несколько недостает умения, но все это с лихвой компенсируется его настойчивостью. С девушками легкого поведения особенно не натренируешься в поцелуях, но Чуя одаренный. Парень приходит в себя, только когда Осаму игриво прикусывает его за кончик языка, и сразу же отстраняется, переводя дыхание и пытаясь успокоить пустившееся вскачь сердце. Целоваться с Дазаем ему понравилось. Даже очень. Ой бля-я. Но не дает себе смутиться, решив вести себя еще более развязно, ко всему прочему еще и забираясь к Осаму на колени. Как будто собирается претворить в жизнь все свои фантазии, поддаваясь действию алкоголя в полной мере. — Я ненавижу тебя за то, что ты заставляешь меня чувствовать. — с эмоцией, даже близко не похожей на ненависть, выговаривает Чуя. — Хо-о? И что же ты чувствуешь? — елейно отзывается Дазай. Вместо ответа Накахара решает наяву воплотить свой сон, прикладываясь губами к шее позволившего все на свете Дазая, для начала собираясь оставить там большой кричащий засос. Приходится брать выше, так как половина шеи Осаму скрыта бинтами. Они ужасно мешаются, но ясное дело, прикажи ему — он их не снимет. Остается довольствоваться тем, что есть, но ничего: Чуя его и так как следует покусает. Сначала губы прижимаются к коже почти что нежно, но вскоре прикосновение перестает быть ласкающим; Чуя всерьез вознамеривается оставить свой «след в истории», подключая и зубы. Дазай тихо стонет, откидывая назад голову и отдаваясь во власти собственному мазохизму. Несмотря на все свои собственнические порывы, мысль носить на себе следы Накахары будоражит. Будто метка. Вот только привязывает она своего дарителя к Осаму, а не наоборот. Дазай тот еще хитрый лис, он более чем доволен сложившейся ситуацией. При этом Чуя так ерзает на нем, что ответа не избежать. Пусть Осаму взрослый мужчина, но все еще далеко не железный, особенно когда рядом находится причина, по которой его время от времени перемыкает. Но нет, Дазай не жалуется. Ни в коем случае. — Ты собираешься меня съесть? — с трудом выговаривает Осаму хриплым голосом. — Чуя, каннибализм — это плохо. — Заткнись. Парень заканчивает след, но тут же переходит к новым укусам, осыпая ими всю шею Дазая, уделяя внимание той области, что скрыта под бинтами. Приятнее бы было, будь он открыт и беззащитен, словно во сне, но так тоже пойдет. Зубы у Накахары острые, кусается он больно. А еще, по мнению Осаму, дико возбуждающе. — Прекрати, если ты не хочешь, чтобы я домогался до тебя прямо в парке. Потому что контролировать себя становится очень сложно, а к паху приливает жар. Еще немного и восстание будет не подавить никакими силами. Накахара силком заставляет себя оторваться от занятного акта вандализма, неохотно сползая с коленей Осаму. А ничего так, удобненько он там устроился, даже слишком, учитывая то, сколько переменных до сих пор содержат их отношения. При наличии константы, что Дазай — мудак, как бы Чуя к нему ни относился. Да, даже если с симпатией, которая до некоторых пор считалась невозможной. — Никакого у тебя терпения. — припечатывает Накахара, хотя кто бы уж говорил. Но парень не задумывается о таких мелочах, как утверждение, работающее в обе стороны. Его алкогольная толерантность приказала долго жить, оставив практически беззащитным перед вином. Чуя искренне считал, что способен на большее. Видимо, компания тоже играет роль. Или во всем виновато его подспудное желание (в котором он не признается даже самому себе) поддаться опьянению? Чтобы потом с него были взятки гладки. — Не буду показывать пальцем на виновника моего состояния. — Осаму зябко поводит плечами из-за прохладного ветерка, нахально пробравшегося за шиворот к разгоряченной коже. Накахара тяжко, совершенно не соответствуя установившейся атмосфере, вздыхает. Даже в разморенном алкоголем состоянии он не перестает ощущать, насколько запутался в собственных чувствах. Смотрит на Дазая и пытается понять, кого перед собой видит. Кошмар из подвала, подаривший иллюзорную боль в ладони и бедре? Его первое пулевое ранение, между прочим. Это даже интимнее первого поцелуя, наверное. Потому что свой первый поцелуй Накахара не помнит. А дурацкие игры Осаму, возомнившего себя великим воспитателем (дядя, а у вас педагогическое образование точно есть?), никогда не забудет. Нет, на кошмар он не похож. Но и на положительного персонажа что-то как-то тоже. Похож на дрянь, от которой, чем дольше принимаешь, все сложнее и сложнее отказаться. Легкие наркотики — часть молодежной поп-культуры, этого не отнять. Чуя всегда испытывал к ним омерзение, а к принимающим их людям — презрение. Но, как видите, сам попался на эту удочку. — Что ты за проклятие такое? — Накахаре вспоминается обещанное Тачихарой кармическое наказание. На наказание Дазай тоже похож. — Неснимаемое, — разводит руками Осаму, мол, а ты как думаешь? — Но довольно безвредное, а иногда и очень приятное, согласись же. — Не соглашусь. — Ну и пожалуйста, твои действия говорят сами за себя. И твои слова, даже если ты не отдаешь себе в том отчета. Я тебе нравлюсь, смирись. Чуя кривится, будто предпочитая услышать новости о том, что ему осталось жить неделю, чем то, что ему нравится Осаму. Он-то привык ставить этим отношениям статус «придушить не хочется, и ладно». Придушить не хочется, а вот целовать — очень даже. И кусать. И, может быть, что-нибудь еще. — Это ничего не значит, — пытается он отбиться. — И ничего не меняет. — О-о, это меняет очень многое. Для меня — как минимум. А я уж позабочусь о том, чтобы и для тебя тоже. Накахара вскидывается и смотрит с вызовом. — Еще чего! — Самый сложный этап наших отношений уже пройден, ты больше не хочешь откусить мне лицо, а значит… — Кто сказал, что не хочу? А ну иди сюда! В общем, они снова целуются. У Осаму снова не получается отобрать инициативу, но выходит заставить Чую сбавить обороты и быть нежнее. Иначе складывается впечатление, будто Дазая и впрямь пытаются загрызть таким импровизированным способом. В итоге домой приходится возвращаться на такси, так как одному мерзкому типу было недостаточно заверений в том, что Накахара в любом состоянии блестяще водит машину. Пришлось уступить Осаму после того, как тот клятвенно пообещал, что завтра утром его автомобиль подгонит к дому сам Куникида. И Чуя даже без боя отдал Дазаю свои ключи… У парня последнее время точно не все дома. Уже сидя в машине, так любезно заказанной Дазаем, Чуя пытается думать о жизни, не думая о том, что конкретно сейчас произошло. Получается откровенно паршиво, и Накахара признает себя связанным по рукам и ногам обстоятельствами, в которых повинен он сам. Несмотря на то, что Мори добровольно позволил Дазаю нянчиться с Чуей, наивно предполагать, что он обрадуется их теплым отношениям. Осаму должен был стать первым своеобразным испытанием на прочность, показав истинную стрессоустойчивость Накахары. И целоваться с ним в парке, разделив на двоих бутылку потрясающего вина, было откровенно излишним. Все пошло наперекосяк с того момента, как Чуе стали сниться сны. Или даже еще раньше, прежде чем парень осознал, что стремительно проваливается вниз. Отношения больше похожие на штормящее море, чем на тихую гавань. Накахара на такое не подписывался, но Дазай, похоже, умеет мастерски подделывать чужие подписи, когда дело касается метафизических договоров. Чуя вздыхает и принимается проверять сообщения, отвечая всем, кому не уделил внимания в компании Осаму. Кидает мем с котиком Тачихаре, коротко отписывается Кое и отвечает Федору. Тот предлагает встретиться, устроившись в какой-нибудь уютной кофейне. Приятное опьянение тем временем сменяется тяжелой головой и сонливостью, поэтому перспектива завтра выползать из дома куда бы то ни было Накахару нисколечко не прельщает. «Как насчет того, чтобы завтра посидеть у меня дома? Первоклассный кофе не обещаю, зато у меня есть вкусный чай и печенье.» Такая себе альтернатива, но большим парень сейчас просто не располагает. Для того, чтобы у него завелся мало-мальски презентабельный десерт, необходимо было вылезти в магазин, чего Чуе не хотелось бы ровно настолько же, насколько и тащиться в кафе. На лучшее, а именно на то, что завтра в нем будет побольше энергии и энтузиазма, Накахара не надеется. Чуть не забыв вежливо попрощаться с водителем такси, Чуя наконец-то возвращается домой, на ходу скидывая обувь. Неплохо было бы прибраться, прежде чем звать гостей к себе, что в принципе не слишком свойственно для Накахары. Дазай не в счет, с ним никакие личные границы не работают. Осаму как обычно оказывает легок на помине, присылая Чуе сообщение, наполненное одними лишь ироничными сердечками, потешаясь. Ну и кто в здравом уме поведется на такого? Ответ, полагаю, очевиден. Накахара очень неодобрительно, даже, можно сказать, с порицанием смотрит на этого человека в зеркало, в очередной раз решив, что во всем виноват Мичизу и его дурацкие проклятия. Наверняка у того в роду были ведьмы, специализировавшиеся на сглазах. Заканчивает этот день тем, что ругается на Дазая в сообщении и, чтобы его слово осталось последним, выключает уведомления и убирает телефон под подушку. Потом, немного подумав, подглядывает в мессенджер и, заметив, что его послание еще даже не прочитали, желает спокойной ночи, только теперь почувствовав разговор завершенным. На этой ноте и засыпает. Будит его звонок мобильного телефона в районе двенадцати. Чуя с трудом пересиливает собственное желание перевести его в беззвучный режим и спать дальше, нехотя клацая по кнопке принятия вызова. — Да? — со сна его голос звучит подобно карканью вороны. — Это Куникида. Ты не мог бы спуститься и забрать ключи от своей машины? Я стою около твоего подъезда. Накахара возится в постели и принимает вертикальное положение, пытаясь скорее стряхнуть с себя остатки сна. — Ну вообще-то нет. Я только что проснулся и в пижаме. Тебя не затруднит подняться ко мне? — Хорошо, я иду. — лаконично отзывается Доппо и отключается. Что за человек? Похож больше на механизм, добросовестно выполняющий работу. Почти идеально, если бы его «обожаемое» начальство раз за разом не рушило все отработанные алгоритмы. С этим только смириться. Чуя открывает двери ровно к тому моменту, как перед ними останавливается Куникида, быстро поднявшись на нужный этаж. — Доброе утро. — доброжелательно кивает он, никак не реагируя на специфичный вид Накахары. Интересно, насколько живописное гнездо сейчас представляют собой его волосы? — Спасибо. — Зевает оный. — Извини, что тебе пришлось оторваться от дел. Дазай уперся рогом и отказался пускать меня за руль. Доппо поправляет очки и отзывается менторским тоном. — Не могу сказать, что он был неправ. Водить машину в нетрезвом состоянии категорически запрещено. Затем его интонация меняется, будто он сам не слишком одобряет собственное желание, как оказывается, посплетничать. — На утреннем собрании Дазай сегодня выглядел…интересно. Накахара быстро понимает, что намекают на красочные следы, которые он вчера наоставлял, захмелев. Нет, он не покраснел, но неловко ему сделалось. — Надеюсь, он заработал всеобщее неодобрение, и мои труды не пропали втуне. На самом деле на виду остался только один засос выше уровня бинтов, но и его более чем достаточно. Куникида покашливает в кулак, смутившись темы, которую сам и завел. — В любом случае. — Достает из нагрудного кармана шоколадку в крафтовой упаковке с логотипом какого-то кондитерского магазина. — Дазай притащил это и попросил передать. Для справки: он глупо хихикал и заявлял, что тебе непременно понравится. Никаких опознавательных знаков, и о том, с чем шоколад, совершенно неизвестно. Это заставляет заподозрить подвох. — Ему лучше бежать из страны, если с этим шоколадом что-то не то. Доппо хмыкает, думая о том, что характерами эти двое точно сошлись. — Разрешите откланяться? — он сверяется с часами. Ах да, работа. — Большое спасибо, удачного дня. — дежурно улыбается Чуя, прежде чем закрыть двери и пойти ставить чайник. Сладкое на завтрак? Ой, почему бы и да. «Я сейчас буду пробовать шоколадку, и если с ней что-то не так, то бойся.» Ответ на сообщение прилетает почти мгновенно, как будто Осаму только его и ждал. «От всей души надеюсь, что он тебя не разочарует.» Ишь какой, от всей души он надеется. Ну посмотрим, насколько можно верить его словам. Любопытство сгубило кошку, но Накахара мнит себя бессмертным. Едва ли Дазай собрался угостить Чую мышьяком, а прочие гадости он как-нибудь переживет. Аккуратно разворачивает угощение и нерешительно отламывает кусочек, не зная, что подозревать. На запах самый обыкновенный горький шоколад без начинки вроде орехов или фруктов. Парень в уме посмеивается над собственной мнительностью, но на всякий случай держит кружку с чаем поблизости. Сначала он не чувствует ничего необычного, и уже готов решить, что Осаму пренебрег шансом сделать гадость. Но потом по рецепторам растекается неожидаемая от шоколада острота, и Чуя в конце концов тянется за чаем, чтобы запить щедрую порцию перца. Ну что за кондитерский троянский конь? «Ты, блин, серьезно?» Если честно, Накахара даже не злится, но считает, что какого-никакого возмездия Дазай в любом случае заслуживает. «Если ты не оценил мой подарок, то это разобьет мне сердце.» «Такая манипуляция пройдет только с тем, кто верит в твою тонкую душевную организацию. Поэтому не надо угрожать мне целостью своей сердечной мышцы — не прокатит.» В ответ приходит эмодзи разбитого сердечка вместо тысячи слов. И, кажется, что на этом можно ставить точку, но кое-кто, видимо, снова отлынивает, занимаясь чем угодно, кроме работы. «Ну Чуя, ну поговори со мной. Как спалось? Чем ты занимаешься?» «Занимаюсь тем, что порицаю тебя за халатное отношение к работе. Спалось, кстати, отлично.» В какой момент их отношения дошли до переписок ни о чем, Чуя упустил. «Вы с Куникидой сговорились? Устроили мне тут стереопорицание.» И тут же добавляет, не дав ответить. «Хотелось бы мне и сегодня с тобой увидеться, я уже соскучился. Признай, ты тоже.» Ага, конечно. «Я не подписывался видеться с тобой каждый день. Лучше ослепнуть, чем ежедневно лицезреть твою довольную физиономию.» «Ах, если ты ослепнешь, то я буду заботиться о тебе. Это так романтично!» «Если я ослепну, то ты пойдешь нахуй.» На этот раз Чуя получает сразу несколько разбитых сердечек, после чего закрывает переписку. Порция свежего раздражения для бодрого начала дня получена, можно и делами заняться. Смотрит на время и на скорую руку сооружает себе бутерброд. Ну и горазд же он дрыхнуть! Скоро должен пожаловать Федор, а Накахара все еще представляется собой невиданную хтонь вместо человеческого обличия, в котором привык появляться на людях. Доедая на ходу, заправляет постель и уползает в ванную бороться с прической. Однажды он просто отрастит себе длинные волосы и возьмет в привычку заплетать на ночь косу, чтобы на утро выглядеть сносно. А то полжизни с расческой и плойкой в руках — такие себе перспективы. К приходу гостя Чуя уже выглядит вполне себе презентабельно и свежо. Он понимает, что в целом даже не против чужого присутствия в своей квартире, несмотря на свое вчерашнее желание превратиться в гусеницу, окуклиться, и чтобы все отстали. Федор выглядит у него дома контрастно, немного не вписываясь в привычную картинку, будто рисунок краской на витражном стекле: другая фактура, отбрасывающая тень на цветные блики. Достоевский может сказать подобное о самом Накахаре, ведь в его жизни тот выделяется словно небрежно вписанный в прозу отрывок стихотворения. Тем не менее, в чем-то же они сошлись.  — Чувствуй себя как дома или что-то типа того. — Неуверенно приглашает Чуя. — Кофе? Чай? Вино? — Чай. — Придерживается негласных канонов гостеприимства Федор, протягивая небольшой бумажный пакетик. — Что это? — Накахара тут же любопытно суется туда, натыкаясь на прозрачную упаковку с маленькими пирожными. — Гостинец, — Достоевский говорит это слово на своем языке, и Чуя его не понимает, но ему тут же поясняют. — Дома принято приносить что-нибудь к чаю в гости. Это «дома» звучит как-то по-особенному, и Накахаре хочется разузнать чуть больше. Они так часто разговаривают на отвлеченные темы, но друг о друге знают не так уж и много. Тем не менее Федор неизменно слышит о Чуе больше, чем рассказывает о себе. Они уютно устраиваются в комнате на диване, и Накахара пристает с расспросами. Достоевский несколько неохотно отвечает, но в целом почти не сопротивляется попыткам себя разговорить. — Чем ты занимаешься здесь? — Чуя задает вопросы, подходящие скорее для первого знакомства, наверстывая упущенное. На своей территории он чувствует себя увереннее, а Федор кажется не таким отстраненным. Больше не призрак дождливой ночи, созданный игрой электрического света. — Думаю, это можно назвать фрилансом. — с полуулыбкой отвечает Достоевский, словно собственные слова кажутся ему донельзя забавными. Накахара не допытывается, в чем заключается его суть. Наверное, что-то связанное с переводом или типа того. Довольно удобно, наверное, иметь в запасе два разговорных языка. — Забавно, — Федор даже на диване держится как-то компактно, чинно попивая едва остывший до приемлемой температуры чай, что необъяснимо в нем умиляет Чую, — Ты не любишь говорить о себе, а вот копаться в моей голове тебе нравится. — Копаться? Не думал, что это выглядит так грубо с моей стороны. — Не грубо, просто довольно заметно, что тебе не слишком хочется рассказывать что-то свое. — Накахара поправляет себя, формулируя мысль иначе. Он не чувствует, что в нем беспардонно копаются, скорее между ними двумя просто не происходит равноценного обмена. — Я больше привык слушать, а люди в основном любят говорить о себе. Знакомство с Достоевским не принесло в жизнь Чуи столько хаоса, сколько его принес злополучный Дазай. Только, вот незадача, к Осаму помимо прочего еще и тянет, пока Федор остается точкой равновесия без собственного гравитационного поля. Тем лучше. В конце концов Накахара пока только одной ногой в том болоте, куда он полез по приказу Мори. Он безропотно и ко дну пойдет, коли ему скажут (а рано или поздно он точно с головой окунется), но пока наслаждается видимым отсутствием опасности. В голове четко видится грань между этой жизнью и той, в которой он ловит снайперов, уходит от погони или пытается вникнуть в дела организации. Гонки стоят где-то на грани, а сам Чуя словно между двух огней. Вот сейчас он настойчиво кормит Федора им же принесенным пирожным, и все спокойно. Что случится завтра? Кто знает. Может быть, все будет так же ровно, как и сегодня, и Накахара проведет весь день в обнимку с невкусным гранитом науки. А может быть, снова сорвется в какую-нибудь сомнительную авантюру, найдя приключений на свою голову. День лениво перетекает в вечер, и богиня Нут надевает свое звездное платье. Пока Чуя предается унынию по поводу канувшего в небытие режима, Осаму вгоняет в уныние окружающих. Основной удар приходится на бедного Куникиду, угощающегося уже второй таблеткой от головной боли за день. — Мне скучно. — Ноет Дазай, проделавший около двадцати процентов положенной на день работы, копаясь в отобранном у Доппо смартфоне. — Почему у тебя совсем нет игр? — Потому что у меня нет на них времени, — словно ребенку поясняет Куникида, чувствуя себя великомучеником, достойным немедленной канонизации. — Но у тебя есть я, ты должен подумать и обо мне тоже! — Каким боком Осаму связан с чужим телефоном неизвестно (не считая рейдерского захвата), поэтому его игнорируют. Доппо флегматично собирает разбросанные по столу документы, считая вдохи и выдохи, чтобы не заводиться. Если жизнь дает тебе лимоны — сделай из них лимонад. Если жизнь дает тебе Дазая Осаму…что ж, это худший вариант из возможных. Чудовище копается в программах и, кажется, устанавливает какую-то бесполезную игрушку на мобильный, от которой Куникида тут же избавится, как только ему вернут украденный телефон. Приходится снова брать на себя дополнительную нагрузку и распихивать ее излишки по коллегам, когда собственный скилл бессмертного пони перестает вывозить. — Было бы неплохо, если бы ты, Дазай, думал о работе. — Доппо поправляет очки, мечтая поставить точку в сегодняшней смене и вырваться из цепких офисных лап. Дома ему все еще предстоит поработать (спасибо обожаемому начальству), но задерживаться дольше установленного времени он не любит из принципа — расписание. — Я вношу достаточный вклад, — внимание Осаму вязнет в бестолковых гонках на экране телефона, и попытки достучаться до его совести становятся еще более бесполезными, чем обычно. Удивительно, как закоренелый перфекционист и существо, предпочитающее господствовать над хаосом, умудрились так органично сработаться. Проклиная Дазая в тысячный раз, Куникида и не думает о том, чтобы оставить нерадивое начальство без поддержки. Осаму в свою очередь охотно позволяет распекать себя и бить по голове ежедневником в воспитательных целях. Премилый получается симбиоз. Доппо утаскивает чужую работу в свой кабинет, позабыв о собственном телефоне, покуда его целиком и полностью занимает желание отделаться от оставшихся задач. Дазай в свою очередь решает, что с него на сегодня достаточно, и поэтому собирается домой, наполовину погруженный в действо на экране. И как-то упускает момент, что собственный телефон-то у него во внутреннем кармане пиджака, а в руках мобильник Куникиды. Так с ним и уходит, чуть не опрокинув горшок с разлапистой монстерой на выходе. После взрыва его организации пришлось перебраться в новое офисное здание, и Осаму никак не мог привыкнуть к смене обстановки. Обычно до таких мелочей было дело только его дорогой «секретарше», но Дазаю многое на новом месте не нравилось. Один из самых мерзопакостных минусов — темная подземная парковка с кошмарно неудобным выездом. Как проблем станет поменьше, Осаму непременно сменит место, снова перетащив весь штат в новый офис. Может себе позволить. В игре Дазай на предпоследнем круге выходит на второе место, с довольной улыбкой вспоминая свой недавний опыт. Чуя хорош, чертовски хорош. То, что он сам пригласил Осаму на заезд, очень показательно с точки зрения прогресса их отношений. Думается о том, чтобы попробовать сводить Накахару в кафе еще разок, но уже официально обозвать это свиданием, да так, чтобы Чуя не смог откреститься. Дазая отбрасывают на третье место, и он мучает тачскрин, пытаясь собрать монетки, поймать ускорение и одновременно никуда не врезаться. Идет на автомате, выходя из лифта уже на нужном уровне парковки. Одна из ламп над головой устало мигает и гаснет, лишая часть и без того не слишком светлого помещения света. Посреди кляксы мрака Осаму останавливается на пару мгновений, осторожно проходя особенно опасный поворот. Он почти вырывается на первое место у финишной черты…но вслед за лампой гаснет и его сознание прежде, чем он успевает почуять что-то неладное. Телефон выпадает из рук и разлетается вдребезги от удара об бетонированный пол. Как «удачно» он оказался занят дурацкой игрушкой, отключившись от окружения. Через некоторое время Дазай приходит в себя рывком, тут же беря собственное дыхание под контроль — старается ничем не выдать собственного пробуждения. И находит себя на заднем сидении автомобиля, связанного по рукам и ногам. Удача, однако, оказывается не только на стороне его похитителей: в нагрудном кармане, на который теперь ребрами давило тело Осаму, чувствуется корпус его собственного мобильника. Видимо решили не обыскивать, увидев выпавший из рук телефон Куникиды. Как недальновидно (кто бы говорил). Все так же контролируя собственное дыхание, Дазай принимается незаметно выпутывать руки из тянущейся и скользкой синтетической веревки. Дает току крови в руках восстановиться, после чего, едва шевелясь и стараясь не издать ни звука, ужом изворачивается, незаметно доставая из кармана мобильник. Машина останавливается, но невысокая яркость выигрывает немного времени, до того как махинации Осаму замечают, и он успевает отправить Чуе фотографию с отмеченной геолокацией. — Вот сука! К сожалению, это все, что ему удается, прежде чем двое, сидящие на передних сидениях, пресекают его дальнейшие трепыхания. Последняя мелькнувшая мысль Дазая была о сотрясении мозга и Куникиде, который не обрадуется дополнительным заботам. Все, на что рассчитан его ход: Доппо, припаркованный на том же уровне подземной парковки, непременно наткнется на разбитый телефон. Попытается дозвониться до Осаму, и когда это не удастся, наверняка обратится к Накахаре, у которого будет сообщение с координатами. Все гениальное — просто, но вокруг слишком много людей, любящих усложнять. Чуя как раз домывает кружки, проводив Федора. На оповещение реагирует почти сразу, разблокируя экран влажными руками. И хмурится, всматриваясь в смазанный темный снимок, в котором ничего не разобрать. «Что за хрень, Дазай?» Пять минут. Нет ответа. «Это нихуя не смешно, меня напрягает твое сообщение.» Десять минут. Молчание. «Если это очередная дурацкая шуточка, то ты — труп, понял?» И не в силах выждать более ни минуты, звонит, натыкаясь лишь на «абонент вне зоны действия сети». Внутри колется гаденькое предчувствие, когда Накахара открывает геолокацию. Место — довольно сомнительный райончик, в который не захочется отправиться развеяться после работы, тем более — в такой час. Чуя наскоро собирается, что характерно, совершенно не думая о последствиях, и вылетает из квартиры, захватив ключи от мотоцикла. Все, на что хватает его благоразумия: скопировать и отправить сообщение Осаму наверняка уже дрыхнущему Тачихаре.