Scene of the Crime

То ли Мать Тереза, то ли сказочный долбоеб — примерно так ощущает себя Накахара в последние дни. Он никогда не думал заводить домашних животных или прихотливые домашние растения, потому что все равно не нашел бы времени и, главное, желания за ними следить. Им же помимо всего прочего внимание уделять надо. Федор вполне сошел бы за горшок с неубиваемой сансевиерией, если бы не был ранен. Ну, и если бы ел без напоминаний. Он существует максимально тихо, довольствуясь компанией электронной читалки и чая. Достоевскому, как он сам признался, намного больше нравятся книги во плоти, но Чуя к сожалению не может похвастаться богатой коллекцией печатных изданий. Кроме того, он никогда не имел ничего против того, чтобы максимально упростить себе жизнь, просто скачивая всю интересующую литературу на один девайс. По-хорошему человеку, которого подстрелили, не стоит двигаться и каким-либо способом беспокоить рану, но обитать на залитом кровью диване сталось просто невозможно, и Чуя аккуратно переселил раненного на свою кровать. Благо, что места на ней достаточно, чтобы спать, не касаясь друг друга. Не хотелось бы Накахаре во сне заехать локтем по раненному боку Федора! Во имя которого Чуя притащил домой такую гору перевязочных материалов, что впору строить из них вавилонскую башню. И вот теперь его квартира действительно стала напоминать уже почти что родной лазарет, который парень, кстати, вероломно обокрал, обзаведясь антибиотиками, местными обезболивающими и парочкой кое-каких хирургических инструментов, названия которых Накахара не знал до сего времени. Весь ужас состоит в том, что рану недостаточно обработать и регулярно менять перевязку, надеясь, что оно там дальше как-нибудь само. Достоевский даже на вид не из тех людей, на которых все заживает как на собаке, и к коим относится сам Чуя, собирая на себя все травмы, которые только можно. Поэтому теперь Накахаре предстоит настоящий экзамен: зашить рану. Вот прям взять и прям зашить, впервые в жизни в принципе обращаясь с хирургическими инструментами. С ума сойти, да? Век информации — прикольная штука хотя бы в том понимании, что в интернете можно найти самоучители на любой вкус. От выживания на необитаемом острове до непосредственно медицинских туториалов. Что, в общем-то, нисколько не умаляет нервозности перед перспективой штопать живого человека. Тем более, что может быть хуже, чем, насмотревшись видео на ютьюбе, мнить себя профессионалом? Какой шов? Какая нить? Как-как ее там выводят через кожу? По крайней мере, Накахара различает, где пинцет, а где иглодержатель — и на том спасибо. Он честно пересматривает лучшее из найденных обучающих видео раз семь, и вроде как запоминает движения рук, но прикасаться к Достоевскому все еще как-то боязно. — Мне кажется, что от моей помощи будет больше проблем, чем пользы, — честно признается он, когда все-таки смиряется с необходимостью зашивать рану на живом человеке. — У тебя есть все необходимое, — безразлично отзывается Федор, кое-как устроившись на боку, чтобы его нерадивому хирургу было максимально просто работать. Накахара вздыхает, побежденный чужим непрошибаемым спокойствием. В любом случае, местная анестезия, которую он уволок из лазарета, похоже, довольно мощная. Прокаин вроде как. Но какая, блин, разница, если Чуя не знает, чем он отличается от прочих, отступив перед обилием незнакомых терминов в фармакодинамике, указанной в инструкции. Но очень внимательно изучает дозы и противопоказания. И заодно усердно трясет на их тему Федора, убеждаясь, что того не хватит анафилактический шок или еще чего-то в духе. Вколов обезболивающее, выжидает положенные 15 минут, еще раз пересмотрев туториал. На вид не очень сложно, но на видео — профессионал, привыкший держать в руке и пинцет, и иглодержатель. А Накахара пока что в принципе плохо представляет, как справиться с наложением швов, не прикасаясь к иголке пальцами. Спустя время он раскладывает хирургические инструменты на протертом спиртом столике у кровати — максимальная стерильность, которую он может обеспечить в домашних условиях. Рана выглядит несколько лучше, чем прошлым вечером, но все еще пугает перспективами с нею как-то справляться. Аккуратно ощупывает края раны, замечая, что кожа стала немного плотнее наощупь — действие анестетика. — Я ничего не чувствую, — подтверждает его мысли Федор, — можешь не волноваться насчет этого. — Знаешь, я ведь даже одежду прилично зашивать не умею, — отшучивается парень, вздыхая, словно перед прыжком в воду. Это надо просто взять и сделать, соберись. Напольная лампа, предусмотрительно поставленная как можно ближе, дает меньше света, чем положено в хирургической палате. Спартанские условия, что тут скажешь. Накахара максимально сосредоточен: заставляет себя сделать первый шаг, прокалывая кожу, со всей осторожностью затягивает стартовый фиксирующий узел, кое-как управляясь с иголкой. В принципе, жить можно. Аккуратно, стежок за стежком, стягивает края первой раны, несколько раз завязывая последний узел. Вторую рану зашивает куда более ловко, даже правильно выводя иголку, чтобы стежок выглядел аккуратнее. Не так уж и сложно, если не обращать внимания на ответственность, давящую, как небо на плечи Атланта. После этого накладывает хирургический пластырь, наконец-то немного расслабившись. — Как ты себя чувствуешь? — интересуется он у тихого Федора, лежащего, прикрыв глаза. — Лучше всего за последние сутки, — глухо отзывается тот, — спасибо. Чую почему-то эта благодарность пробирает до глубины души. Что не говори, а он весьма эмпатичный человек, просто в его жизни это качество является скорее минусом, чем плюсом. Но сейчас почему-то очень приятно, как будто Накахара сделал что-то действительно правильное. А возможно, снова что-то объективно глупое, укрыв у себя человека, которого наверняка ищут и преследуют. Но ведь у Чуи босс, старшая сестрица и друзья. А вот Федор…вдруг ему некуда больше пойти? Глупое сочувствие в подобной ситуации, но именно оно диктует Накахаре, что делать. И он даже не противоречит, даже не костерит себя на чем свет стоит в голове. Он в принципе не задумывается, к чему могут привести его действия. И взмах крыльев бабочки может вызвать бурю на другом краю мира, так что бессмысленно переживать о каждом своем шаге. Думает человек, которого окружающие уже замучились вытаскивать из беды. Ну да. Выходные Чуя тратит на то, чтобы стать профессиональной сиделкой, при этом уделяя минимум внимания пациенту. Федор иного и не требует, по большей части находясь скорее в себе, нежели в реальном мире. Накахара время от времени заваривает ему чай и проверяет состояние его раны, попутно проколов даже короткий курс антибиотиков: он успел прочитать немало литературы в интернете и преисполниться знаний. Достоевский сам согласился на худшее медицинское обслуживание всея Йокогамы, та-ак что… Больше всего Федору оказывается по душе черный чай с бергамотом, поэтому Чуя зачем-то покупает сразу несколько упаковок разных марок, спросив, различаются ли они на вкус. Накахара разницы в таких вещах не видит, а Достоевский, оказывается, еще как различает. Чужое соседство внезапно выходит намного менее отягощающим, чем Чуя успел себе напредставлять. Федор мог внезапно, что-то неожиданно вспомнив, заговорить на какую-то отвлеченную тему, будто адресуя монолог в никуда, и Накахаре в принципе вовсе необязательно на него отвечать. Но иногда хочется: все-таки славная сансевиерия из Достоевского получилась. При этом, когда начинаются трудо (вые_будни), Накахаре так или иначе приходится оставить Федора в одиночестве, почему-то совсем не опасаясь за сохранность своего имущества. В Достоевском нет этого, знаете, специфического привкуса мелочной гадости. Да и в целом тяги к материальным ценностям, если начистоту. Он потихоньку восстанавливается, время от времени осязаемым привидением передвигаясь по квартире, при том что Чуя вечно беспокоится, что его швы разойдутся. Они вроде как могут? Парень не слишком уверен в своих опасениях, оставляя их при себе. Наверное, Федор лучше ощущает свое состояние. Но на всякий случай Накахара поддерживает с ним связь, попросив писать, если вдруг станет хуже или что-то понадобится. В конце это снова скатывается в их привычное повседневное общение, только Достоевский, видимо из-за скуки, чаще отвечает. Ну да, лежать целый день — не самое увлекательное времяпрепровождение, уж Чуя-то знает. Оттого даже Кое начинает замечать, что большую часть времени ее подопечный проводит с телефоном в руках, и, конечно, не удерживается от того, чтобы подколоть по этому поводу. Ну не рассказывать же ей в самом деле, о том, что Накахара, не иначе как вдохновившись светлым примером босса, тоже ударился в медицину? Бр-р, ну уж нет, спасибо. Медицина — только не в этой жизни. Учитывая самостоятельность Федора, дел у Чуи особенно не прибавилось, даже наоборот. То ли на фронте затишье, то ли начальство наконец перестало злобствовать, но вскоре Накахара обнаруживает у себя в запасе свободное время и вопрос «а чем бы заняться?», что немало его удивляет. Решение находится на диво быстро: помнится, Ода все еще сидит без подобающей благодарности за помощь, которую Чуя сам себе обещал организовать. И даже присмотрел для этого довольно приличный виски. В середине недели, конечно, полагается добросовестно сидеть на работе или учебе, но Накахара с совестью не знаком. Как там с оной у прочих — его не волнует. На сегодня его обязанности закончились, и сестрица отпустила Чую в свободное плавание, напутствовав хорошенько отдохнуть. Эх, знала бы она, чем в прошлый раз обернулся для Накахары его отдых — так плохо наутро ему давно не было — хорошенько бы задумалась, а стоит ли попустительствовать. Но на сей раз алкоголь в руках Накахары играет роль не более, чем благодарности, да и урок в прошлый раз парень усвоил. Меньше алкоголя в его жизни, ровно как и меньше Осаму — залог хорошего самочувствия, как морального, так и физического. Дазай, кстати, так и сидит, словно мышь под веником, тихо. Ну и пусть, какая кому разница? У Чуи дела очень хорошо и даже относительно спокойно: ни один человек в его жизни не вносит столько смуты, как дурацкая селедка в бинтах. Так что пусть спокойно себе плавает, Накахара надеется, что его благополучно сожрут рыбы побольше. Что-что? Вам кажется, что Чуе обидно? Глупость какая, он радуется, ясно вам? Вспоминает, что стоит предупредить Оду о своем визите, только уже стоя в магазине перед ровными рядами разномастного алкоголя. Пока выбирает, придираясь ко всему, чему можно придраться, отправляет сообщение, довольно нагло напрашиваясь в гости. Ну, то есть, он ведь не собирается засиживаться у Сакуноске или что-то такое, просто встретиться в неформальной обстановке, разве это такое большое дело? Стоит Накахаре определиться с подарком, как консультант магазина вздыхает с облегчением, желая всего хорошего несколько более воодушевленно, чем того требуют правила. Тьфу ты, нежный какой. А Чуя, получив приглашение, по пути все равно делает пару лишних кругов по набережной, выбрав на сей раз мотоцикл, по которому успел соскучиться. Уже довольно прохладно, и поездка получается бодрящей вдвойне, поэтому Одасаку встречает на пороге лохматого от ветра Накахару, настолько довольного, насколько не ведающего о том, что творится на его голове. — Прошу прощения за беспокойство, — привычно отзывается он на приветствие, протягивая Оде пакет с логотипом магазина, в котором замучил бедного консультанта. — Это? — по лицу Сакуноске сложно понять, какие эмоции он испытывает, но удивление все-таки угадывается. — Моя благодарность, — парень немного мнется, — мне просто хотелось сделать что-нибудь в ответ, но это все, что я придумал. — Хорошо, — Ода благосклонно кивает, — проходи. Чуя быстро разувается, следуя за ним на кухню, и замирает в проходе, наткнувшись взглядом на предмет интерьера, которого тут быть не должно! — Привет, Чуя! — весело улыбается чертов, блядь, Дазай, демонстративно прихлебывая чай из кружки, — давно не виделись! «И еще столько же не видел бы твою противную морду,» — ругается у себя в голове Накахара, решив вести себя спокойно хотя бы в гостях. Одасаку просто, ну знаете, не повезло с умением выбирать себе друзей. Все мы порой отдаем предпочтение не тем людям, так ведь? — Да? — Чуя неправдоподобно изображает удивление, — странно, я даже отдохнуть от тебя толком не успел. Остается надеяться, что Ода не чувствует себя свидетелем семейной драмы. — Ты будешь чай? — флегматично интересуется он, решив не обращать внимания, на царящую на кухне атмосферу недовольства. В конце концов это он сдал Накахару, когда тот предложил встретиться. Но как можно было ожидать, что Осаму тут же примчится, мерзко хихикая что-то про сюрприз? Порою отношения этих двоих выходят за пределы человеческого понимания, пусть Сакуноске стал свидетелем всего лишь небольшой их части. — Буду, — бурчит Чуя, — ничего, если я выброшу твоего гостя в окно? Эта шпала занимает тут слишком много места. Он недобро смотрит на вальяжно устроившегося на стуле Дазая, которому, в отличие от остальных, ситуация приносит неимоверное удовольствие. Потому что вот Осаму действительно скучал, пусть у него и не было времени даже просто позвонить и поприставать к своей злобной рыжей пассии. И был ли от его сизифова труда прок? Добыча, которую он так старательно загонял, в один момент просто исчезла из его поля зрения, будто провалившись сквозь землю. Досадно, конечно, и сулит большие неприятности, но Осаму малодушно рад возможности выбраться из офисной духоты. — Ты достаточно компактный, чтобы это не причиняло неудобств, — откровенно нарывается на физическую расправу он. Кажется, что Накахара сейчас зарычит и попробует цапнуть Осаму за то, до чего первым дотянется. Ах, прямо навевает воспоминания о старых добрых временах! Не слишком старых, и на самом деле ни капельки не добрых, но Чуя тогда был куда как менее ручным. — Можно ведь было предупредить, что у тебя…это, — вместо того, чтобы и дальше веселить мерзопакостного Дазая, Накахара пытается воззвать к Одасаку. — Он сам только что пришел, — все такой же флегматичный Сакуноске организует чай и для второго своего гостя, — я пытался не пустить его, но это довольно сложно. — Эй! Ты должен быть на моей стороне! — Дазай прямо-таки подскакивает на своем месте от внезапного предательства. Чуе его недовольство как бальзам на душу. — А-а, в таком случае понимаю, — он усаживается на противоположную от Осаму сторону, показательно отодвигаясь от него подальше. Таким образом Оде достается третья сторона стола, и получается, что он вроде как единственное, что разделяет этих двоих, не считая столешницы. Между двух огней попал, такие дела. — Ну ладно Чуя, — Дазай все еще разыгрывает из себя униженного и оскорбленного, — у него всегда были проблемы с тем, чтобы признать свои чувства ко мне. Но ты-то! — Какие к черту чувства, Дазай?! Ужасно. Просто ужасно. Одасаку предупредительно отодвигает горячий чай от Накахары, чтобы оный не оказался на голове у Осаму. Роль седого паромщика, соединяющего два берега, оказалось не такой уж спокойной: на одном берегу как раз извергается вулкан, грозящий второму большими проблемами. Зато вопрос про чувства приходится как никогда кстати для Дазая: он расплывается в довольной улыбочке, зная, что его противное поведение ничем ему в присутствии Сакуноске не аукнется. — Ты правда думаешь, что об этом стоит говорить при посторонних? Эти воспоминания драгоценны для меня, но… Ода как раз успевает забрать кружку, и пальцы покрасневшего от стыда и злости Накахары хватают пустоту. Вот незадача, даже кипяток на Осаму вылить не получилось! — А ну пойдем выйдем! — злобной гадюкой шипит Чуя, вперив тяжелый взгляд в самодовольного Дазая. — Не заставляй меня пачкать чужую кухню твоей кровью! Ода меланхолично вздыхает, понимая, что ничего хорошего из встречи этих двоих выйти априори не могло. Не стоило, наверное, делиться с Осаму удивлением насчет сообщения от Накахары. И за кухню опасений действительно как-то больше, чем за Дазая. — Ты хочешь уединиться? — мурлычет тот. — Я хочу разбить тебе лицо! Наблюдая за ними, можно почувствовать, что тебе достался билет на первый ряд в театре: неприкрытая игра Осаму на публику и искренняя злость Чуи создает интересный контраст, который нечасто встретишь даже в кинематографе. Но, как ни крути, а за природными катастрофами лучше наблюдать из безопасности. — Одасаку, ты не против, если я заберу это чудо? — не иначе как от слова «чудовище». — Поблагодарить тебя он уже успел, зачем и дальше тратить твое время? Предлог откровенно притянутый за уши, но из этой встречи ничего путного уже действительно не получится. Так что, наверное, как-нибудь в другой раз. Ода станет умнее и не будет ничего писать Дазаю, раз уж он так деструктивно влияет на хрупкое душевное равновесие Накахары. — Не против, — Сакуноске пожимает плечами, — поскольку вы так давно не виделись, то мы можем встретиться, если нужно, как-нибудь в другой раз. — Э? Кто говорил, что я хочу с ним куда-то идти? — пытается начать Чуя, но его снова никто не слушает. — Спасибо, ты настоящий друг, — Дазай поднимается со своего места, игнорируя злобное шипение в свою сторону: ничего нового он все равно не услышит. Накахара, ругаясь, отправляется за ним, чтобы свершить кровавую месть, но каким-то образом оказывается выпровожен вместе с треклятым Осаму на улицу. — Какого хера? — он пытается стукнуть Дазая, чтобы получить хоть какую-то сатисфакцию, но тот мерзко смеется и уворачивается. — Знаешь, моя душа почувствовала, где тебя нужно искать, — Осаму сочиняет сказки на ходу, нимало не заботясь о том, что ему не верят, — и я, только у меня появился шанс, решил как можно скорее тебя увидеть. — Рассказывай мне тут, конечно! Чуе недостаточно одного раза, чтобы сдаться, но сегодня Дазай на удивление верткий и не расположенный тихо-мирно дожидаться кары за свое плохое поведение. В итоге это напоминает какие-то специфические догонялки, когда взрослый мужчина прячется от разгневанного подростка (эй, Чуя уже взрослый!) за неприлично дорогой машиной. А ведь это надежная стратегия! Как бы Накахара ни злился, а своей любви (а это была именно она) ни за что зла не причинит. Эх, Осаму впору завидовать собственному автомобилю! Вот как оно бывает: покупаешь баснословно дорогие вещи, чтобы тебе завидовали остальные. А в итоге к этим вещам выказывают больше нежности и бережного отношения, чем к тебе самому! Чуе водить хороводы довольно быстро надоедает, и он наконец-то останавливается. — Ну что, угомонился? — нахальная физиономия Дазая ничуть не способствует скорейшему успокоению. — Тебя упокою, тогда и угомонюсь, — ворчит Накахара, раздосадованный, что до Осаму никак не получается достать. — А давай без первого пункта? — заискивающе предлагает возмутитель спокойствия, — мы спокойно пообщаемся, посидим где-нибудь в ресторане, а ты меня потом по вечерней Йокогаме покатаешь. Как тебе такое, а? Чуя складывает руки на груди, недовольно морщась: сценарий типичного свидания, фу какая гадость. — Кто сказал, что я пущу тебя на свой мотоцикл? — А кто сказал, что речь идет о твоем мотоцикле? Накахара недоверчиво смотрит на Дазая, когда тот с намеком кивает на свою машину, уже зная: поймал. И Чуя понимает, что попался, сию же секунду. — Врешь. — Как можно! Тебе, душа моя — никогда. Как есть издевается, лишь бы каверзнее поддеть, думается Чуе. Да, Осаму может не врать прямым текстом, но вот уж кто мастер умело не договаривать. С другой стороны, если он обещает пустить за руль, то..? — Я не хочу сидеть с тобой в ресторане, — упирается парень, — еще подумают, что я к тебе хорошо отношусь. — А ты разве плохо ко мне относишься? — Конечно! — еще немного, и снова вспыхнет. — Кто вообще в здравом уме будет хорошо к тебе относиться? — Ах, — Дазай театрально хватается за грудь, — ты ранил меня в самое сердце! — Не воображай, у тебя его нету. Ода какое-то время наблюдает за ними из окна и, хоть не слышит, о чем они переговариваются, думает, что не видел своего друга таким счастливым уже очень давно. Пусть Осаму редко когда можно увидеть без улыбки, но та таит в себе столько разновидностей яда, что даже слепому станет ясно, что дело тут не в счастье. При Одасаку Дазай выражал свои эмоции иначе, пряча за улыбкой усталость и — иногда — разочарование. Сейчас все по-другому, и Сакуноске чувствует некоторое облегчение. Хорошо, что у Осаму появился дорогой человек, который сможет держать его на плаву. Потому что Оды и его поддержки не хватает: у Дазая словно темная пропасть внутри, сжирающая весь свет, сколько его не зажги. А Чуя такой, что и саму тьму в бездне воспламенит, только волю дай. Через некоторое время они оба садятся в машину, видимо, о чем-то все-таки договорившись. Вот и славно, а то сколько можно играть в эти нелепые кошки-мышки? Осаму ведет себя потрясающе несерьезно, и это, наверное, забавнее всего: видели бы его подчиненные (Куникида не считается, он повидал всякое). Они, наверное, ни за что не поверили бы своим глазам, ибо для них Дазай ассоциируется только со строгим контролем и жестокими наказаниями. Даже когда тот выглядит доброжелательным, ему не верят, его боятся. Наверное, дело именно в страхе. Сложно строить отношения и ощущать равного в человеке, который дрожит, смотря на тебя снизу вверх? Хотя, рост Чуи тоже не позволяет ему сильно возвышаться над миром, но… К черту метафоры. Накахара действительно цепляет, и Ода понимает, что нашел в нем Дазай. Вот и славно. А вылить остывший чай — не проблема. — Почему тебе всегда нужно вывести меня из себя? — Чуя пытается продолжить ругаться, но это сложно, когда садишься за руль такой машины. Ламборгини в целом были любимицами у парня, а уж эта… Конкретно она стала чем-то вроде трофея, полученного в кровавом бою. Ну и пусть, зараза-хозяин вернул ее себе, сути того, что Накахара смог ее угнать, не меняет. И то, что ему потом досталось по шапке (это мягко говоря), не умаляет его триумфа. — А, может быть, это ты даешь так просто себя пронять? — певуче тянет Дазай, устраиваясь на непривычном для себя пассажирском месте. Чуя выразительно смотрит в сторону Осаму, за глаза припоминая все его грехи. Лично перед Накахарой — одна встреча, но и та оставила неизгладимые впечатления. Да, они вроде бы поговорили об этом, но, черт, хочется чем-то отомстить за себя в конце концов! Чтобы Дазай почувствовал, каково быть на месте Чуи. Давно ли он ощущал полную беспомощность? Даже, когда его похитили, прикованный к батарее, он сидел с лицом приглашенной высокопоставленной особы, да и болтал не в меру весело. Очевидно, что его путешествие в застенки не впечатлило. Парень фыркает и оглаживает ладонями плавный изгиб руля, прикрывая глаза от удовольствия. Если бы все сложилось именно так, как планировалось когда-то Накахаре, то он больше в жизни не увидел бы эту малышку, не говоря уже о том, чтобы снова сесть за руль. Главная сложность не в том, чтобы похитить — сложнее всего удержать рядом с собой. Осаму бы с ним согласился — он тоже похитил, но не смог удержать. Но, смотрите-ка, как все обернулось: Чуя снова за рулем своей нежно обожаемой ламборгини, а Дазай доволен тем, что поймал его на удочку. Кто (у) кого еще украл — вопрос. Чуя включает свой телефон, настраивая на нем навигатор: тот ведет куда-то за город, подальше от вечного шума и напыщенных дураков в ресторанах, которые предпочитает Дазай. — Сначала надо взять с собой ужин, — замечает Осаму, предполагая, что злой и голодный Накахара будет выше его сил, — мы же договорились. — Ну да, просто захватим что-нибудь из кафешки по пути. — Не-ет, так это не работает! Ты не можешь просто питаться одним фастфудом, — Дазай настойчиво отбирает чужой телефон и вводит нужный адрес, — сначала туда, а потом — на все четыре стороны. — Сначала Кое не дает мне есть то, что я хочу, потом ты. Совсем охренели! Даже ругаясь, Накахаре нечего противопоставить авторитету Осаму как владельца машины. Только если высадить на полной скорости, но это надо делать на трассе. А то вдруг выживет? — Мы закажем еду на вынос, могу даже взять для тебя вина, — подлизывается Дазай, наблюдая, как Чуя мягко выруливает из дворов на главную дорогу. — Чтобы ты потом ссадил меня на пассажирское сидение? Еще чего! Так и знай, что сегодня я от твоей машины ни за что не отцеплюсь — ты сам разрешил. Есть условия, при которых Накахара сможет видеться с этой машиной так часто, как только пожелает. Но Осаму, хитрый лис, о них не скажет — Чуя должен догадаться сам. О той слабости, которая есть у Дазая, и которая в нем же, Чуе, и заключается. Но он должен дойти до этого без чьей-либо помощи, иначе будет не так интересно.