Scene of the Crime

Удивительно, но несколько дней бок о бок с Дазаем протекают вполне себе мирно, никто никого не убивает и даже не калечит. Чуя более ли менее обживается на чужой территории и даже не испытывает по этому поводу никаких угрызений совести, мол, сам напросился. Заказывает доставкой на дом ящик колы и с наслаждением наблюдает выражение лица Осаму каждый раз, когда тот открывает холодильник и видит сие безобразие. Недавно вернувшийся домой Дазай, нашедший Накахару в состоянии одеяльного кокона на кухне, неприязненно морщится. — Ты специально занял половину холодильника этой дрянью? — Не преувеличивай, — смешливо фыркает Чуя, не отвлекаясь от игры на экране своего телефона, — это даже не одна десятая. Ему нравится его небольшая власть, позволяющая безнаказанно раздражать Осаму. — Ты уже ужинал? — Еще нет. Дазай понятливо разогревает еду на двоих, ведя себя как примерная жена. Этот-то! Примерная жена! Мало какой власть имущий во всей Йокогаме осмелится даже представить себе столь дивную картину, а Чуя сидит и ворчит на то, что его заставляют есть. — На дефиците калорий выздоравливать будешь очень долго, оно тебе нужно? — Дазай усаживается напротив и обольстительно улыбается. — Или это твой способ остаться со мной подольше? О-о, я так тронут! Но не стоит идти на такие жертвы. — Да кому ты нужен, — Накахара злобно фыркает, втягивая голову в одеяло, как черепаха в панцирь: только рыжая косматая макушка и видна. — Не знаю, — ехидно тянет Дазай, обхватывая свое чудище руками, — тебе? Ответом служит глухое неразборчивое ругательство и попытка нанести наглецу физический урон изнутри одеяла. Попытка провальная, но Чуе не очень хочется тратить свои силы на Осаму. Более того, если тот ведет себя будто примерная жена, то не будет ли его избиение считаться домашним насилием? — Тебе когда-нибудь надоест меня бесить? — интересуется Накахара, дождавшийся, пока от него отлипнут. — Тебе когда-нибудь надоест беситься с безобидных мелочей? — ласково улыбается Дазай, решивший, что поприставать к болеющему и оттого еще более противному Чуе можно и после ужина. Который обед и завтрак, потому что Осаму снова заставили работать. Бесчеловечно! Медленно соображающий парень подвисает на чужой улыбке, не иначе как из-за температуры, задумываясь, какой Дазай, все-таки, красивый. — Для того, чтобы воспринимать твои выходки со снисхождением, мне стоило родиться в ком-нибудь другом. В святом мученике, например, они и не такое терпели, — рыжий зевает, наблюдая, как Осаму ест, попутно решая вопросы вселенского масштаба в переписке с Куникидой. Дазай хмыкает, демонстрируя, что оценил чужую подколку. — Тебе тут моя секретарша привет передает, — он утомленно отключает экран смартфона, откладывая его в сторону. — Чем больше провожу с тобой времени, тем больше ему соболезную, — Чуя без энтузиазма смотрит на свою тарелку и не находит в себе желания по-человечески поужинать. — Думаю, в скором времени это ему придется тебе соболезновать, — лукаво тянет Осаму. — Ни за что, — Накахара демонстративно кривится. — А ты подумай, — мягко пытается найти подступ Дазай, — тебе вроде как комфортно здесь. У меня много места, тесно нам вдвоем точно не будет. Ах, ну да, раз они переспали, то теперь у них большая и светлая любовь, нужно каждый день держаться за ручки и жить всю жизнь, словно один медовый месяц. Ага, при таком раскладе до конца жизни конкретно Чуи и месяца ждать не придется. — Мне страшно представить, что ты сам себе понапридумывал после секса, но моей главной эротической фантазией все еще остается твое жестокое убийство, а не твоя же самодовольная физиономия на ежедневной основе. Накахара, конечно, не может отрицать, что полное отсутствие Дазая в его жизни теперь оную здорово портит, но… Он согласен видеть его чаще. Но не настолько. Чуя привык быть сам по себе в этом смысле. Даже если сейчас он готов сломя голову кинуться за этой дурацкой мумией в очередную неприятность. Даже если ему не жаль калечиться из-за глупых попыток встать на его защиту, как было с этим идиотским похищением. Осаму ничего не остается, как напомнить себе, что терпение в случае с Чуей — наивысшее благо. Делать что-то против его воли — получить десятикратное отторжение, и, покуда тот так отчаянно стремится сохранить свою самостоятельность, придется ждать. Мори Огай, кстати, тоже никуда не делся, несмотря на их вышедшие на новую ступень отношения. Досадно осознавать, что одно его слово способно положить конец если не всему, то многому. Интересно, нравится этому интригану чувство, что он связал лидера одной из конкурентных организаций по рукам и ногам? Стоит ли Чуя всех настоящих и будущих уступок, на которые Дазаю придется пойти ради сохранения отношений с Накахарой? Стоит, конечно. — Но если ради моего убиения тебе понадобится подобраться ко мне поближе, то двери моего дома всегда открыты, — со смешком выдыхает Осаму. — Приятно знать, — цыкает Чуя, прежде чем капитулировать перед ужином. — Я не хочу есть, пойду полежу. Сидеть вертикально очень утомительно. — Я к тебе присоединюсь, — многообещающе заявляет Дазай в спину уползающему парню. Было бы здорово иметь машину времени и найти Чую раньше, чем это сделал Мори. Найти и присвоить безоговорочно. Тот вяло переписывается с товарищами, отбиваясь от тысячи ноющих мемов от Тачихары. Ему-то больничный никто не даст, здоров как бык, вот и катается на нем дражайшее начальство. «Ты же знаешь, как я ненавижу болеть. С хрена ли тут завидовать?» «Ты же знаешь, как я ненавижу работать. Сверхурочно!» И снова ноет. «Хочешь, я сломаю тебе ноги? Тогда тебя не смогут гонять по поручениям.» С — сострадание. «Ну уж спасибо, я как-нибудь сам.» Сам, так сам. А ведь Чуя не против и душу отвести, и помощь ближнему оказать. Вот так все его добрые порывы и отправляются на свалку. — Спишь? — в темную комнату суется Дазай. — Неа, — Накахара зевает, — предлагаю Тачихаре ноги сломать. — А он отказывается? — иронично интересуется Осаму, устраиваясь под боком все еще завернутого в одеяло чудища. — Отказывается, — трагично вздыхает оное. — Неблагодарный какой. — И не говори. В итоге Чуя очень быстро устает от общения, сворачивая мессенджер. А потом и вовсе убирает телефон, отчего-то не решившись писать при Дазае Федору. Почему? Черт его разберет. Парень просто утыкается носом в шею Осаму, позволяя себя обнимать. Спокойствие захватывает сонное сознание; температурящий Накахара похож на печку — рядом с ним жарко. Осаму до сих пор не строил действительно близких отношений, заботиться о ком-то ему никогда особо не нравилось, но с Чуей оно само получается, без исполнения предписанного сценария. Это, знаете ли, довольно приятное чувство. С Накахарой сценарии толком и не попишешь, все-равно втиснется где-то между строк, перемешивая слова и перекраивая сюжет на свой лад. — Как ты себя чувствуешь? — Дазай аккуратно перебирает спутавшиеся волосы: расчесываться для болеющего тоже слишком энергозатратно. — Прекрасно, когда ты молчишь. Осаму уступает и, когда Чуя засыпает, тихо встает и уходит по своим делам, коротко поцеловав спящую катастрофу в макушку. Понять бы, чего хочется больше: чтобы Накахара скорее поправлялся или чтобы остался у Дазая подольше, даже если в таком состоянии. В норму, что характерно, Чуя приходит достаточно быстро. Что нас не убивает, как говорится. Осаму успевает здорово привыкнуть, когда одним вечером застает Накахару при полном параде: полностью собравшимся и, наконец-то, по-человечески расчесавшимся. Он примерно ждет Дазая, решив, что отписаться о своем уходе просто в сообщении будет как-то неблагодарно. — Уже? — уныло вздыхает Осаму, изображая из себя печального и всеми покинутого ребенка. — Куда уж дольше, я у тебя почти корни пустил, пока болел, — наслаждаясь собственным иммунитетом к чужой актерской игре, бодро отзывается парень, отыскивая в шкафу собственную верхнюю одежду. — Раз тебе так не терпится сбежать от меня, то стоит отдать его сейчас, — загадочно кивает себе Дазай, — подожди минутку. Чуя, заинтересовавшись, смирно ждет, пока Осаму откопает нечто у себя в комнате. Тот справляется достаточно быстро, судя по звуку, что-то уронив в спешке. — Держи. Дазай протягивает Накахаре нож — тот ведь просил себе что-то подходящее. Чуя аккуратно берет оружие в плотном чехле, вынимая его, чтобы оценить подарочек. — Неплохо, — хмыкает он, примериваясь к рукояти. Но его добродушие длится недолго: не бог весть как, но он узнает тот самый нож. Ладонь начинает непроизвольно ныть, хотя там кроме бледного шрама давным-давно ничего не осталось. — Ну ты и мудак, — Накахара даже восхищается, — ты отдал мне его, чтобы я им ткнул уже в тебя? Хочешь вернуть должок? Ну вот, он, все-таки, злится. Недовольно поджимает губы, обхватывая пальцами удобную рукоять. Славное оружие, на самом деле, чего не скажешь о его ублюдочном дарителе. Чуе казалось, что Осаму может быть нормальным? Как бы не так. — Если тебе так хочется, — тот, будто тут ничего такого, ласково улыбается и протягивает правую руку. — Я могу пользоваться обеими руками, но эта у меня ведущая. Подойдет? Накахара каким-то пустым взглядом несколько секунд смотрит на протянутую беззащитно раскрытую ладонь, прежде чем нервным движением вгоняет нож в чехол. — Иди нахуй, блядь, Дазай, — он убирает оружие к себе и дергано натягивает пальто. — Почему ты так зол? Я предлагаю вернуть мне часть причиненной тебе боли. Прости, ногой я сейчас пожертвовать не могу. Если Осаму хотел напомнить, что он ебанутый манипулятор — пожалуйста, у него прекрасно получилось. Даже столь сомнительный, с позволения сказать, подарок, можно было бы преподнести как отстойную, но шутку. Чуя бы даже оценил, честно. Но не так же, бля. — Если так хочется отстирывать свой ковер от крови, мог бы предложить съездить себе еще разок по лицу, — ругается Накахара, резко открывая дверь. — Спасибо за гостеприимство. И просто уходит, не забыв в лучших традициях хлопнуть дверью. Какой же мудак, Дазай Осаму, невыносимо. Пытаясь скинуть взвившееся напряжение, парень спускается по лестнице, проигнорировав лифт, и, когда добирается до первого этажа, получает уведомление на телефон: предложение подвезти Чую до дома или вызвать ему машину. Не потрудившись даже открыть сообщение в мессенджере, Накахара вслух еще разок посылает Осаму, прежде чем уйти, не поднимая голову. Интересно, его можно заметить из окна апартаментов Дазая? Не ебет. Дома, проветрившись и постояв очередь в магазине за сигаретами, Чуя появляется в более сносном расположении духа. В его квартире тихо и пахнет лекарствами. Федор внял просьбам и, видимо, исправно менял повязку. Ну что за славный человек? Не то, что некоторые. — Я дома, — без энтузиазма сообщает Накахара в пространство, через несколько секунд наблюдая явление Достоевского из темной комнаты. Пф, как черт из табакерки, только медлительный и спокойный. — С возвращением, — он молча наблюдает, как Чуя дергано раздевается. — Что-то случилось? — Да ничего нового, — тот тихо ругается, — просто вспомнил, что общаюсь с долбанутым придурком. «Общается», конечно. Хорошенькое у них общение, особенно то, что происходит в горизонтальной плоскости. Накахара достает нож и почти кладет его на тумбочку, но замечает заинтересованный взгляд Федора: что-то новенькое. — Держи, — парень отдает свой «трофей» Достоевскому, — напоминание о том, что мудаки остаются мудаками. Федор принимает оружие, вертя его в руках, прежде чем поднять взгляд: Чуя к тому моменту уходит раздраженно мыть руки. — Чаю? — флегматично интересуется он у открытой двери в ванную. — Будь добр. Привычная не слишком многословная беседа. Чай — как универсальный способ показать участие в условиях, когда душеспасительные беседы могут пойти к лешему. Достоевский достаточно часто пользовался этим простейшим способом проявления заботы; это неизменно приятный знак внимания, достаточно ненавязчивый и нейтральный. Как и весь Федор, собственно. — Прости, что оставил тебя одного надолго, — выдыхает Чуя, когда присоединяется к Достоевскому на кухне, — не хотелось валяться при тебе с температурой и соплями. — Лучше было переболеть вне дома? — флегматично уточняет Федор. — Печально, если я настолько тебя стесняю. — Не в этом дело, — Накахара мнется, — ты мне нисколько не мешаешь. Считай, что я поддался на чужие уговоры. — Завтра снова работа? — Достоевский не лезет в душу и легко переводит тему. — Угу, а то как они там без меня? — парень с наигранным самодовольством улыбается. — Стоит позаботиться о себе в первую очередь, — Федор ставит перед Чуей кружку с чаем, в который не забывает кинуть пару кубиков льда из морозилки, чтобы тот не обжегся. — За время, проведенное с тобой, я заметил, что ты постоянно тратишь себя на других людей. Настолько часто и не считая собственных сил, что временами тебе самому ничего не остается. Я признателен тебе за помощь, но порою даже мне больно смотреть на то, каким ты возвращаешься под вечер. И первое, чем ты интересуешься — мое самочувствие. Мой сон заботит тебя больше своего собственного, хотя из нас двоих именно ты встаешь ни свет ни заря, покуда я коротаю свое время в более чем комфортных условиях. Твоими стараниями. Накахара смотрит на потрескивающий в чашке лед, будто он способен дать подсказку о том, что стоит ответить на такие слова. Это правда, но то, что Чуя делает якобы для других людей, в не меньшей мере нужно ему самому. Чтобы чувствовать свой смысл, свою ценность. — Если я что-то делаю, значит, я могу это делать. Какой толк беречь себя попусту? Я знаю, что со мной ничего не случится. Даже если я сегодня разбит, завтра непременно очнусь с новыми силами. Достоевский вздыхает и прикрывает глаза, безмолвно соглашаясь, что, пожалуй, Накахару можно принять за прототип вечного двигателя. — Так или иначе, убедись, что полностью пришел в норму, прежде чем снова браться за работу. — Спасибо, со мной уже все хорошо. Вероятно, сказывается их соседство, но в Федоре находится куда больше эмоций и мыслей, чем казалось ранее. Все его реакции могут казаться бесцветными, а его вкрадчивый голос редко меняет тональность, но безэмоциональность — совсем не про него. Достоевский еще какое-то время возится с ножом, никак не реагируя на мстительное предложение Накахары нарезать им колбасу. Но даже оружие быстро ему надоедает, и он, потеряв всякий интерес, оставляет его на столике у дивана, где устраивается с книгой. Вот же червь, ей богу. И что на сей раз читает? Ах, ну да, снова мировая классика. Последний вечер своего больничного Чуя проводит с его тихим голосом, когда просит прочитать себе отрывок из романа. Федор легко соглашается, начиная с места, где остановился. Слушать его, как всегда, приятно, и через несколько глав Накахара так и засыпает, не написав никому из друзей или Дазаю. Ну его к черту. Рабочие будни начинаются как типичные рабочие будни. С опоздания и энергетика по пути как альтернативы завтраку. А все потому, что глаза не хотели открываться, а бренное тело — покидать теплую постель. Под утро даже Достоевский задремал, что никак не располагало к трудовым подвигам на благо человечества. В отличие от треклятого Дазая, Федор во сне свои конечности держал при себе, поэтому даже на одной кровати они с Чуей особо не соприкасались. То ли дело сонная энергия, которую испускает каждый спящий — так и хочется отдаться на милость силы тяготения подушки и одеяла. А нельзя. Озаки за время отсутствия своего любимого подчиненного успевает соорудить на его рабочем столе целую пизанскую башню из макулатуры. Макулатуры, с которой Накахаре необходимо сталось по меньшей мере ознакомиться, а в идеале еще и исполнить кое-какие поручения. — И вам доброе утро, — с кислой миной на лице приветствует Чуя фронт работ, понимая, что валяться в кровати вареным овощем было не так уж и плохо. — Что-то мне подсказывает, что твое утро не задалось, — ехидно комментирует подошедшая Кое и утешительно гладит Накахару по голове. — Как самочувствие? — Уже не очень, — честно признается тот, уходя из-под ласковой руки и падая в кресло. — Я кое-что раскидала по другим подчиненным, но деньки без тебя выдались жаркие, — Озаки хмыкает. — Полноценной замены тебе нет, и не думаю, что появится. — Приятно слышать, — Накахара оглядывает внушительную стопку папок со вселенской печалью. — Сколько тонн ответственности сейчас на мои плечах? — Об этом не переживай, я, в любом случае, подстрахую — не уронишь, — старшая сестрица беззаботно отмахивается, словно груз ее собственных обязанностей для нее — ничто. Иногда Чуя теряется в отношении Кое. Где заканчивается субординация и начинается ее искренняя забота? Ему хочется быть действительно полезным как для Озаки, так и для Мори. Но пока все сводится к тому, что его дорогое начальство постоянно попустительствует ему, словно ребенку. Не Накахаре, конечно, на это жаловаться, но. — Я буду не я, если не справлюсь самостоятельно, — в итоге Чуя выбирает самый безопасный вариант, не желая в очередной раз копаться в своей голове; безусловно, Кое значит для него очень многое, но ей он оставляет право относиться к самому себе как угодно. Он ожидает, что, закрыв тему, сестрица уйдет по своим делам, но она от чего-то не торопится его покидать. — Что-то еще? — интересуется Накахара, послушно потянувшись за первой пластиковой папкой офисно-синего цвета. Темная сторона Йокогамы, а работа все та же. — Мне просто интересно, — она внимательно всматривается в Чую, — чем Осаму Дазай смог заслужить твое прощение? Чуя морщится словно от килограмма лимонов. — Не уверен, что он его заслужил, — Накахара пробегается глазами по первой странице, но последние крохи рабочего настроя исчезают при упоминании дурацкого имени долбанной селедки. — Ты чувствуешь себя рядом с ним в безопасности? — без намека на недоверие спрашивает Озаки, демонстрируя лишь беспокойство о чьей-то буйной рыжей головушке. «Да» горечью жжет гортань, и Чуя проглатывает его, заставив себя промолчать. Вчера утром вроде бы чувствовал, а вот под вечер разыгрался очередной спектакль. — Я чувствую, что запутался, — неохотно признается Накахара, тяжело вздыхая. — Думаю, мир вздохнет с облегчением, если с неба упадет метеорит и зашибет его к чертовой матери. Но насчет себя… я не уверен. -О-ох, горе ты мое луковое, — эхом слышится вздох сестрицы, которая снова кладет руку на его голову. — Ты и сам неплохо разбираешься в людях, но Дазай из другого теста, чем прочие. Даже я не знаю, сколько масок он носит. — В любом случае, от меня он ничего не получит, кроме меня самого, — на сей раз Чуя подается навстречу прикосновению. — Организации нечего опасаться. — Чуя, ты уже очень и очень многое, — Озаки слабо дергает своего подопечного за непослушную прядь. — Я спрашиваю не потому, что опасаюсь его влияния на организацию, я лишь беспокоюсь о тебе. И черт не разберет той игры, которую ведет Мори, если смотрит на все сквозь пальцы, но я не могу гарантировать, что Дазай не лишится пары конечностей, если тебя обидит. Я не буду стоять в стороне. — Знаешь… — Чуя собирает слова в своей голове по кусочкам, — спасибо тебе, в общем. И порывисто обнимает Кое, не вставая со своего места, словно ребенок прижимаясь головой к ее животу. Он не помнит запаха матери, но запах Озаки узнает из тысячи, сколько бы она ни меняла парфюм. Действительно старшая сестра, плевать, что в них ни капли родственной крови. — Я всегда на твой стороне, — мягко обещает ему сестрица, — даже если ты поступаешь импульсивно. — И тихо посмеивается. Накахара смешно морщит нос и фыркает. — Какой есть, аналогов с другой прошивкой не выпускают. — Буду беречь такого, — ласково соглашается Кое, мягко отстраняясь. — И ты себя береги, а то за тобой не уследишь. Вот был, а вот у Дазая корни пустил, да еще и заболел. «Или по голове в темной подворотне получил, тоже из-за Дазая», — мысленно пополняет список собственных заслуг Чуя. — Ну тут я сам себе дурак, — разводит руками, мол, что поделать, — просто ему не повезло нянчиться со мной. Озаки выразительно глядит на Накахару, который под ее взглядом что-то бурчит и утыкается-таки в документы. — Я пойду, дел невпроворот, а ты следи за своим здоровьем. Если с тобой что приключится, у меня во всем виноват будет Осаму Дазай. — Пока в наших отношениях я веду счет по причинению физического ущерба, не переживай, — с деланой бодростью прощается Чуя, после чего растекается всем существом по спинке кресла. Почему его так взбесило предложение Дазая расквитаться с ним за одну из оставленных ран? Стоит только подумать об их последнем премилом разговоре, как внутри поднимает голову злость. Потому что это не принесет Чуе никакого удовлетворения? Потому что Осаму настолько плевать на его собственное состояние? Кто б пояснил. Но нынче на Дазае так или иначе временно красуется статус «пошел он нахуй», и Накахара не хочет иметь с ним ничего общего. Может, позже, когда он остынет, станет ясно, кто из них двоих настоящий идиот.