Scene of the Crime

Загород они вырываются только с наступлением темноты: Накахара не может упустить возможности накататься всласть, и только пробки заставляют его уйти с главных улиц, а после и из Йокогамы в пригород. И пока Чуя наслаждается, по-хозяйски врубив любимую волну, Дазай его даже не донимает, со снисходительной улыбкой наблюдая, как по-детски радуется его «грозный» визави. Накахару радуют такие на самом деле простые вещи, но вместе с тем добиться его расположения непросто. Он чувствует, когда с ним не до конца откровенны, и не ведется на притворство. В общем, ему противно все то, что привык использовать Осаму для того, чтобы наладить общение. Чую можно обмануть, но он так или иначе поймет, что его пытаются использовать втемную. Поймет и закроется так, что и не достучишься потом. Вот только Дазай любит головоломки. Навигатор уводит их прочь от блеска многоэтажек, а затем — от огоньков частных домов. Чуя не успокаивается, пока не уходит в глушь от дороги, останавливаясь где-то у леса: шум машин едва слышен за спиной. — Думаешь, сможешь от меня здесь тихо избавиться? — посмеивается Осаму, ведь не отпустить очередную шуточку выше его сил. — Не заставляй меня жалеть, что я не сделал этого по пути, — Накахара поворачивает ключ зажигания, отключая двигатель. Обычно поездка загород действует на него умиротворяюще, но на что он надеялся в компании Дазая? Восторг от поездки постепенно утихает, оставляя после себя чувство сытого удовлетворения, ибо нет ничего, что Чуя любил бы в этой жизни больше, чем скорость и машины. Особенно такие — прикоснешься, и дыхание захватывает. Да-аже если в комплекте с ними идет их несносный хозяин. — А тебе так сильно хотелось? — Осаму игриво накручивает рыжий локон на пальцы, пока Накахара ругается и обещает ему что-нибудь сломать. Чуя выползает из автомобиля и с удовольствием потягивается, разминаясь. Вдыхает свежий ночной воздух полной грудью, понимая, что в таком месте даже курить не хочется. Небо над головой глубже и темнее, поблескивает осколками несъеденных городскими огнями звезд. И все это так похоже на свободу, что пьянит сильнее вина. — Я не буду выключать свет в салоне, а то совсем ничего не видно будет, — пытается привлечь внимание Дазай, но от него отмахиваются. — Не то видеть собираешься. Накахара обходит машину, останавливаясь перед ней так, чтобы свет остался у него за спиной и не мешался. — Иди сюда, — он подманивает Осаму, чтоб потом, схватив его за руку, подтянуть к себе, — а теперь смотри наверх. Свет из салона почти не мешается, если не стоять к нему лицом, и Дазай видит мелкую звездную россыпь на небе, которую почти невозможно разглядеть в городе. Конечно, в жизни Осаму случалось много возможностей увидеть куда более впечатляющие пейзажи, но почему-то этот кажется удивительнее всего. Наверное, все дело в Чуе, который не отпускает его руки, когда смотрит в небо. — Скажи же, красиво, — он довольно улыбается, переводя взгляд со звезд на Дазая. Тот, оказывается, смотрит не столько на небо, сколько на стоящего рядом Чую. — Очень, — Осаму кивает, — не видел ничего красивее. Понятно сразу, что дело тут не в звездах, и Дазаю перепадает толчок острым локтем в бок. — Придурок. Я ему такое место показал, а он… — Накахара недовольно хмурится, раздражаясь на себя из-за собственной сентиментальности. Притащил, блин, Осаму в «свое» место, которое не показывал даже друзьям. Не думал, что им будет интересно; так с чего это должно было интересовать Дазая? Ой дурак. — Я оценил его в полной мере и тронут твоим доверием, — отзывается этот невыносимый тип, будто по книжке читает: серьезностью тут и не пахнет. Чуя злится, но так, в штатном режиме и без энтузиазма, даже при том, что Дазай обращает акт действительно крайней сентиментальности Накахары в шутку. Осаму стабильно ведет себя как мудак, но этого уже недостаточно, чтобы заставить Чую по-настоящему вскипеть. Ну не прогресс ли? — Мне действительно тут нравится, — уже будто бы даже искренне говорит Дазай, пусть Накахара и относится ко всему с толикой недоверия, — но что я могу поделать, если на тебя смотреть приятнее? Чуя пытается высмотреть в его лице искренность, и его глаза в полутьме кажутся океанской глубиной. — Я не буду с тобой целоваться, — безапелляционно заявляет он, — можешь даже не пытаться флиртовать со мной сейчас, Дазай. Это подлый трюк. Ну и как тут не устроить театр драмы? — Ты снова разбиваешь мне сердце, — Накахара пытается не закатить глаза, глядя на ненатуральные страдания Осаму, — такая романтическая атмосфера пропадает зазря! — Думаю, я это переживу. — А ты подумал обо мне, безжалостное создание? — Если этого не переживешь ты, будет еще лучше. Несмотря на уже совершенную глупость — притащить сюда типа, который буквально является антонимом к умиротворению для Чуи — творить черт-те что и дальше не хочется. Накахара даже придумал для себя отмазку: этот вечер, очевидно, ему хотелось провести с предметом своей немеркнущей страсти, а не с ее хозяином, который, увы, идет в дополнение. — Я тебе нравлюсь, даже если ты не отдаешь себе в том отчета, — продолжает гнуть свою линию Дазай, повторяясь. — Давай, я сначала прострелю тебе ногу, а потом пырну ножом? — Накахара предлагает это с очаровательной улыбкой убийцы. — А потом мы с тобой поговорим на этот счет, если ты будешь в состоянии. — Думаешь, в состоянии аффекта я не пойму, что ты ко мне чувствуешь? — Ты и сейчас не очень-то в этом разбираешься. Их разговоры превращаются в нечто обыденное, словно обсуждение утренних новостей у женатой пары. Чуя почти уже не отрицает и не очень-то злится, но продолжает торговаться сам с собой. Мол, какой прок с этого Осаму? От него больше проблем и нервотрепки, чем смысла, особенно если держать его на близкой дистанции. И, ради бога, не напоминайте, насколько близко Накахара успел его подпустить. Это было ошибкой, как любят говорить в душещипательных мелодрамах. — Какой-то ты недобрый, — грустно вздыхает Дазай после короткой перепалки, в которой Чуя снова и снова упорно пытается доказать, что Осаму ему ни капельки несимпатичен. — Да ну? — Накахара всплескивает руками, даже не пытаясь, чтобы его удивление выглядело хоть чуточку натуральнее. И сам он не очень натуральный, давайте смотреть правде в глаза. Зато с каким упорством это отрицает! — Давай, я тебя накормлю и ты немножко подобреешь? — предлагает сделку Дазай, и Накахара весьма заинтересован. — Черт, а я уже и забыл, что мы в ресторан заезжали. — Ага, а еще в магазин за этой твоей дурацкой… — Заткнись, я имею полное право на вишневую колу, что бы ты там ни нудел. — Два литра! Да эта бутылка больше тебя! Вместо ответа Осаму заслуженно (вообще-то нет) получает пинок по голени, но даже так идет за стратегическими запасами еды, чтобы задобрить одно маленькое (ладно-ладно, компактное) чудовище. Чуя снова смотрит в небо, пытаясь сосредоточиться на космической глубине, наполненной звездами, но восприятие неминуемо возвращается к шуршащему в машине Дазаю. Непорядок, конечно, Накахара приехал сюда отвлечься от проблем, а не концентрироваться на них. Ага, и прихватил с собой самую настоящую катастрофу, как умно. — Тебе что? — интересуется Осаму где-то из-за спины, и Накахара не оборачивается принципиально. — А есть выбор? — он ведь и не интересовался у Дазая, что тот собирается брать в кафе. — Есть чиабатта с моцареллой и помидорами, а есть брускетты с пармезаном и телятиной. — Ты специально выучил меню, чтобы сейчас выделываться? Ужасно. — Эй, я пытаюсь произвести на тебя впечатление! Оцени мои старания! — Осаму возвращается с чем-то, аккуратно упакованным в пленку и узорчатую крафт-бумагу. — Я вообще-то еще не выбрал, — Чуя ворчит из чистого упрямства, на самом деле не зная, как тут определиться. — Зато это сделал я. Неужто откажешься есть это из упрямства? Накахара почти готов откусить Дазаю лицо, ибо любой бунт в такой ситуации неминуемо превратится в инфантильное поведение в духе «назло маме отморожу уши». То есть, Чую банально подловили. Какой отстой. — Я не забыл про колу, — пытается вернуть себе авторитет Накахара, чтобы хоть в чем-то пойти наперекор. Как уже говорилось, он жутко принципиальный! Вскоре он получает в загребущие лапки честно заслуженную своим ангельским терпением газировку, откровенно наслаждаясь чужим неодобрением. Вы посмотрите, как недовольна эта мумия. Ну разве не очаровательно? И чем меньше довольства на этом невыносимо (красивом) раздражающем лице, тем лучше себя чувствует Чуя. Потому что приятно быть причиной неудовольствия человека, который обычно доводит тебя до белого каления. — Не понимаю, в чем прелесть портить себе желудок подкрашенной водой с тонной сахара, — тот презрительно смотрит на бутылку в руках Чуи, будто одно ее присутствие оскорбляет его до глубины души. Ах да, Накахара же отказался выбирать себе что-либо из того пафосного ресторана, где просто дышать стоит дороже, чем ящик такой газировки из супермаркета. — Угощайся, — Чуя, сделав первый глоток и блаженно зажмурившись, протягивает колу Осаму. Они так же пили дорогущее вино из одной бутылки, а теперь, вот умора, «подкрашенную воду с тонной сахара». Дазай с видом, будто ему предлагают лизнуть живую жабу, берет в руки эту несчастную газировку, смотря на Накахару с нескрываемым осуждением. — Знаешь, мне, конечно, нравится с тобой целоваться, даже если это непрямой поцелуй, но… — Тогда сдайся, — Чуя безжалостно усмехается, — я с удовольствием посмотрю, как великий и ужасный Осаму Дазай отступает перед вишневой колой. Моей любимой, между прочим. Это почти обезоруживает. — Если ты все-таки согласишься со мной целоваться, — Дазай бросает в сторону Накахары лукавый взгляд, понимая, что нашел зацепку. — Это глупое требование, — Чуя складывает руки на груди, — ты что, пятилетка? — А ты не уходи от темы. Снова эта игра в кошки-мышки, кто кого на чем поймает. Но Накахаре слишком уж хочется развести Осаму на эту дурацкую газировку. Потому что это как будто бы спустит его на уровень ближе к Чуе? Немного со своего блистательного Олимпа дорогих небоскребов и непомерно высоких цен на все, включая само существование. Наивная иллюзия, ничего не скажешь, но Накахара даже самому себе не может объяснить, с чего это вдруг он так в нее вцепился. — Согласен, но если я пойму, что ты придуриваешься — вся эта кола окажется у тебя на голове, ясно? Како-ой он грозный, глядите-ка. — Договорились, — вот теперь улыбка Дазая становится по-настоящему чеширской. Газировка ему ожидаемо не нравится, а от колких пузырьков газа щиплет в носу. Ну и в чем здесь удовольствие? Осаму делает пару показательных глотков, после чего передает бутылку обратно довольному Чуе. — Проще просто ввести себе сахар внутривенно, чем пить эту дрянь, — высказывает свое мнение Дазай, — смотри, какие подвиги я тут ради тебя совершаю. — Да уж, геро-ой, — скептично тянет парень, закручивая крышку, — поздравляю, этот бой ты, пожалуй, выиграл. — Я всегда выигрываю, Чуя. — Ну конечно, — Накахара беспечно посмеивается, ставя бутылку на землю рядом с собой. — И? Ты ничего не забыл? Пришел требовать награды за свой героизм. Чуя не слишком-то рассчитывал, что Осаму действительно отступит перед какой-то газировкой, но оказался не очень готов с ним расплачиваться. То есть, напротив, готов настолько, что это его испугало, сильно сбив спесь. И оттого он молчит дольше, чем стоило — время его ответа истекает. — Не пытайся отвертеться, уговор есть уговор, — а Дазай вот очень доволен, что поймал парня на его собственную принципиальность, — я тут не молодею вообще-то. Накахара давит нервный смешок, пытаясь переключиться с воспоминаний о прошлых поцелуях на холодный рассудок и обещание, не доводить до безобразия на сей раз. — Куда тебе дальше, мумия. — У тебя не выйдет увильнуть, — хитро тянет Осаму, жестом поманив подойти к себе поближе, при том, что расстояния между ними едва ли на полшага. Еще ближе — только прижаться вплотную.  — А почему это я? — Чуя неконтролируемо краснеет, почти собираясь кусаться и шипеть в свою защиту. — Кто обещал, тот и целует, все честно. Как же Накахара его ненавидит. И эту его улыбку. И взгляд, пробирающий до костей — что самое обидное, дело уже давно не в опасении. А в том, что между ними за все это время успело произойти; и каждое событие будто натягивает невидимые веревки, верно привязывая их друг к другу. Для Дазая выбраться — сущая глупость, стоит только захотеть. А Чуя? Он предпочтет просто не впутываться. Всего полшага, Чуя. Он бы честно предпочел сто шагов назад, но Осаму знает, чем зацепить. Накахара порывисто прижимается, сгребая воротник Осаму в кулак — из-за разницы в росте получается неудобно — и тянет к себе. — Ненавижу тебя, — рычит он, прежде чем зло и стихийно целует. Не в первый раз, но у Чуи все еще не получается отстраниться сразу, как того требует его гордость. Да, он снова кусается, но не противится, когда Дазай углубляет поцелуй, обнимая за талию. Накахара непременно скривился от того, как, должно быть, по-киношному выглядит это со стороны. Но он, какая жалость, слишком занят тем, что доказывает Осаму, что он тут самый дикий и настойчивый. Кто-о бы спорил. Что бы там Чуя Дазаю раньше не наговорил, в итоге ни одна из его угроз не срабатывает, и все снова идет по замыслу Осаму. Накахара это понимает, но с тормозами у него плохо. Отстраняется, тяжело дыша и сверкая злым взглядом, который обещает Дазаю большие неприятности. Но они ни капли не пугают того, кто все это время сантиметр за сантиметром пробивался через стену отрицания Чуи. — Если ты и дальше будешь меня так ненавидеть, то мне может показаться, что это не так уж и плохо, — Осаму нежно гладит щеку Чуи, зная, как тот ломается от банальной нежности, — раз уж любить меня ты не хочешь. — Да кто вообще захочет? — Накахара по-змеиному шипит, но не отстраняется, все еще крепко держа за воротник и оставаясь преступно близко для того, кто не собирается продолжать. На этот раз он все-таки не выходит за рамки закона и снова целует Дазая, наговорив ему положенную порцию гадостей. В какой момент он оказывается лежащим на капоте не ясно, вот только опомниться успевает только тогда, когда рука Осаму касается его живота под кофтой. Что бы там ни было с ограничителями у Накахары, а притормозить им стоит. — Остановись. Прямо сейчас. Голос дрожит и приказ получается неубедительным, но для Осаму этого достаточно — он послушно отстраняется, испытующе смотря на Чую. Реальность того плывет, но он старательно собирает свою личность воедино, упираясь рукой в грудь все еще нависающего над ним Дазая. — Я не хочу. Не сейчас, не здесь. И вообще, — «никогда» сказать не получается и оттого Накахара снова злится, но на сей раз на себя. — Хорошо, Чуя, мне достаточно твоего слова, — Осаму отступает и подает руку, помогая подняться на ноги и Накахаре. — Но, знаешь, смотрелся ты просто сказочно. И он мечтательно улыбается, мгновенно теряя всю серьезность, с которой принял решение Накахары. Тот пытается окончательно прийти в себя, стряхивая остатки дурмана. Вокруг Дазая, что, какой-то особенный флер? Который отшибает мозги напрочь даже Чуе. На самом деле, только ему — и это сущее проклятие. Осаму ведет себя, будто ничего не случилось — прямо сейчас порции шуточек на эту (но только эту) тему можно от него не ожидать. Вау. Как великодушно. И какую потрясающую возможность потоптаться по гордости Накахары он упускает. И совершенно, обратите внимание, осознанно. Целоваться со сладким вишневым вкусом на губах ему понравилось. А вот Чуе теперь будет стыдно даже смотреть на эту треклятую газировку. — Ты все еще голодный? Ах да, точно. Они так и не поели, пока Накахара докапывался до Дазая с колой. Но в итоге это обернулось против него самого, и он почти сожалеет. Наверное. Лицо Осаму, которого будто приговорили, стоило многого! — Естественно. Удивительно, как я не отгрыз тебе лицо. — Ты пытался, — Осаму посмеивается, когда уворачивается от пинка, — держи чиабатту, только не ешь меня. — Нужен ты мне больно, — Чуя разворачивает обертку своего уже давно остывшего ужина, вгрызаясь в него так, будто тот лично повинен во всех его проблемах. — Хочешь попробовать мое? — добродушно предлагает Дазай, но его посылают в далекое путешествие. Потому что готовят в этом дурацком ресторане действительно очень хорошо, но это снова напоминает Накахаре о том, что Осаму та еще белоручка, когда дело касается бытовых вопросов. Ну то есть, это вообще нормально — ради перекуса переться в центр города по собирающимся к этому времени пробкам? Вот и Чуя так не думает. Что еще не слишком вписывается в рамки нормы (а что вообще туда в последнее время вписывается), так это сколько эмоций вызывает Дазай одним своим присутствием. Да и отсутствием, как выяснилось, тоже. Думается, что если поставить эту мумию в углу комнаты вместо какой-нибудь разлапистой монстеры и заклеить ему рот (сам замолчать он явно не в состоянии), то, даже стоя без движения, тот будет будить в Накахаре кучу противоречивых чувств и ужасно этим нервировать. Нет, из Федора однозначно более удачное домашнее растение. Порою думается, что Осаму с Чуей подобны материи и антиматерии: их притягивает, но, соприкасаясь, они уничтожают друг друга. По крайней мере, так это видится Накахаре, которому совсем не нравится свое беспокойное состояние с или без Дазая поблизости; привязанность к нему звучит как приговор. — О чем задумался? — назойливо врывается в мысли голос этой самой катастрофы, — неужто о судьбах мира? У тебя такое непростое выражение лица, ты бы себя видел. Раздражение, накатывающее волной, кажется уже родным чувством. И, знаете, наиболее желанным из всего спектра, который можно испытать рядом с Осаму. Потому что другие тревожные, и Чуе не нравятся, раздражение ощущается чем-то вроде безопасного ежедневного выбора. — Пока ты существуешь, ничего хорошего этот мир не ждет, — то ли язвит, то ли завуалированно говорит правду Накахара: может и не весь мир, но тот, который он знает — точно. — Мне польститься, что ты так высоко оцениваешь мои способности, или обидеться на то, каким мерзавцем ты меня считаешь? — и в голосе Дазая ни толики той самой гипотетической обиды. — Сделать одолжение для вселенной, — ну вот опять Чуя пытается тягаться с ним в остроумии вместо того, чтобы просто игнорировать. — Ты умудрился заподозрить меня в благотворительности? — Просто мечтаю вслух. Но вечер, плавно перетекающий в ночь, действительно получается хорошим, несмотря на экзистенциальный кризис, время от времени скребущийся изнутри. Потому что вся привязанность Накахары по-хорошему должна принадлежать его организации, и немного — друзьям. И если в собственной верности сомневаться по-прежнему не приходится, то вот с привязанностью дела обстоят совсем плохо. Осаму под конец оставляет Чуе немного личного пространства, чтобы тот мог еще немного полюбоваться звездным небом, к которому выбирается не так часто. Накахара с удовольствием остался бы еще подольше, но пора и честь знать. Перед тем, как он уже собирается сесть в машину, его со спины внезапно ловит совсем обнаглевший Дазай. — Ну и что бы это значило? — ворчит парень, не спеша вырываться и давать леща. — Обнимаю тебя, не видишь? — фыркает Осаму ему в макушку, — когда ты выглядишь так безопасно, трудно удержаться. «Безопасно». Когда это Чуя стал для него безопасным? — Тебе показалось, — пусть он это говорит, но все еще не пытается выпутаться, чувствуя себя странно. Он не хочет. У него в жизни случалось не так много объятий, но конкретно сейчас его…все устраивает? Более того, ему даже приятно и иррационально уютно в руках Дазая, и, упасите боги, хочется побыть так еще. Спокойно и в безопасности. — Ну давай, вечно недовольный ты мой, оттолкни меня, если тебе так не нравится. — Я не твой, ясно? Все еще не отстраняется и в какой-то момент смиряется, расслабившись и откинув голову на плечо Дазая. Мягкие каштановые волосы щекочут щеку, и, спасибо, Чуя не видит его лица, иначе сгорит от смущения прямо сейчас. А так это почти получается игнорировать. Как успел заметить Осаму, Накахара действительно слаб даже перед самыми банальными проявлениями ласки. — Будь по-твоему, совсем не мой, — легко соглашается Дазай, будто разговаривая с упертым ребенком. Какая же он все-таки зараза. Возмутительно не спросив разрешения, оставляет на шее Чуи первый легкий поцелуй, и, не встретив сопротивления, целует дальше. Пусть бинты на шее Осаму и выглядят по-дурацки, но Накахара на какое-то мгновение жалеет о том, что у него нету даже такой нелепой защиты от теплых и ласковых поцелуев, которым и желания-то противостоять не находится. По всему телу бегут мурашки, и не ясно, чего хочется больше: откреститься от собственных чувств или поддаться им. Очевидно, какой выбор делает Чуя, прерывисто вздохнув и зарывшись пальцами в волосы Дазая. Прикрывает глаза, мысленно обещая казнить себя за слабость. Руки на животе притягивают ближе, и Накахара снова теряется в близости, но на этот раз нежной и теплой, той самой, которой ему на самом деле не хватало больше всего. — Знаешь, — Дазай останавливается, когда Чуя почти теряет ощущение твердой земли под ногами, — я не хочу тебя отпускать. А Накахара не хочет, чтобы его отпускали, но упорно молчит об этом. — Останься сегодня со мной, — дыхание Осаму мягко ложится на его кожу, — я обещаю, что не стану тебя трогать. На это нестерпимо хочется согласиться, но Чую вроде как ждут дома. Он не может просто так взять и без предупреждения бросить Федора, все еще за него беспокоясь. Поддаваться собственному порыву кажется нечестным, и он наконец выпутывается из объятий, сожалея о том сильнее, чем стоило бы. — Не сегодня, мне нужно быть дома. Дазай не может сдержать разочарованного вздоха. — Твои подушка и одеяло не переживут измены с моей кроватью? — он пытается шутить, но делает это как-то безрадостно. Чуя же не может сказать, что у него дома временно живет знакомый, который нуждается в помощи, поскольку его недавно подстрелили. Звучит по-идиотски, на деле еще хуже. Поэтому ничего он Осаму не скажет. — Мне нужно немного личного пространства, знаешь ли, — открещивается от сомнительной перспективы говорить правду и банально сбегает в машину, делая вид, что приборная панель интересует его намного больше, чем усаживающийся рядом Дазай. Нельзя сказать, что всю дорогу они не разговаривают, но Накахара молчит, слушая как Осаму вслух рассуждает о том, почему смотреть на звезды — это взгляд в прошлое, и еще о чем-то на тему космоса. Чуя и не думал, что Дазая могут интересовать подобные вещи, но благодарен за то, что тот не дает неловкой тишине заполнить пространство. Ну, потому что вот Накахаре неловко, а у Осаму как всегда в голове черт ногу сломит. Они еще у Оды договорились, что мотоцикл к дому Чуи пригонит один из подчиненных Дазая, поэтому насчет этого парень не волнуется. У его подъезда они с Осаму меняются местами, точнее Накахара собирается домой, а Дазай — садится за руль. — Не передумаешь? — на прощание интересуется он, но снова получает отказ, — что ж, хорошо. Спокойной ночи, Чуя. Уснешь после него спокойно, конечно. Накахара пребывает в смятении, когда открывает двери в квартиру и пытается снять с себя это странное настроение вместе с верхней одеждой. — О, ты вернулся, — из кухни показывается сильно одомашнившийся Федор в свитере, который пожертвовал ему с барского плеча Чуя; рукава свитера оказались Достоевскому очевидно коротковатыми, и от того смотрится он забавно. — Ага, — Накахара разувается, неловко улыбаясь, — насыщенный выдался денек. — Я вижу. Отдыхай. Федор в обнимку с привычной электронной книгой привидением уплывает в комнату, думая, что Чуя собирается ужинать. Этот странный человек всегда такой: не любит привлекать внимание и старается не мешать, но предпочитает скорее находиться в компании, чем быть одному. Накахара моет руки и заглядывает на кухню, чтобы поставить чайник. Забавно, что он находит там две кружки остывшего чая: одну наполовину пустую и вторую нетронутую. В голову сразу приходит осознание — до этого Чуя возвращался примерно в одно и то же время, как-то отмазавшись от ночевок в поместье Озаки тем, что дома чувствует себя лучше. И Достоевский действительно ждал его к привычному часу, заварив чай для них обоих. На долю Накахары сегодня выпадает более чем достаточно странных чувств, с которыми он уже устал пытаться совладать. И если от чувств к Дазаю он пытается откреститься, то в случае с Федором Чуя позволяет себе ощутить благодарность, теплом расползающуюся внутри. Все-таки не быть одному не так уж и плохо.