Ударь меня нежно

Гарри не врал подруге, этим летом он и правда озаботился самообразованием в той деликатной теме, которую мальчикам должны объяснять отцы или старшие братья. Не врал, но – недоговаривал. Всё было сложнее — да ведь и проблемы у него посерьёзнее, чем интересные сны и странные желания. Волдеморт, в конце концов, никуда не делся, и вина за смерть Сириуса грызла так, что выть хотелось, и пророчество висело над ним дамокловым мечом, не давая ни на мгновение забыть, что Гарри Поттеру суждено либо умереть, либо стать убийцей. А ещё, вспоминая бой в Отделе Тайн и схватку с Волдемортом, Гарри спрашивал себя: от кого на самом деле его охраняют сквибка миссис Фигг, бессовестный и трусливый воришка Флетчер, неопытный аврор Тонкс? Абсолютно ясно, что в случае реальной опасности любой из этих «охранников» станет лишь ещё одной жертвой. Тогда зачем они здесь? Может, чтобы следить за ним, Гарри Поттером — именно следить, а не охранять? А зачем? Чтобы он, как любят говорить взрослые, «не натворил глупостей»? Но каких именно «глупостей» от него ждут? Что он вообще может, пока заперт у Дурслей на Тисовой? Всерьёз задумавшись над последним вопросом, Гарри очень быстро задал себе следующий: а почему он всегда считал, что ничего не может? У него есть мантия-невидимка, волшебная палочка и метла, это раз. Это значит, что он далеко не так сильно ограничен в перемещениях, как привык считать. Кто помешает ускользнуть на «Молнии», или вызвать «Ночного рыцаря», или банально сесть на самый обычный автобус или поезд до Лондона? У него есть тётка – вредная, ворчливая, ненавидящая волшебство, но, как выяснилось прошлым летом, кое-что знающая о волшебном мире и его опасностях. До сих пор не вышвырнувшая его из дома и запретившая это сделать дяде Вернону. Больше всего на свете озабоченная тем, что скажут о ней соседи. Кто мешает в чём-то ей пригрозить, хотя бы тем же неодобрением соседей, в чём-то улестить, помочь, попросить совета, ведь советовать она любит даже больше, чем собирать сплетни? Да, пришлось бы выслушать немало гадостей, но, возможно, в итоге они сумеют договориться до чего-то, что устроит обоих? И наконец, весь маггловский мир, все достижения технического прогресса! Волшебники так часто подчёркивают, что магглы ничтожны и неполноценны без магии, так часто даже «магглолюбцы» жалеют их или, как Артур Уизли, восхищаются в стиле «надо же, даже не верится!» На самом деле это отношение до ужаса прилипчиво, даже умница Гермиона как-то сказала о собственных родителях: «Они всего лишь магглы, они не поймут». А много ли понимают волшебники в телефонах, самолётах, метро или кино? А много ли понимает в маггловском мире Гарри Поттер после пяти лет в Хогвартсе? Он сам отказывается от целого мира со всеми его возможностями, от мира, в котором тот же Малфой или любой другой чистокровный сноб может, конечно, устроить террор, но наверняка будет выглядеть сбежавшим из психушки дурачком, попытавшись добиться чего-то без магии. – Гарри Поттер, ты идиот, – озвучил Гарри неизбежный вывод. А так как размышлял он, конечно же, не в тишине и покое собственной комнаты, а подстригая живую изгородь, то тут же услышал и ответ от проходившей мимо тётки: – Только понял, мальчишка? Поздновато же у тебя мозги включились. Ещё прошлым летом Гарри на такое огрызнулся бы, а сейчас вдруг стало интересно: что вообще тётка имеет в виду? Неужели то же самое, что и он? Вот это был бы номер! – Ой, тётя, вы-то мне и нужны! – преувеличенно бодро отозвался он. – Я тут скоро доделаю, можно будет с вами посоветоваться? Тётка поджала губы, явно не зная, как реагировать. – Пожалуйста, это очень важно, – добавил Гарри. – Это такое, о чём я не хочу говорить с… ну, вы понимаете, с нашими. – Как доделаешь, полей газон и приходи в кухню, я буду там. Поможешь с уборкой и заодно расскажешь, что ты такого надумал, – тётя согласилась неохотно, но ведь согласилась! Чёрт, а он понятия не имеет, даже как начать разговор! Разве что вывалить все свои сомнения подряд? Но говорить о волшебстве и волшебниках тётя Петунья точно не захочет, это только настроение ей портить, а тёткино испорченное настроение отзовётся лишними проблемами у самого Гарри. «Значит, я поговорю с ней о маггловском мире», – решительно сказал себе Гарри и активней защёлкал ножницами. Пока он достриг кусты и полил газон, в голове сложился если не план разговора – по правде говоря, планировать что-либо, имея дело с Дурслями, казалось глупым, – то хотя бы примерный список вопросов. Ну… тех, которые можно задать, не рискуя напороться на отповедь о «ненормальных уродах». И начал Гарри с самого, на его взгляд, беспроигрышного: – Тётя, прошлым летом, после того случая, вы ведь водили Дадли к психологу. Как считаете, он сможет немного вправить мозги мне? Немая сцена. Гарри с удовольствием полюбовался на поднимающиеся всё выше и выше тёткины выщипанные брови, на округляющийся в изумлении рот и объяснил ровно в тот момент, когда тётка начала шарить позади себя рукой в поисках стула. – Понимаете, перед каникулами произошло кое-что плохое. Очень плохое. Мне кажется, я схожу с ума каждый раз, когда вспоминаю об этом. – «Прости, Сириус, но это почти правда…» – А ещё я узнал, что Дамб… э-э-э, ну, наш директор… все эти годы скрывал от меня кое-что очень важное. И это здорово злит! А от злости я могу просто случайно сделать что-то, ну, вы понимаете — ненормальное. А я совсем не хочу доставлять вам ещё больше проблем! – Куда уж больше, – проворчала тётка, всё-таки отыскав стул и усевшись, вернее, упав на него. – Вернон не станет платить за психолога для тебя, хотя я согласна, что тебе это не повредит… Гарри. Ещё прошлым летом он решил бы, что это всего лишь очередное оскорбление. Сейчас же будто Распределяющая Шляпа скрипуче засмеялась в голове: «И всё же я утверждаю, мальчик, что в Слизерине ты был бы на своём месте». – Я правильно понял, тётя — вы мне поможете, если я сам заплачу? В конце концов, не слепые же Дурсли и не тупые! Это перед первым курсом Гарри думал, глядя на горы золота в своём сейфе, что Дурсли ограбят его, если узнают. Во-первых, кто ж им даст. А во-вторых — за пять лет они не выделили племяннику ни пенса на школьные покупки, но ведь на какие-то деньги он все эти годы собирался в Хогвартс. Выводы очевидны, правда? Да, скажи кто прошлым летом, что он вступит в тайный сговор с собственной тёткой, Гарри лишь рассмеялся бы! Но всего через два дня после этого судьбоносного разговора Петунья Дурсль представляла психологу своего племянника, «трудного подростка, который наконец-то решил взяться за ум». А за пару следующих недель Гарри с изумлением осознал столько важных вещей, что даже самому не верилось. Что он может говорить о своей жизни, обходя при этом волшебство, но верно передавая суть проблемы. Что он зависим от чужого одобрения, склонен брать на себя вину за плохие последствия чужих решений и вот уже пять лет живёт с навязанным чувством ответственности за тех, кто может и должен отвечать за себя сам. Что посвятить жизнь мести – самая дурацкая идея из всех дурацких идей на свете. Что люди смертны, и он может это принять. Что, несмотря на годы пренебрежения, ему до сих пор по-детски хочется наладить отношения с Дурслями – нормальные отношения, какие должны быть в нормальной семье! — и вся его агрессия к ним рождается из сожаления о том, что это невозможно. А почему «невозможно», если по-настоящему никто и не пытался? Иногда казалось, что ещё немного, и у него мозги вскипят. Тогда он брал тайм-аут и проводил время в городской библиотеке, листая глупые журналы для подростков со статьями вроде «Что делать, если красивая девочка не обращает на меня внимания» или «если я оказался геем», или «если родители не дают карманных денег». Занимательное оказалось чтение и в какой-то мере тоже полезное. Возможно, именно из-за этих статеек Гарри однажды проговорился, определяя «главную проблему» очередного сеанса у психолога: – Я думаю, что мне нравится одна девочка, и не знаю, что делать с другой, которой нравлюсь я. А ещё иногда мне снится третья, и в этих снах всё так офигенно, что я вообще не знаю, как смогу заговорить с ней после каникул и не сгореть от стыда. И подумать только, что он услышал в ответ! – Вот теперь, Гарри, ваш прогресс очевиден. Когда после проблем спасения мира мальчик начинает волноваться о девочках, это, знаете ли, очень обнадёживает. Нет, об этом Гарри точно никогда не расскажет Гермионе, как и о том, почему вдруг увлёкся книгами по психологии. А вот о снах, в которых он аккуратно и бережно расстёгивает пуговки на её блузке… О внезапном желании экспериментов – вот что, к примеру, будет, если сначала чем-то озадачить Гермиону, а потом поцеловать? А если сначала поцеловать, а потом озадачить? А если предложить сходить вместе в ванную старост? А если не просто предложить, а подробно, шаг за шагом описать, чем именно он хочет там с ней заняться? Хотя за пять лет они здорово друг друга изучили, он совершенно не представляет реакции Гермионы на все эти ситуации. А раз не представляет – может фантазировать, вот только простыни поутру после этих фантазий приходится по-тихому нести в стиральную машинку. А главное, что в своём отношении к Гермионе, Джинни, Чжоу он разобрался сам. Это вообще было самым ценным и больше всего ему нравилось в занятиях с психологом, хотя Гарри решительно не понимал, как такой подход мог сработать с Дадли: «Я не даю готовые ответы, я учу искать ответы самостоятельно». Но ведь сработало же! Если подумать, этим летом кузен стал как-то… терпимее, что ли? Не таким агрессивным? Хотя ещё год назад Гарри решил бы, что Большой Дэ просто боится его и потому избегает. Или что дементоры отъели всё-таки от него нехилый такой кусок, как раз и отвечающий за агрессию. Но нет, в семье Дурслей и вправду что-то изменилось – неуловимо, почти неощутимо; а после разговора Гарри с тётей Петуньей снова изменилось, и весь остаток лета продолжало меняться. Когда он вдруг заспорил с тётей о том, как лучше обрезать розы, и в запале сослался на профессора Спраут. Когда попросил у Дадли почитать учебники «из нормальной школы», а на ехидный вопрос дяди, зачем ему это, честно ответил: «Не хочу быть неучем рядом с девушкой, которая мне нравится». Когда в ответ на дядино «помой машину, мальчишка» спокойно ответил: «Я должен сегодня книги сдать в библиотеку, вернусь – помою», – а дядя лишь кивнул в ответ. Все это было похоже на чудо. На маленькие чудеса вроде «репаро» или «экскуро», незаметные, если не знать, как обстояло дело до них. И, если честно, было большим облегчением понять однажды, что он может, засыпая, думать не о смерти Сириуса, а о том, почему Гермиона в его снах всегда такая сердитая, словно её силой оторвали от подготовки к экзаменам. И почему его так это заводит. Хотя, конечно, оторвать Гермиону от занятий – это настоящий вызов. Но этот вызов точно нравился Гарри Поттеру. Намного больше нравился, чем маячившая где-то впереди перспектива сражения с Волдемортом, чем туманные намёки и неискренние извинения Дамблдора, чем жажда всеобщего одобрения и желание быть для всех правильным и оправдывать возложенные на него всей Магической Британией ожидания. От таких желаний вообще нужно срочно избавляться. Лучше он будет желать секса с красивой девушкой, как любой нормальный парень. И он обязательно расскажет Гермионе, что больше не хочет кому-то что-то доказывать, совсем не хочет следить за Малфоем, и о том, почему в Косом переулке он долго искал подходящий подарок на Рождество для тёти Петуньи… И предложит подумать вместе, как ему поступить со своей ненужной славой и навязанными обязательствами. Ну… если выживет после того, как признается в желании снять с неё трусики.