Затяни петлю на шее покрепче

      Умирать было не страшно.       Его учили, что шиноби не должен бояться смерти — ни своей, ни чужой. Кисаме жил и рос с этой истиной в сердце, готовый убивать всех, кого необходимо, и погибнуть самому, если того потребуют обстоятельства.       С годами жизнь превратилась в игру, главной целью которой было не сойти с ума от тревожных воспоминаний и боли. Условия были просты: шиноби не должен иметь привязанностей и сожалеть о том, что совершил, если он успешно выполнил своё задание.       Шиноби — это просто горстка несчастных глупцов, которых заставляли слепо верить в честность родного скрытого селения, его каге и даймё своей страны.       Шиноби — это те, у кого никогда не было выбора.       Умирать боялось тело, но не душа. Тело боялось по-животному, боялось из-за инстинктов, но Кисаме, как настоящий ниндзя, умел подавлять в себе любые чувства.       Кисаме всегда считал себя монстром, видел, ровно как и многие другие, в облике своём зверя. Только Итачи и когда-то очень давно — так давно, что казалось, словно то было в позабытом лихорадочном сне — Миру дали ему понять: под его прочной и толстой кожей была сокрыта душа — человеческая.       Много раз он слышал из уст уставших от жизни людей, что они не боятся смерти. Они не были глупцами или чересчур храбрыми, нет. Они просто устали. И когда Кисаме, с острой улыбкой раскручивая кунай на длинном пальце, в шутку предлагал отдохнуть от земных хлопот, те с потеплевшими глазами отвечали: мол, с радостью бы, но есть те, кто будет плакать по ним. Признавались, понизив голос, что, когда они были на грани смерти, думали о тех, кто их любит. Как будет им больно. О себе вспоминали потом, в самую последнюю очередь, когда инстинкт самосохранения или резкая боль становились ярче образов близких людей. Надо же, думал Кисаме, идеальные шиноби перед ним. Потому что забывали о себе в минуту опасности. Идеальные шиноби, не боящиеся смерти, которых Кисаме не понимал. Одно дело — цепляться за жизнь, потому что тебе приказали вернуться живым, потому что ты ещё не выполнил задание. Это ясно, как божий день. Но совсем другое дело — цепляться за жизнь, потому что тебя кто-то любит?..       После разговора с ними Кисаме, не без толики сентиментальности, думал о том, что хотел бы, пожалуй, познать это чувство у порога своей смерти. И когда пришло его время, когда наступила его последняя битва, то с горькой усмешкой он понял, что, видимо, он не был создан для этого мира в качестве человека. Потому что с первых до последних дней он оставался шиноби.       Монстром.       Потому что у него никого не осталось. Ни-ко-го.       Когда погибли почти все члены организации, о них скорбел Лидер. Но даже Пейна больше не было. Даже Конан. Даже, чёрт возьми, Самехада его предала. Кто вспомнит о Кисаме, когда он уйдёт?..       Никого у него не осталось. Можно подумать, словно у тебя кто-то был, не смеши самого себя, Кисаме. Осталось только смутное ощущение принадлежности к Акацки — организации, которая приняла его таким, какой он есть, не вынуждая делать то, чего ему не хотелось. Даже от задания мог отказаться, Лидер старался прислушиваться к своим коллегам. Но Кисаме никогда не отказывался. В Акацки он встретил таких же монстров, как он сам, и никто не смотрел на него со страхом или презрением. Забавно, что среди преступников он нашёл понимание, уважение и даже дружбу.       Акацки — это свора опасных бродяг. И за честь этих павших, никому не нужных монстров, за честь своего первого и единственного друга он готов был сейчас отдать жизнь — последнее, что у него ещё не отобрал этот мир.       Он бы никогда не сказал об этом вслух и даже бы не подумал перед сном. Но человек раскрывается перед лицом смерти, верно, Итачи-сан?       У Кисаме никого не осталось. Кроме задания — сохранить и доставить полученную информацию. Настоящие шиноби в первую очередь думают о своей миссии, в последнюю очередь — о себе.       Человек раскрывается перед смертью, верно, Итачи-сан? Душа сильнее плоти; из погребённого тела в земле прорастут цветы, а гордость, имя и честь останутся, превратятся в искорку, что станет пламенем в чьих-то сердцах.       Так, по крайней мере, хотелось думать. Так, по крайней мере, в каком-то давно забытом лихорадочном сне ему кто-то шептал, истекая кровью.       В это, по крайней мере, хотелось верить.       Умирать было совсем не страшно. Умирать было… больно.       Кисаме закусил до крови губу, чувствуя, как в плоть впивались острые зубы призванной акулы. От тела отрывали куски, и это больно, господи, это было чертовски, невыносимо больно!.. Тело горело от кровоточащих, опасных ран, вода становилась красной и горькой, и внутри, там, между рёбер, метался и кричал несгибаемый дух, а сердце сходило с ума от боли, билось от бешеного страха — будь прокляты эти инстинкты самосохранения.       Но вместе с этим, там, где-то внутри, под кожей, у самой грудной клетки, была спокойна душа. Кисаме сделал всё правильно. Он сохранил секреты Акацки, принёс себя в жертву ради выполнения миссии. Ради тех, кто погиб, как шиноби, ради тех, кто не видел в нём монстра.       Ради себя, в конце концов.       В кои-то веки он нашёл правду. Она, оказывается, была так рядом — в нём самом.       И на пороге смерти он понял, что он — человек. Кисаме всю свою жизнь захлёбывался во лжи, и, заглянув смерти в глаза, наконец увидел в них истину, к которой всегда стремился. Оставалось только надеяться, что информация, добытая им, как-то поможет, пускай и плевать он хотел на весь этот мир, в котором уже не будет его самого. Пусть горит в адском пламени — как жаль, что Кисаме не сможет приложить к этому руку.       Хотелось рыдать от боли, кричать так, чтобы голос его пронзил небо. Но Кисаме молчал, прокусывая губу и чувствуя, как органы выскальзывали из его живота. Оставалось чуть-чуть, потерпи, скоро всё закончится. Не нужно тешить себя надеждами, что встретишься на той стороне с Итачи, Миру или даже матерью. Хватило сполна и того, что он наконец встретился с самим собой.       Эти мгновения были омерзительно долгими, и потому Кисаме передал остатки чакры акуле, чтобы та закончила своё дело как можно скорее.

***

      Кисаме открыл глаза.