Scene of the Crime

В противовес последнему времени, насыщенному событиями, сейчас в жизни Чуи установился полный штиль. Восстанавливаться после сотрясения, пожалуй, самая скучная вещь в мире. Поначалу Накахара только и делал, что спал большую часть времени, в остальное же ему не разрешалось даже выйти в интернет, чтобы пообщаться с друзьями или что-нибудь посмотреть. В том числе ему и книги читать сначала запретили, аргументировав это тем, что длительная концентрация на мелком тексте в его состоянии вредна. Лезть от скуки на стены, должно быть, намного полезнее, да? Кое заходила несколько раз на дню, интересуясь его состоянием. Какое-то время они банально общались, Озаки рассказывала о том, как дела обстоят в организации и просто рассуждала на отвлеченные темы, чтобы Чуя не так сильно скучал. Вскоре, когда ему стало получше, они вместе стали собираться на чай, Накахаре разрешили аудиокниги и музыку. Все еще жизнь, похожая на существование тепличного растения, но уже не так невыносимо тоскливо. А уж когда ему разрешили видеться с друзьями, то вообще прекрасно стало. В интернет выходить ему пока так и не позволили, но у постепенно возвращающегося в норму Накахары как минимум появилась надежда дожить до этого дня. Все эти дни Чуя ощущал себя перед Мори как набедокуривший мальчишка перед воспитателем, ожидая, что его вот-вот отчитают с закономерным «да сколько можно». И если что-то можно оправдать беспокойством о самом боссе и организации, то уж точно никак не его ночное рандеву. Огай явился проведать одним из солнечных дней, вытащив порядком замученного сидением в четырех стенах Чую в сад. Вовремя — еще немного, и он бы начал отращивать косы, словно Рапунцель, и планировать план побега из заточения. И, с одной стороны, он как бы понимает необходимость и важность предписанного ему режима, а с другой — глядишь, и он вот-вот обрастет мхом. Решивший повидаться Мори пришел в неформальной одежде, и едва ли свидание с Накахарой отвлекло его от каких-нибудь важных дел. Чуя пытается понять, в каком настроении сегодня босс, разглядывая его внешний облик. Пустое занятие — он и сам об этом знает — по виду Огая никогда не скажешь, что у него на уме. Идеальный игрок, когда на кону большие ставки — это отчасти восхищает, и отчасти нервирует, заставляя оставаться рядом с ним настороже. Накахара хотел бы себе хотя бы часть подобного таланта, но ради того пришлось бы полностью перестроить собственную личность. Покуда книга Мори закрыта на семь печатей и зашифрована, Чую можно читать главу за главой. — Давно не виделись, босс. Огай с первого взгляда оценивает состояние своего подчиненного, отмечая и бледность, и помятую футболку, в которой парень полдня провалялся на кровати — не успел переодеться, не желая заставлять себя ждать. — Да уж, действительно давненько, — в докторском халате Мори и ведет себя иначе, нежели в формальной одежде. — Как ты себя чувствуешь? Мужчина хлопает по лавочке, предлагая Чуе присаживаться. Чуть поодаль от них у декоративного пруда играет Элис, не желая тратить время со «скучным Ринтаро». Порою сидеть без дела действительно труднее всего, это касается и маленькой девочки, разодетой в кружево и рюши, и молодого человека на больничном. — Достаточно хорошо, чтобы уже не тухнуть без связи с внешним миром, — Накахара со вздохом опускается рядом, — Чувствую себя подростком из американского сериала под домашним арестом. Огай только плечами пожимает. — Очередное наказание за очередную глупость. Точнее, не так: очередное очевидное следствие твоего легкомыслия. Упрека в его голосе нет, только усталость родителя, в пятый раз объясняющего ребенку, что о горячую конфорку или утюг можно обжечься, или, что, если постоянно качаться на стуле, то рано или поздно непременно упадешь. При том, что ожоги и травмы плохо учат нерадивое чадо. — Надеюсь, вас она никак не затронула. Мори смотрит на Чую так, будто бы тот не понимает очевидных вещей. — Зависит от того, под каким углом смотреть. Но в целом, можно сказать, не затронула. — Он откидывается назад, принимая более расслабленную позу. — Иностранная организация вступила в открытую конфронтацию с одной из фракций Йокогамы. Для нас она конкурирующая, но… Огай выдерживает паузу. — Конкуренты у нас будут всегда, это своеобразная экологическая ниша, которая непременно должна быть заполнена. Ведь знаешь как, свято место пусто не бывает. Поэтому порою нужно сохранить привычного врага, чтобы не получить нового, с незнакомыми приемами и неопределенными возможностями. Так что, на сей раз мы на стороне равновесия. Накахара улавливает смысл, но плохо понимает, к чему босс ведет. — Ты слышал имя Фукузавы Юкичи? — продолжает Мори, не дожидаясь какого-либо ответа. — Этот человек и его убеждение в том, что все люди равны — сплошная головная боль. «Тебе ли не знать, Чуя, насколько люди на самом деле неравны между собой», — читается в пристальном взгляде, брошенном на подчиненного. — В каком-то смысле он представляет правосудие Йокогамы в случаях, когда бесполезна полиция. Тем ироничнее, что он тесно сотрудничает с Дазаем. На этот моменте Накахара немножко подвисает, видя Осаму полной противоположностью Фукузаве. — Осаму Дазай ходит по грани законности и беззакония, являясь для него ценным союзником. Поэтому, выступив против Юкичи, — тут Мори запинается, осознав, что слишком по-личному назвал чужое имя, но Чуя не обращает на это внимания. — Выступив против Фукузавы, организация автоматически выступает против Дазая. И, покуда у нас действуют определенные соглашения, против нас в том числе. И все это понимают. Огай смотрит цепко и строго, делая упор на последней фразе. — Поэтому, будь осторожен. И даже после ухода Мори эти слова, этот тон, которым они сказаны, оставляют внутри ощутимый осадок. Предостережение, звучащее больше как приказ. Легко сказать, мол, просто прекрати влипать в неприятности. Как будто Чуя этим управляет! Ну, то есть, они являются следствием его поступков, верно подмечено, но Накахара же не медиум, чтобы предугадывать результат каждого своего следующего шага. Наверное, людям вроде Мори и Дазая такое под силу — для них жизнь, что игра на шахматном поле. Очевидных глупостей однозначно стоит совершать поменьше. Не бросаться вперед сломя голову. Думать, прежде чем что-то сделать или сказать. Не так уж и сложно, верно? Кое, добрая душа (не очень), приносит Чуе аудиолекции по новым темам, чтобы тот не тратил впустую время. В интернете, значит, ему сидеть нельзя, а убиваться о гранит — пожалуйста, убивайтесь в свое удовольствие. Хотя, на безрыбье и лекция по экономике рыба. И вот, стоит Накахаре как-то задремать под убаюкивающий монотонный тембр лектора, как в его в сон нагло вторгается знакомый голос. — Бесполезные общие формулировки, даже я объяснил бы доступнее. Еще не открыв глаза, Накахара знает, какое выражение на этом самодовольном лице. Лениво выбираясь из мягких лап дневной дремы, Чуя садится на кровати и отключает лекцию. — У тебя сомнительный талант обучать, не льсти себе, — парень сладко зевает и потягивается. Его футболка задирается, открывая взору живот, и от того заявившийся без приглашения Дазай познает все прелести тактильного голода и чисто кинестетической мании «дай потрогать». Накахара выглядит мягким и домашним, совсем ручным, почеши за ушком — заурчит и станет ластиться к рукам. В параллельной вселенной разве что. Ответной реплики не следует — Осаму снова весь в чувствах из-за Чуи и его повадок. — Ну и что ты здесь забыл? — ворчливо интересуется не дождавшийся ответа парень. — Как хороший преподаватель явился проведать своего ученика, — легкомысленно отшучивается Дазай, падая на кровать рядом с Накахарой. То, что постель не застелена, а он в повседневной одежде, его нисколечко не волнует. Чую тоже, но он порицает хотя бы за нахальное вторжение в свое личное пространство. — Все было просто сказочно, пока ты не явился. — А теперь все станет просто фантастически! — Какого ты о себе высокого мнения, — Накахара недовольно фыркает, сдерживая непрошеную улыбку. — Не будь таким холодным, я по тебе скучал. Раньше Осаму не позволял себе подобных выходок, но теперь он тянется к Чуе и обнимает его, прижав к себе, чтобы наглядно продемонстрировать степень своей тоски. Накахара так и замирает, не понимая, что на него нашло. Секунда, другая. Парень все еще не отталкивает нежданные объятия, только гримасничает недовольно. — А я как-то не очень, знаешь ли. Дазай так и укладывает голову на плечо Накахары, лукаво улыбаясь. Чуя пахнет приятно и как-то уютно, источая мягкое тепло, после всего того времени, проведенного в компании лени в обнимку с одеялом. Даже характером смягчился, раз не пресекает подобные вольности. Раньше его стена казалась несокрушимой (мелочи, что лишь ему самому), а в руках Осаму не было ничего, способного разбить камень. Но у него достаточно хитрости и изворотливости, чтобы взять любую крепость так, что Трое и не снилось. — Расскажи мне, расскажи, — Дазай не спешит отлипать от в кой-то веки несопротивляющейся тушки. — Я вот волновался за тебя. Знаешь ли ты, что мне пришлось буквально вымаливать аудиенцию? — Он снова организует театр драмы. — Меня не хотели к тебе пускать, даже если я обещал вести себя тихо, как мышенька, и не тревожить тебя. — Удивительно, как Кое тебя вообще пустила. Тем более, что до мышеньки тебе далеко. Непослушные волосы Осаму щекочут шею, и внутри зарождается желание погладить Дазая по голове, зарыться пальцами в мягкие пряди и медитативно перебирать их. Накахара ни разу не расположен к нежностям, но перебороть минутный порыв оказывается нелегким делом, поэтому парень выпутывается из объятий от греха подальше. Странно, что он вообще в них чувствует себя так комфортно. А еще этот странный лад, на который настраивает близость с дурацкой тактильной селедкой… — Она оказалась слишком занята, чтобы долго мне противостоять, — Дазай довольно хихикает, ни разу не представляя из себя тот страх и ужас, какой воплощает для своих конкурентов и противников. Даже самому Чуе порой кажется, что он видит перед собой другого человека, нежели встретил впервые. И что, скажите на милость, из этого правда? Где среди всего этого обилия амплуа сам Дазай? Он ли сейчас хитро улыбается, оккупировав чужую кровать? Он ли желал разбить и унизить Накахару в отместку за то, что тот осмелился перейти ему дорогу? Что из этого маска? Дружелюбие или синтетическое сияние глумливого превосходства? — Так и знал, ее взяли измором. Разобнятый Осаму не собирается мириться со своим положением, предпринимая еще одну попытку на нежности. Чуя изворачивается, показательно отсаживаясь подальше. — Молодой человек, ведите себя прилично! — Накахара скрещивает руки на груди. — Иначе вы выйдете нахуй в окно. Перспектива такая себе, но угроза расправы на сей раз Дазая не останавливает. Он тянет Чую, сгребая его под себя и нависая над ним сверху. Учитывая то, что их неравный бой (это с чьей стороны еще неравный) состоялся на кровати, поза получилась более чем двусмысленная. Накахара, чувствуя, как к лицу приливает жар — щеки краснеют — собирается буйствовать и драться. — Давай договоримся, — дипломатично предлагает Осаму, опережая начало военных действий, — можешь сделать вид, что ты против, только не пинайся слишком уж сильно, хорошо? — Дазай, твою мать, — шипит сквозь зубы Чуя. Но Осаму уже не обращает внимание на чужую ругань, без дальнейших предисловий целуя все еще не дерущегося Накахару. Тот отвечает не сразу, видимо, действительно делая вид, что ему тут все не нравится, и Дазай ему противен. В итоге проигрывает самому себе, обнимает за шею, закрыв глаза и поддавшись собственной тяге. Отталкивать его очень не хочется, а вот прикусить губу, чтобы уловить едва слышный стон — милое дело. Конечно, по первости целоваться получается не так чтобы виртуозно: они стукаются зубами, и Чуя слишком сильно кусает Осаму за язык. — Ауч! Накахара с довольной ухмылкой смотрит на покусанного Дазая. И есть в этом что-то такое, что сокращает их дистанцию до минимума. — И ты даже не злишься? — прекратив страдать интересуется Осаму, разглядывая парня под собой, будто в сомнениях на счет его реальности. — Честно? — он хмурится. — Убить тебя хочу. Но сначала… Вместо того, чтобы поддаться наверх, тянет Дазая вниз, заставляя того почти улечься на себя. В итоге их положение из двусмысленного превращается в однозначно компрометирующее, но кого бы это здесь волновало. Довольно сложно делать вид, что это все растление и ты тут совсем не при делах, когда сам дразняще облизываешь чужие губы и всячески проявляешь инициативу, да, Чуя? Колено Осаму как-то слишком удобно оказывается между ног Накахары, и поначалу на оное не обращается никакого внимания, но стоит попытаться Чуе отстраниться, ощутив однозначный ответ своего тела на близость, как это становится явным. Дергаться в таком положении чревато — он и так на взводе, а если еще и в добавок ко всему прижиматься к Дазаю в подобном контексте, то можно и не надеяться обойтись без восстания. — Слышишь, ты, — начинает сердитую реплику Чуя, но не договаривает, подавляя стон: подлец Осаму намеренно давит своим блядским коленом на промежность, заставляя жаркую волну возбуждения разлиться от паха по всему телу. — Слышу-слышу, — ухмыляется Дазай, — хорошо звучишь, очаровательный голосок. — Еще немного, и ты умрешь, — Накахара впивается пальцами в его плечи, тяжело выдохнув. — Так у меня еще есть «немного» в запасе? — глумливо тянут ему в ответ. — Тогда я непременно этим воспользуюсь. Оставляя одну руку опорной, второй Осаму лезет под футболку Чуи, наощупь оглаживая его живот и бока. Тот покрывается мурашками от легкой щекотки, кусает губы, вновь делая вид, что он вообще-то против. Но, удивительно, не спешит начинать освободительную войну, стискивая колено Дазая бедрами. Чисто машинальное действие, а давление от такого только увеличивается. Забавно, петтингом Накахара никогда до этого не занимался. И его новый опыт выходит пока очень жарким. Он рефлекторно выгибается навстречу чужим прикосновениям, чувствуя себя еще более вне рамок, чем после вина. — Что бы я ни делал, мне все это не нравится, понял? — глупо и по-детски пытается оправдать себя Чуя, понимая, что вся его оборонительная стратегия рухнула к чертям. — Как скажешь, — Осаму целует его в шею. — Беру всю ответственность на себя. — Правильно. Но, — Накахара пытается совладать со своим либидо, — попытаешься снять с меня штаны — пойдешь нахер. — Какой ты принципиальный. Сам же захочешь большего, — Дазай скользит губами выше, слабо прикусывая мочку уха. — Вот как захочу — тогда и поговорим. Осаму пока и не претендует, покусывая тонкую кожу у ключиц: на сей раз он оставит Чуе памятные подарки, и это уже совсем не его дело, как их придется прятать. Накахара бы и рад принять участие в игре, сделав ее обоюдной, но в итоге он, не справляясь с ощущениями, откидывается на кровати, подставляя горло чужим губам. Ему хорошо и мучительно одновременно, внутри клокочет несогласие и желание поддаться. И по поведению Чуи отчетливо видно, что побеждает. Дазай не отвлекается на томительную тяжесть внизу живота, держа собственное возбуждение под контролем. Весьма относительным контролем, но за установленные Чуей рамки выйти не пытается. Нащупывает под футболкой сосок и мягко очерчивает подушечками пальцев ореолу, заставляя парня подавиться вздохом. Такое чувство, что Накахару просто никогда не трогали, как надо. В прошлой жизни Чуе было как-то не до нежностей и долгих прелюдий, ни его, ни его партнерш просто не интересовало подобное. Целью всегда было либо скинуть напряжение, либо получить быстрое удовольствие, не размениваясь, как раньше казалось, на мелочи. Сейчас это получается на диво большим упущением, когда Накахара оказывается банально беззащитен перед простой лаской. Осаму задирает его футболку, проходясь цепочкой легких поцелуев по животу. Синяки с тела парня, кажется, не сходят никогда несмотря на то, что он уже некоторое время не занимается с тренером и не влипает в неприятности. После прошлой еще не оправился до конца, куда уж ему. Чуе снова щекотно, он пытается оттолкнуть Дазая, что-то ворча, но тот просто отводит его руки в сторону. Тогда Накахара меняет тактику, и оттягивает настойчивого типа за волосы, сверкая недовольным взглядом. — Заканчивай давай. Осаму нравится такое обращение, он томно закусывает губу, всем своим видом демонстрируя, насколько неправильную тактику выбрал Чуя. Тот с раздраженным вздохом отпускает, отводя взгляд от блядского довольного лица. Что противопоставить этому типу? Если, конечно, не вдаваться в откровенное членовредительство, хотя мысли о том, чтобы наоставлять на Дазае синяков, все еще будоражат сознание. Рука Осаму мягко гладит по лицу, нежно очерчивая абрис скулы. Подобное действительно заставляет теряться, словно забитому зверю, привыкшему к чужой жестокости. Отзывчивость и тактильность — не то, что воспитывается в тех условиях, в которых существует Накахара. Поэтому так хочется потянуться на мягкое тепло, и вместе с тем отпрянуть от него в страхе обжечься. Славно, что Чуя не из робкого десятка. Любопытство сгубило кошку, но у парня достаточно пороков помимо любопытства, имеющих все шансы его погубить, так чего уж мелочиться. Но бесконечно занимать принимающую позицию ему не нравится: он снова тянет Дазая к себе, чтобы оставить новые легкий поцелуй на губах, а затем под ухом. Дальше мешается ткань, и оттого снова хочется ругаться. — Ненавижу твои бинты, — Накахара выдыхает это шепотом, от которого Осаму пробирает до мозга костей. Нельзя быть таким горячим, Чуя. Просто непростительно. — Считай их неизбежным злом, — пальцами Дазай пробирается под кромку домашних штанов, за что в его плечо немедленно впивается злая рыжая гадюка. Даже сквозь рубашку получается очень внушительно: Осаму вздрагивает и отдергивает руку. — Я же сказал, что нельзя! — даже в возбужденном состоянии умудряется цапнуть от всей души, хотя внутри что-то однозначно за, чтобы Накахара просто расслабился и получал удовольствие. Только вот в позиции, которая ему на сей раз подразумевается в постели, Чуя себя однозначно не видит. Одно дело, когда ты лезешь под юбку к девушке, и совсем иное, когда тебя хочет трахнуть другой мужчина. — Я же не пытаюсь их снять, — Осаму изображает из себя оскорбленную невинность, — на прикосновения никакого запрета не было. Еще чуть-чуть, и Накахара наложит вето на нахождение Дазая ближе нескольких метров. Потому что изворотливая зараза, и потому что деструктивно действует на волю самого Чуи. — Теперь есть, — он упорно стоит на своем. — Это ущемление моих человеческих прав! — Осаму тоже не собирается сдаваться так просто. — Завались. — Ну Чу-уя, — елейным голосом тянет Дазай, ведя подушечками пальцев дорожку вниз от пупка, — я просто хочу сделать тебе приятно и немножко помочь. Я ведь вижу, что тебе тяжело. — Либо так, либо иди нахуй, — парень неумолим, несмотря на преисполненный страдания вздох Осаму. Ну хорошо. Будем считать, что Накахара сам напросился. К нему больше не пытаются пробраться в штаны, кладя руку поверх ощутимо вставшего члена и собираясь воздействовать прямо сквозь мягкую ткань. И пусть Чуя не шипит злобной змеюкой — все происходит ровно по им же установленным правилам, ему грех жаловаться. — Теперь-то ты доволен? — выдыхает ему в шею Дазай, приноравливаясь к такой ограниченной ласке. Накахара только охает, обнимая его плечи руками, так и не удостоив ответом. Ничего, молчание — знак согласия, особенно когда оно сменяется коротким томным стоном. Удовлетворить самого себя, это ведь совсем не то, когда это делает кто-то другой. Когда это делает, блять, гребанный Дазай, истрепавший все нервы и заколебавший являться во снах. Портит жизнь, чтобы потом довести до подобного состояния. Мудак, конечно. Осаму гладит и давит, перемещая акцент то на ладонь, то на пальцы. Выходит совсем не привычно, но от этого не менее приятно. Не получается перебороть соблазн толкнуться бедрами в его руку, и уж точно не удается молчать. Чуя старается вести себя тихо, но и этого достаточно, чтобы внутри Дазая случился самый настоящий пожар. Его самообладание тлеет, когда на него так ярко и так искренне отзываются. В голове Накахары, занятой чем угодно, только не мыслительными процессами, мелькает осознание, что и Дазай сейчас очень уязвим. И что изнывать от ласки и желания в одиночку не так уж и честно. — Остановись, — просить такое подобно самоубийству, все существо Чуи не согласно с эти требованием. Куда там остановиться, если все так хорошо и приятно идет? Осаму с не меньшим неудовольствием прекращает, ерничает. — Ваше величество готово издать новый указ? — Почти, — Накахара заставляет себя отлипнуть от Дазая, ко всему прочему толкая, но заставляя не отпрянуть, а самому завалиться на спину. Осаму, пусть не понимая, чего от него хотят, поддается, позволив Чуе вести. Не похоже, чтобы парень решил прекратить их тесный контакт. И не ошибается: Накахара седлает его бедра, навевая этим приятные воспоминания. И, боги, с таким возбуждением, приятных воспоминаний может стать больше. Ну или совершенно мучительных, это как посмотреть. А ведь прекрасная идея пришла в голову Чуе, не поспоришь. Он упирается коленями в кровать по обе стороны от бедер Дазая, перенося основной вес на них, и пробно двигается, потираясь промежностью о его стояк. Теперь пришла очередь Осаму сдерживать стоны. Его давно никто не возбуждал так, как это рыжее чудовище. И ведь умудрился придумать, как окончательно довести Дазая до белого каления. Он не против! Но от этого его положение не перестает быть мучительным. В любом случае это обоюдоострое лезвие. Накахара в поисках поддержки упирается руками в живот Осаму, и, хоть он и легкий, давит на пресс ощутимо. И, знаете ли, никак не помогает ситуации. Он ведет в не слишком быстром темпе, и Дазаю хочется чуть больше, чем ему дают. Приходится сдерживать себя, наслаждаясь видом раскрасневшегося Чуи. Выглядит потрясающе кинематографично, словно актер всех этих чувственных сцен, во время которых мамы спешно убирают детишек от экранов. В итоге все оборачивается совсем не так, как им ожидалось. Он неизбежно концентрируется на том, как ему чертовски хорошо. Вжимается в Осаму, пристроившего свои руки на его бедрах, не дает ему задавать ритм, поставив в приоритет собственное удовольствие. Неудивительно, что в конце концов он достигает оргазма, замерев натянутой струной на самой высокой ноте. Весь содрогается от удовольствия, чувствуя, как в штанах становится позорно тепло и влажно. Дазай видит его состояние и заботливо придерживает, когда тот устало сползает с него на кровать. Накахара закрывает пылающее лицо руками, упав на постель, и старается не завыть от ебаного стыда. — Бля-я-я. Как непредсказуемо, ага. Стыд сдавливает горло, хотя всего пару мгновений назад, Чую, казалось, ничем не смутишь. Кончить в штаны оказалось достаточно, чтобы сдуть флер его развязности. Потому что ну пиздец. Осаму старается не дать стыду съесть свою зазнобу, и ластится, отнимая его руки от лица. — Это было чертовски горячо. Тут уж нельзя не согласиться, но дискомфортное ощущение липкой влаги не дает придаваться триумфу. Какой триумф, когда Накахара так позорно кончил от петтинга через одежду? Смотрит на Дазая загнанно, прежде чем соображает. Он-то кончил, а вот Осаму все еще в полной боевой готовности. Этот тип вне всяких сомнений заслуживает страданий, но совесть (вау) не дает все так оставить. — А ты? — он пытается потянуться за Дазаем, чтобы предложить, так сказать, руку помощи в тяжелой ситуации. Тот уворачивается, стремительно отпрянув. — Нет-нет, я, пожалуй, воспользуюсь гостеприимством этого дома и схожу в душ, — он поднимается с кровати. Второй раз уже так, между прочим. — Но… — парень непонимающе хмурится. Раз уж Чуя сам предложил, то почему нет? — Знаешь, мне ведь еще отсюда уходить, — Осаму отступает к двери, — Предпочту сделать это в чистом белье. Ах я-ясно, кому-то просто не хочется повторить участь Накахары. Покуда Чуя негодует, Дазай выскальзывает за дверь, не дожидаясь, пока в него гневно запустят подушкой. При любом раскладе он сегодня однозначно в выигрыше.