Эби уже три дня наблюдает за жизнью почивших ведьм школы Робишо и чувствует, как внутри розами распускается горькая, удушающая вина. Чувствует, как полнится грудина этим чувством, рискуя разойтись - раскрыться клумбой с кровавым удобрением.
Жизнь каждой из них перестает быть чужой. Личность каждой из умерших ведьм становится знакомой, близкой, небезразличной. С каждой просмотренной картиной Эби понимает, что убила не незнакомок — убила кого-то близкого и почти родного.
Она по полчаса рыдает, забившись под одеяло, оплакивая каждую из них, мысленно повторяет заклинание «Темпус Инфинитум» и просит у призраков прощения. Именно потому узнает о жизни каждой ведьмы снова и снова, с садистским удовольствием потроша собственную душу. В надежде, что когда-нибудь эта вина и сожаление выскребут из нее болезненные чувства к Майклу.
Когда биография каждой жившей ведьм знакома в мельчайших деталях, Эби чувствует себя опустошенной. Магия поддается охотнее, словно удовлетворенная ее апатией и признанием вины, ластится к рукам, как приученная к ласке кошка. Одним из вечеров Хобс задается вопросом, как повернется ее жизнь, если она вдруг решится вернуться в прошлое и убить Лэнгдона в детстве. Пытается найти оправдание и повод, чтобы сделать это или не сделать, но дар молчит, хоть и давно прирученный бесконечным подглядыванием в прошлое.
Ты никогда не сделаешь этого — истинная причина молчания силы.
Она никогда не сможет зачитать заклинание вслух. Никогда не осмелится выполнить миссию Мэллори, которую теперь знает от и до. Майкл сидит глубоко под ребрами, рядом с расцветающими розами вины, и настойчиво царапает сердце: «я все еще здесь, не забывай».
Эби плохо спит, мало ест и, хотя работа с пошивом выходит у нее хорошо, Элис через месяц отправляет ее к местному лекарю душ почти насильно.
«Нам не нужно, чтобы своей депрессией ты довела себя до суицида», — старшая швея неумолима, не поддается убеждениям, что все в порядке, и сверлит Эбигейл выжидающим взглядом вплоть до момента, пока та не встает из-за швейной машинки, убираясь прочь.
Боуденом оказывается изумительно красивый мужчина с угольно-черными волосами, выразительными чертами лица и пронзительно голубыми глазами, выдающими откровенно пошлые взгляды. Сэмюэль Боуден больше похож на секс-символа павшего мира или скупщика душ, и совсем не тянет со своим чарующим баритоном на психотерапевта. Хобс настороженно рассматривает расслабленно сидящего напротив мужчину и гадает, как часто он пользовался своей красотой, чтобы сблизиться с пациентами. По примеру матери и ее многочисленных коллег, часто ошивающихся у них дома, Эби знает, как много тараканов и больных наклонностей в голове каждого психотерапевта, а потому не торопится покупаться на его профессию, как и не ведется на его заманчивую внешность.
— Итак, Эби, расскажи о своих проблемах, — Сэм щурит в ее сторону небесного цвета глаза в обрамлении черных ресниц и обаятельно улыбается.
Хобс к очевидному обольщению остается равнодушна. Как бы не был хорош собой мужчина, чувства к Майклу, пусть болезненные и выжигающие, были намного сильнее.
— Бессонница, плохой аппетит, упадок сил.
Сэм вглядывается в нее внимательнее, поджимает губы и задает следующий «стандартный» вопрос:
— Скажи, тебе комфортно в Святилище? Есть что-то, что тебя беспокоит?
— Помимо очевидно наступившего конца света и прорвы проблем, как следствие этих событий? Нет, не думаю, — Эби нервно усмехается, прямо глядя в глаза мужчины, но не может прекратить растирать пальцы рук.
Боуден ловит этот жест со снисходительной улыбкой, размашисто записывает что-то в блокнот с нежно-голубой бумагой и чарующе улыбается ей в напряженное лицо. Делает пометки на бумаге, наверняка записывая ее главные проблемы, выразительно выгибает брови, выдавая то ли удивление, то ли насмешливый интерес.
— Как тебе работается на новом месте?
— Не плохо. Шитье не доставляет проблем, — Эби отмахивается от темы, ясно давая понять, что выбранная работа не может являться источником ее волнений.
Она отвечает на вопросы почти механически, пытаясь понять, зачем вообще сюда пришла. Почему даже не попыталась избежать этой беседы, по обыкновению самостоятельно пережевав все свои кризисы в голове. Она делала так еще со школы, когда последний раз бывала у психолога после смерти Мэри-Лу, и с тех пор отчаянно и настойчиво игнорировала возможную помощь мозгоправов.
— Что насчет общества? Не возникает желания сбежать от «элиты» нового мира?
— Они, хотя бы, не плохо воспитаны и создают хоть какую-то видимость уважения друг к другу. В прошлом обществе и такое было редкостью, — Хобс усмехается, находя вопрос абсурдным — с чего бы ей не любить местное общество, если никого из них она знать не знает, упорно игнорируя совместные ужины; и не особо торопится знакомиться с товарками в швейном отделе.
— А что насчет твоих отношений с Майклом?
Эби вздрагивает под цепким взглядом доктора, неуверенно ведет глазами по комнате в светлых тонах и пытается подобрать слова. Вопрос прозвучал на пару тем раньше, чем Эби ожидала и была готова это обсудить.
— Каждый из прибывших с аванпостов, так или иначе, пошел на определенные жертвы, — Боуден с удовольствием следит, как бледнеет Хобс от его слов и продолжает, словно зачитывая приговор. — Что именно тебе пришлось сделать, чтобы оказаться здесь?
Она упрямо молчит, отсчитывает секунды и пытается понять, стоит ли ей вываливать все то, что сверлит ей голову. Стоит ли доверить это кому-то еще, рискуя прогадать и продать свою душу за бесценок.
— Пришлось пойти на убийство.
Эби не вдается в подробности, но решается приоткрыть завесу тайны. Она уже в курсе, что из первого и второго аванпостов люди приходили с руками по локоть в крови. Буквально. И каждый из живущих в Святилище об этом был в курсе. Не осуждал, по крайней мере в открытую. Так что открывать секрет было не страшно. Страшнее было вдаваться в подробности. Открывать, что именно, как и зачем. Что не столько ради выживания, сколь ради Лэнгдона. Ей казалось, что ее жертва, принесенная в дань абсурдному очарованию, была смехотворной. Грязной. Достойной осуждения.
— Что ты испытывала, отнимания жизнь?
— Я не могу сказать, что испытывала что-то особенное. Мне казалось, я действую, как робот или кукла. Я, конечно, в курсе, что в подобных ситуациях людям свойственно перекладывать ответственность на кого-то другого. На помутнение, еще какую-нибудь блуду, — Хобс запинается, тяжело вздыхает, силясь собраться с мыслями. — Но понимаете, сам поступок действительно был совершен машинально. Я не делала этого случайно, в состоянии аффекта или еще чего-то. Я готовилась к этому, обдумывала, как сделать это лучше всего. В кульминационный момент я старалась не думать, насколько чудовищный поступок совершаю. Проще было не ковыряться в собственной голове в тот момент, чем найти самой себе оправдание. Потому что оправданий, по сути, и не было.
Эби замолкает, сверля уставшим взглядом пол. Мысли путались, срываясь с языка невнятным сумбуром. Она хотела сказать что-то, очень важное во всей этой истории, но никак не могла сформулировать это «важное». Не могла этого даже осознать до конца.
— Я не жалела о том, что сделала. Кажется, не жалею и сейчас. Это-то, наверное, и плохо. Но мне жаль погибших от моей руки, как людей. Я не испытываю ни радости, ни гордости от того, что совершила. Если бы могла, я бы поступила иначе. Мысль, что я могла поступить иначе, отстояв свои интересы, но и не навредив этим людям, рвет меня на части, — она усмехается, впервые за свою исповедь поднимая на Боудена взгляд. Мужчина смотрит на нее с интересом и кривая усмешка на его губах до боли похожа на осуждение. — Травит каждую минуту, не дает спать. Что, если я могла обойтись меньшими жертвами? Что, если бы я могла не убивать их?
Сэм крутит ручку в руках и разглядывает Эби так внимательно, что Хобс не удивилась бы, услышав от него оценку ее личности и всем ее поступкам в конце этого тягостного молчания. Ей хотелось крикнуть на него, добиться хоть какой-то реакции. Услышать обвинение или оправдание от кого-то еще, кроме своего внутреннего «Я». Тишина затягивалась и давила на нервы.
— Ты копаешься в этом, чтобы казаться самой себе лучше, чем ты есть на самом деле?
От вопроса мужчины глаза у Хобс сами собой расширяются. Это сто процентов был тот вопрос, которого никогда бы не задал хороший психотерапевт.
— Ты сделала то, что ты сделала. Ни больше, ни меньше. Так зачем ты мучаешь себя этими вопросоми, если, как сама говоришь, не чувствуешь за собой вины? — Боуден склоняет голову к плечу, совершенно нагло улыбаясь.
Эби давит в себе предательскую дрожь, зарождавшуюся, казалось, в самой душе.
— Мне лучше пойти, — она неловко поднимается из глубокого мягкого кресла, стараясь не смотреть на мужчину. В глазах пекло и она чувствовала, как собирается предательская влага в уголках глаз.
— Ты, конечно, можешь бежать от самой себя сколько угодно. Можешь примерять шкурку оступившейся праведницы, — Сэм продолжает говорить, даже когда Эби оказывается за его спиной, направляясь к двери. — Но какой в этом смысл?
Эби против воли замирает у самого выхода, до побелевших костяшек вцепившись в круглую прохладную ручку. Уязвленное себялюбие кричало бежать, бежать до того, как намечающиеся слова прозвучат и коснуться ее ушей. Но что-то еще, странная, доселе неизвестная ей часть ее личности приковывала к месту, вынуждая слушать. Узнавать о себе то, что она так старательно пыталась скрыть от самой себя.
— Если бы ты действительно была способна поступить иначе, ты бы не размышляла об этом. Ты бы просто об этом знала, — Боуден поворачивает только голову в ее сторону, продолжая нагло улыбаться, расслабленно откинувшись в кресле. — Праведность и святость, Эби, проявляется не в сомнениях. Эти качества либо есть, либо их нет. Если ты сомневаешься, значит ответ, вероятнее всего - нет. Их у тебя нет.
Хобс захлопывает за собой дверь с такой силой, что откуда-то сверху сыпется штукатурка. Внутри клокочет странная, перекрывающая глаза ярость. Ей хотелось что-нибудь сломать. Сделать что-то, что помогло бы выплеснуть беснующуюся внутри злобу. Злобу на Боудена, за то, что озвучил столь неприятные вещи — по-прежнему вызывающие у нее сомнения; на Лэнгдона, за то, что подтолкнул ее к подобной черте, на которой приходилось об этом размышлять. На себя Эби тоже злилась, но по малодушию как-то слабо, совсем неубедительно.
Ей думалось, Майкл поменял в ней что-то. Открыл эту темную сторону, с радостью и предвкушением пнув ее в яму ее же тьмы, долго скрываемой на затворках души. Хобс размышляла о том, что было бы, не появись Лэнгдон на пороге третьего Аванпоста до того, как она окончательно сгорела бы от болезни. Она умерла бы «собой». Прежней собой, отчаянно хватавшейся за собственные соображения морали и чести. И никогда бы не осталась наедине с «собой» новой, совершенно незнакомой и пугающей перспективами, на что именно она теперь способна.
В ее комнате сумрачно и прохладно. Если не включать бра с лампами теплого света, единственным источником освещения было окно, за стеклом которого растекалась вязкая, непроглядная серость. До темноты, когда эта самая серость сменилась бы, оставалось еще около пяти часов.
Эби торопливым, порывистым шагом прошлась по комнате, от входной двери до будуара и растерянно замерла. Чувства, поднятые Сэмом со дна души, бесновались в горле. Хотелось то ли расплакаться, то ли закричать во всю мощь собственных голосовых связок. Едва ли ее крик души остался бы без внимания жителей Святилища. Хобс сконцентрировалась, дернула из источника силы достаточное количество необходимой для заклинания магии и зачитала короткие строки. Порыв был спонтанным — прежде она ни разу не практиковалась в трансгрессии, хотя узнала это заклинание еще на второй или третий день погружения в прошлое. Но сейчас желание увидеть Майкла и прокричать ему в лицо обвинения были настолько сильны, что дар поддался беспрекословно.
Переход вышел странным. Чувство, какое возникает при спуске с крутой горы на машине, или при спуске лифта, когда он только начинает трогаться, зародилось где-то внизу живота и толкнулось под ребра. Легкое и щекотное, заставляющее передернуться всем телом. Эби зажмурилась, когда магия потянула ее прочь из привычной уже комнаты, и взмолилась о том, чтобы не выкинуло куда-нибудь на поверхности пропитанной радиацией земле. При всех ее способностях, она сомневалась, что организм выдержит удар подобной силы — слишком плохо знала, на что способна теперь, с новыми ресурсами.
Место не показалось ей знакомым. Ни в коей мере. Убранство ярко освещенной комнаты походило на какой-то музей. Что-то вроде Версаля — везде золото и вычурная лепнина, создающая излишнюю загруженность.
Майкл за столом оборачивается к ней настолько удивленно, что Хобс в первые мгновения даже теряется, забывает зачем и к кому, собственно, пришла сюда. Какую цель преследовала, преодолевая неизвестные ей пространства.
— Не помню, чтобы приглашал тебя на вечернее чаепитие, — Майкл нехотя отрывается от дел, неторопливо поднимаясь из-за стола. — Эби, это не самая лучшая идея — экспериментировать с силой, вмешиваясь в мои планы.
Хобс глядит на него молча, катая в голове все то, что успела надумать за последнюю неделю. Накладывала на собственные мысли слова Боудена и понимала, что совершенно точно, абсолютно полностью не готова так жить и дальше. Руки опускали во всех смыслах.
— Убей меня.
Голос ее, тихий и спокойный, заставляет Майкла недоуменно вскинуть брови, склоняя голову к плечу. Губы на его лице дергаются в привычной, саркастической улыбке, но так и не растягиваются в полноценный оскал. Он то ли видит, то ли чувствует в ней болезненную надломленность, а потому молчаливо подходит ближе, теплыми руками притягивая в объятия. Эби дышит ему куда-то в ключицу, не торопясь поднимать опущенные руки для ответной нежности. Слишком не верила в это проявление доброты.
— Как же часто ты сдаешься, — он тихо посмеивается ей в макушку, с силой прижимаясь теплыми губами к волосам. — Это начинает раздражать.
— Я серьезно, хватит. Больше не могу, — она вздрагивает, теснее жмется к пахнущему, отчего-то, ладаном костюму и кривится в подступающих рыданиях. — Я устала думать о том, что я совершила. Устала копаться в себе, но и не копаться, как вы все советуете, я не могу.
Майкл осторожно гладит ее по напряженной спине, несколько утомленно разглядывает стену с барельефами и пытается не сильно раздражаться. Стенания Хобс и в самом деле утомляли его, но отчего-то сложно было просто их прекратить, избавившись от девчонки. Давно вызубренное наизусть правило: нет человека — нет проблем, отказывалось работать в случае с Хобс. Ему было интересно, и он сильно сомневался, что вот это вот все, что творилось с ней сейчас, предел ее стойкости. Просто Хобс, как и большинство людей погибшего мира, слишком привыкла себя жалеть.
— Поэтому, пожалуйста, прекрати все это. Ты обещал, что убьешь меня — я согласна.
Голос у нее дрожит и раздражает слух звучащей слабостью. Майкл морщиться в очередной раз, отстраняется от нее порывисто и не давая сказать больше ни слова очередных глупостей, напористо целует дрожащие сухие губы.
Эби вздрагивает, чувствуя влажный язык, скользящий по губам, и теплые ладони на щеках. Вяло пытается отстранится, но когда ее пальцы касаются крепких плеч, чтобы оттолкнуть, наперекор себе она притягивает его ближе, отчаянно отвечая на проявленную страсть.
Мысли путаются в голове, носятся в черепной коробке по кругу, лишая возможности мыслить здраво. Когда одна из горячих ладоней пропадает с ее лица, чтобы забраться под рубашку, обжигая поясницу, Эби давиться всхлипом и, наконец, умудряется разорвать поцелуй.
— Не нужно.
Голос дрожит у нее пуще прежнего, но в этот раз от совершенно других эмоций, и Майкл, притягивая ее ближе, удовлетворенно склабится. Оставляет на тонкой высокой шее россыпь мелких поцелуев и настойчиво прижимается к ней пахом, давая почувствовать на сколько это сейчас
нужно ему.
Эби вздрагивает, чувствуя его возбуждение, замирает испуганным зверьком и буравит ничего не видящим взглядом стену за его плечом. Перед глазами мельтешат золотистые локоны, пока он осторожно расцеловывает ее открытые от блузы ключицы. Плотная ткань классических брюк совсем не смягчает его хватки на ее ягодицах и Эби вскрикивает от не самых приятных ощущений. Сила, до этого так остро реагирующая на близость с ним, подозрительно молчит, предавая в самый неподходящий момент — когда любая возможность отрезвить ее разум подошла бы как никогда кстати.
— Майкл, пожалуйста, — она хныкает, когда пуговицы ее светлой блузки сами собой выскакивают из петель, словно живые.
— Теперь ты тоже хочешь умереть?
Он подхватывает ее под бедра, заставляя оплести талию ногами, так неожиданно, что она прикусывает кончик языка. Рот полнится солоновато-медным привкусом крови, пока Эби с высоты своего нынешнего положения напряженно вглядывалась в светло-голубые глаза мужчины. С неестественно расширенными зрачками.
Мысль о заслуженном конце крутится в голове вяло, без прежнего энтузиазма, пока внизу живота начинают шевелиться горячие ленты. Хобс смотрит на Майкла, впитывая его пытливый, немного лукавый взгляд. Он даже не улыбался, но насмешливого веселья в океанах его глаз было столь много, что не заметить было не возможно.
— Хочешь умереть, когда жизнь предлагает тебе наслаждение?
Он не сводит с нее глаз, пока тянется губами к кружеву ее бюстгальтера. Глядит пытливо, прикусывая сосок прямо через легкую кружевную ткань и довольно улыбается, видя, как закатываются ее глаза от наслаждения.
— Не хочу.
Она и сама не помнит, как оказывается на широкой кровати. Куда больше ее занимают жадные руки, словно одновременно оглаживающие во всех местах сразу, горячие влажные губы, прокладывающие дорожку невесомых поцелуев вниз от груди, по чувствительной коже живота и дальше. Эби нетерпеливо извивается, ерзает под ним, крепко зажмурив глаза, и нетерпеливо кусает губы. Под кожей танцует настоящий пожар, искрами обжигая нервные окончания. Ей кажется, что если Майкл прикоснется к ней ТАМ, она просто потеряет сознание.
— Скажи, чего ты хочешь, Эби.
Голос мужчины звучит где-то на краю сознания. Эби разводит шире ноги, чувствуя, как на правом бедре пылают следы его легких укусов.
— Я хочу… — Хобс прерывается, судорожно втягивает воздух, когда горячие губы прикасаются к пульсирующему клитору сквозь тонкую ткань трусиков. — Тебя…
Последнее признание выходит из нее с протяжным стоном и звучит настолько эротично, что Майкл сам ощущает накатывающую на него волну одуряющего возбуждения. Хотелось подмять ее под себя, закинуть стройные ноги на плечи и вколачиваться в Хобс до тех пор, пока та не взмолится о пощаде. Только вот импульсивным, порывистым юнцом он уже не был. Не теперь. А потому понимал, что грубость лишь сильнее толкнет ее в пучину сомнений и излишних метаний. Если ее очарованность им защищала Хобс от собственной морали, он был готов посодействовать. Лишь бы девчонка перестала пытаться взрастить в себе почти померкший свет, правильность и мораль.
Майкл медленно стягивает белую кружевную ткань нижнего белья, скользя влажным языком по внутренней стороне бедра. Прикусывает нежную кожу на колене, оглаживает чуть худоватые икры, сжимает гладкие острые пятки в ладонях, попутно смахивая ненужный сейчас предмет белья в смятые простыни. Поднимаясь выше, он с удовольствием следит за отпечатавшейся негой на девичьем лице и удовлетворенно щурит глаза.
Эби задыхается, когда прикосновения прекращаются, тянется всем телом ниже и открывает затянутые поволокой глаза, встречаясь с Майклом взглядом. Протягивает неверные, подрагивающие руки к крепкой шее, привлекает прекрасное лицо ближе и целует, самозабвенно, легко, вкладывая все светлое, что чувствовала к нему, не смотря на обстоятельства.
Майкл давит, пытается вложить в завязавшийся поцелуй больше страсти, кусает мягкие вспухшие от поцелуев губы, но напористость его быстро разбивается о ее нежность, не находя отклика.
Он отстраняется, с влажным чмоком выпуская ее нижнюю губу, подхватывает широко разведенные ноги чуть выше колен и приподнимает для удобства. Эбигейл сжимает в пальцах и без того смятые простыни, глядит ему прямо в глаза из-под прикрытых век, продолжая облизывать губы. Словно силясь поймать последние крупицы вкуса прерванного поцелуя. Когда он входит в нее одним слитным, плавным движением, с раскрасневшихся губ слетает протяжный, полный удовольствия стон. Майкл хрипит, чувствуя, как возбужденную плоть сжимают мышцы ее влагалища, опирается ладонью рядом с ее головой и наклоняясь за очередным поцелуем начинает плавно двигаться в ней, постепенно наращивая темп. Сегодня Хобс победила — он возьмет ее нежно.
***
Эби застывшим взглядом гипнотизировала потолок, пытаясь восстановить сбившееся дыхание и успокоить разошедшееся сердце. Тело сковывала нега утомления, поцелуи Лэнгдона горели на теле, как многочисленные следы клейма. Майкл лежал рядом, чуть повыше на подушках, лениво играясь ее волосами.
— Что ты планируешь делать дальше? — Эби не знала, почему задала этот вопрос. Просто молчать было отчего-то в тягость.
Она чувствовала, как тонкой струйкой из нее вытекает его семя, впитываясь в простыни под ней.
— Отобрать здесь еще кого-нибудь, привезти его в Святилище и отправится дальше.
Голос у мужчины спокойный, даже какой-то немного утомленный. Эби впервые за долгое время задумывается о том, что, не смотря ни на что, наполовину Лэнгдон все же человек. А значит, чисто теоретически, тоже может уставать.
— Сколько их еще, этих Аванпостов? — Хобс вскидывает голову, ища его взгляда и Майкл, почти тут же, переводит на нее удовлетворенный взгляд, отрываясь от невидимой точки.
— Всего их шесть.
— Символично, — Эби усмехается, поворачиваясь на бок, чтобы было удобнее смотреть ему в глаза. — Значит, этот четвертый?
— Этот, вообще-то, пятый. Но здесь обстановка стала стабилизироваться, люди начали адаптироваться и мне пришлось вмешаться. Еще пара месяцев промедления, и мой приезд они бы восприняли совсем иначе.
Эби хмурится, пытаясь уловить смысл сказанного. Думать было сложно. Рука ее против воли тянется к подтянутому мужскому животу, принимаясь выписывать невесомые узоры. Мышцы под кожей мужчины дрогнули, и Хобс замерла, уловив на губах Майкла легкую улыбку.
— Ты что, боишься щекотки? — Эби спрашивает это неуверенно, почти не сомневаясь, что ей попросту показалось.
Майкл шкодливо улыбается, перехватывая ее запястье, тянет тонкую кисть к лицу и по очереди прихватывает зубами каждый палец, не сводя с нее искрящегося весельем взгляда. Выглядел он в этот момент настолько живым и человечным, что Эби невольно затаила дыхание, боясь спугнуть эту естественность. На вопрос он, конечно же, и не думал отвечать.
— Так значит, тебе необходимо, чтобы люди были в эмоциональной нестабильности?
Майкл снисходительно улыбается, как улыбаются взрослые догадавшимся до правильных выводов детям.
— Человек, чувствующий себя уверенно, хуже поддается на провокации. А без провокаций даже у меня не выйдет вытянуть все их грехи наружу. Поэтому, приходится ловить момент.
Эби понятливо кивает, подтягивается на руках, удобно устраивая лохматую голову на мерно вздымающейся груди. Под ухом размеренно бухает мощное сердце, навевая сонливость своим неспешным маршем.
— Скоро тебе предстоит пройти процедуру ЭКО.
Эби вновь задерживает дыхание, вынуждая себя неподвижно лежать и не вскакивать с места. Верить в услышанное не хочется от слова совсем.
— Ты ведь шутишь? — Эби старается, чтобы голос не скатывался в истерические нотки, но тот все равно выдает глубокое потрясение. Впрочем, с Лэнгдоном, умеющим чувствовать эмоции, и выдающего голоса не надо.
— Это необходимо, мы ведь собираемся восстанавливать мир с нуля.
Она не сдерживается, рывком поднимает голову, неловко и совершенно случайно упираясь ему острым локтем в живот. Майкл морщится, но позы менять не спешит, спокойно выдерживая ее бешеный взгляд.
— Какие дети, Майкл? — в дрожащем голосе отчетливо проступает ярость, никогда прежде ею не демонстрируемая. Во всяком случае, по отношению к нему. — Мы еще даже за пределы Святилища и аванпостов выбраться не можем без риска облучения, а ты планируешь запустить процесс восстановления популяции?!
Хобс звонко лупит его по груди, видя, как расплываются пухлые губы в издевательской усмешке. Майкл веселится, наблюдая, как хмурятся темные брови с изломом. Такой Хобс нравилась ему больше, не смотря на то, что терпеть ее сопротивления он был не намерен. И все же, когда добыча в твоих руках сопротивляется, оттягивая неизбежное, это вызывает куда больше азарта, чем робкое повиновение.
— Одно другому не мешает. Тебе придется принять это, Эбигейл, если ты хочешь жить.
Она раскрывает рот в отчетливом намерении напомнить, зачем изначально сюда явилась, но не произносит ни слова под лукавым прищуром его глаз. Майкл знает наверняка — Хобс остыла и ни о какой добровольной смерти речи уже не идет. Эби это понимает так же отчетливо.
Он притягивает ее к себе, обхватывая за плечи, неожиданно обнаруживает, какой маленькой и хрупкой девушка кажется в его объятиях. Хобс хорохорится, стряхивает его губы с плеча, когда он прижимает их в слабой, неубедительной попытке утешить. Глядит на него по-волчьи, посеревшими от недовольства глазами.
Телепортация дается ему легче, чем ей, без необходимости читать древнее заклинание. Эби вообще не сразу понимает, что сидит в собственной постели своей комнаты в Святилище, по прежнему прижатая к горячему обнаженному телу.
— Если в следующий раз захочешь пообщаться, попробуй использовать телекинез, — Майкл беззлобно усмехается, целуя ее в теплый, чуть влажный висок. — Трансгрессия может несколько удивить простых людей, что могут по случайности оказаться рядом.
Эби остается в комнате одна, еще долго прижимая к груди кулаки. Внутри нее все переворачивается, пока она гоняет в голове простую мысль: никакая она не особенная.
***
Уже месяц с момента прибытия Хобс жила в Святилище, и не сказать, чтобы чувствовала себя плохо по этому поводу.
Она училась магии, уже значительно лучше освоив доставшиеся ей силы. Она продолжала черпать знания о магии из прошлого, но более никогда не заглядывала в жизнь погибших ведьм Робишо. Отматывала дальше, выискивала в истории других, совершенно незнакомых ей ведьм, и когда «картины прошлого» соскальзывали с темы заклинаний, переключаясь на личную жизнь живших когда-то, Эби обрывала связь. Не давала себе ни малейшего повода испытывать вину. Дар сопротивлялся, действительно словно живой, недовольный ее вернувшимся равнодушием, но Хобс было плевать. Она поняла, как худо-бедно подчинять себе доставшиеся силы, и хотя была еще далека от полного овладения ими, все же чувствовала себя уверенней, чем в первый день наследования. Она даже умудрилась заставить силу исцелять ее, восстанавливая изнуренное голодом и болезнью тело.
Еще она посещала лечебные процедуры, почти полностью восстановившись после болезни. Хорошо питалась, и очень скоро тело приобрело прежние соблазнительно округлые формы. Волосы возвратили блеск и даже снова стали набирать густоту, и в целом Эби была довольна всем, кроме одного — отсутствия Майкла. Здесь никто не знал, где Лэнгдон находится, и как долго будет отсутствовать. Сам мужчина настойчиво игнорировал ее жалкие попытки связаться с ним, и даже когда она попыталась связаться с ним с помощью снохождения — Майкл остался «вне зоны доступа». Эби была уверенна, что он жив, чувствовала это своей пресловутой интуицией, но никак не могла достучаться до него. Телепортацию Хобс трусливо отметала, как средство поиска — то, что она не могла с ним связаться, настораживало. Как знать, вдруг ведьмовская сила затаила на нее обиду, и при удобном случае бросит ее на растерзание львам. В ее случае, закинет куда-нибудь на поверхность, в ядерную зиму.
Так что все, что ей оставалось, это за каждой трапезой ожидать его неожиданного появления, да вспоминать короткие мгновения, проведенные рядом с ним. Впрочем, предаваться долгому унынию ей было некогда. Светская жизнь на удивление легко завлекла активистку Эби в свой котел. До того, как она встретила Тома и сбавила обороты с проведением благотворительных вечеров, Хобс облетела с банкетами весь мир. В один из годов своей бурной карьеры, она умудрилась за один год организовать 323 праздничных вечера. Ей вручали даже какую-то статуэтку на какой-то там невнятной церемонии, как самому деятельному человеку года. Эби, правда, и не подумала явиться на вручение, организовывая вместо этого выставку с аукционом, для сбора средств детям-сиротам.
Так что теперь, уверенно обустроившись на новом месте и отринув совершенно не нужные метания совести, Эби вдруг вспомнила, как быть душой компании. Вспомнила, как смотреть и улыбаться так, чтобы понравится каждому человеку из окружающих ее, вспомнила правило хороших шуток, припомнила некоторые приёмчики, как можно ненавязчиво убедить человека в своей правоте или хотя бы оставить о себе приятное впечатление после спора.
Невзирая на то, что Эби была представительницей средней касты местного общества, каждый день в коридорах и на трапезах с ней здоровались все от младших поваров до передовых ученых из научного отдела. Дружелюбно улыбалась обслуга, а горничная, если приходила прибираться и заставала хозяйку комнаты, не стеснялась немного посплетничать. Хобс медленно и уверенно пробиралась в сердца жителей Святилища, отвоевывая там себе теплый уголок, и безумно гордилась успехами, хоть и не могла их ни с кем обсудить. Быть любимицей публики, какого бы качества эта публика не была, весьма приятное удовольствие, Хобс знала об это еще из «прошлой» жизни, когда до падения в наркотическую яму, ей было дело хоть до чего-то.
Жены докторов шли к ней за платьями на «особые вечера», потому что каждый вечер Эби умудрялась явиться в более роскошном платье, чем вчера. И, конечно, возвращающаяся красота, помноженная на легкий нрав и хорошее воспитание, делала ее в глазах окружающих значимой. Важной.
Эби с трепетом ловила каждый острый взгляд Графини, если та спускалась на банкеты. Кожей ощущала этот пронзающий меж лопаток взгляд зеленых глаз, и ликовала. Люди говорили о ней чаще, чем об их Снежной Королеве. Хвалили ее чаще. Делали комплименты чаще…
Вот и сейчас Хобс развлекает публику на банкете, вспоминая один из случаев своей карьеры. С наслаждением ловит заинтересованные взгляды собравшихся вокруг нее людей и невольно расплывается в улыбке, когда слышит рядом:
— О! Графиня! — Боуден улыбается, отходя чуть в сторону. Позволяет подошедшей женщине присоединиться к их веселой компании. — Составите нам компанию? Эбигейл как раз рассказывает один случай из своей насыщенной жизни.
Элизабет тянет губы в лживой улыбке, бросая на сияющую Хобс ревнивый взгляд. Вздергивает точеный подбородок и выгибает светлые брови.
— С удовольствием послушаю.
Эби пожимает плечами, показывая, что ей все равно, кто будет слушать. Обводит слушателей вокруг еще одним взглядом, мягко улыбается, продолжая с того места, на котором остановилась:
— Мы думали, что жених сбежал. Естественно, невеста была не в курсе. На ноги подняли всех, кого только смогли. Практически все гости были в курсе, что пропал жених, и пытались его искать не вызывая подозрений у невесты. Представьте себе сотню людей, которые расхаживают по парку, заглядывают под каждый куст, а с приближением невесты делают вид, что просто прогуливаются.
Эби изображает лицом пантомиму, показывая, как именно люди вели себя в той ситуации. Компания посмеивается, получая удовольствие от живого рассказа, и Хобс позволяет себе удовлетворенную улыбку в сторону не сводящей с нее глаз светловолосой женщины.
— В конечном итоге, церемония все равно сорвалась — невеста заподозрила неладное. И, конечно, сразу стало ясно, что жених пропал. Его пытались найти сутки, пока невеста не вспомнила, что сама закрыла его в одной из подсобок ресторана. Они ругались, и когда он не захотел извиниться, она выскочила, захлопнув за собой дверь.
Люди вокруг Эбигейл взрываются хохотом, вызванным не столько уморительным рассказом, сколько стилем повествования Эбигейл и игристым вином в бокалах каждого из присутствующих. И только Элизабет воздерживается даже от скупой улыбки, во все глаза наблюдая за веселящейся со всеми Хобс.
— Эбигейл, можно поговорить с Вами наедине? — голос у Графини мягкий, грудной, почти эротичный.
— Да, конечно. Простите меня, дамы и господа, — Хобс улыбается каждому напоследок, бросает лукавый взгляд на Сэма.
— Вижу, Вы обосновались у нас, Эбигейл. Добились признания общества.
Графиня собственноручно разливает шампанское по бокалам, отобрав бутылку у проходившего мимо слуги. Покатые матовые плечи Элизабет усыпаны блестками, платье в пол облегает пышное тело темно-пурпурным шелком, но Хобс сегодня не уступает Графине ни на йоту. На ней нежно-бирюзовое платье со свободной шифоновой юбкой, и по вороту корсета россыпь мелкого белого кварца, скрупулезно вставленного ею же в зажимы и пришитого в определенном порядке. И жизни и очарования в ее образе, как кажется самой Эби, намного больше, чем в траурно-обольстительной Графине.
— К чему Вы клоните? — Эби вспоминает, что они отошли поговорить, и торопит быстрее перейти к сути.
— Мы, пожалуй, неверно начали наше знакомство. Я не хотела бы, чтобы между нами стояла вражда, Эби. Мы вынуждены обитать на одной территории, и будет лучше, если при этом мы будем добрыми товарищами. Цель каждого из присутствующих здесь — процветание.
— С чего Вы взяли, что я с Вами враждую? — Эби иронично улыбается, отпивая из предложенного бокала. — Поверьте, это отнюдь не цель моей жизни. Я просто приятно провожу время с людьми, которые мне интересны.
Элизабет сдержано улыбается, переводя взгляд на отдыхающих.
— Некоторые начинают поговаривать, Эбигейл, будто Вы желаете занять мое место.
— Ну… Не думаю, что для того, чтобы стать правой рукой Майкла, достаточно человеческой любви и признания.
— Эби, Вы не понимаете сути этого места. Здесь нет безгрешных и праведных, нет добрых и отзывчивых. Они улыбаются Вам, только пока Вы стоите на ногах, — женщина дарит Эби снисходительную улыбку, словно разговаривая с несмышленым ребенком. — Как только Вы запнетесь, они сожрут Вас с потрохами.
— Высокого же Вы мнения об окружающем Вас обществе.
Эби делает маленький глоток, чувствуя, как от напряжения пересыхает во рту. Тянуть по губам вежливую улыбку становится сложнее с каждой минутой. Хобс опасалась Элизабет. Не боялась, нет, но какое-то до боли знакомое чувство, не раз оберегавшее ее от опасностей и проблем, советует быть настороже.
— Поверь мне, милая, я живу достаточно долго, чтобы с уверенностью утверждать о человеческой природе.
— Чего Вы хотите?
— Я хочу предложить свою дружбу.
Эби очень долго разглядывает зелень по-кошачьи раскосых глаз. Пытается справиться с порочным желанием нагло отказать, плеснув в лицо Графине свое презрение. Может быть, даже вперемешку с шампанским из зажатого в руке бокала.
Она все крутила в голове простую и очевидную мысль, так называемый «осознанный факт»: Майкл спал с Элизабет, и спал регулярно. Женщины вроде Графини болезненно пережили бы отказ, если бы вообще пережили, не затаив обиды. Белокурая же жрица красоты и обольщения всем своим видом с гордостью демонстрировала, как близка она с Лэнгдоном. Не заметить и не поверить было сложно.
— К тому же, думаю, в положении, в котором Вы в скором времени окажитесь, не стоит тратить нервы на бессмысленную вражду.
Эби вздрагивает, переводя на блондинку недоверчивый взгляд. Элизабет чуть выше нее и смотрит слегка свысока, но этому способствует даже не рост — просто полная обескураженность на лице Эби дает Графине почувствовать свое превосходство.
Хобс ведет потяжелевшей головой, пытаясь стряхнуть навалившуюся заторможенность. Она, конечно, понимает, к чему клонит стоявшая перед ней женщина. Для нее это, по сути, даже не новость — Майкл сказал об этом еще два месяца назад, когда они виделись в последний раз. И все же то, что намекала ей на это сама Элизабет, пинком выбивало почву у нее из-под ног.
— Идем, я покажу тебе кое-что.
Графиня улыбается, жестом приглашая следовать за ней, и Хобс на ватных ногах, словно сомнамбула, идет. Потому что потрясение такое глубокое, что лишает рассудка. Когда Майкл говорил о скорой необходимости, это было так расплывчато, так туманно в своей неопределенности.
«Скоро ты должна будешь пройти процедуру ЭКО»…
Это скоро могло означать и месяц, и год, и пару лет. Слова Майкла, хоть и возмутили, но не напугали Эбигейл. Признаваясь самой себе со всей честностью, на которую способна по отношению к себе, Эби понимает, что Лэнгдону она не особо то и поверила — он просто не может сделать из нее инкубатор. На вопрос «почему не может» Хобс ответа найти так и не смогла, но была все же уверена, что нет. Только вот когда Элизабет говорит об этом с таким удовлетворением, с таким предвкушением в изумрудных глазах, отрицать очевидное становится больше невозможно.
В лифте, на самый верхний этаж, они поднимались в полном молчании. Эби косила взгляд на довольно улыбающуюся Элизабет и чувствовала, как внутри зарождается предательская дрожь. Ей было страшно так, словно там, на верху, ее ждал смертный приговор и его исполнение в одночасье. Сила поднималась со дна души, гуляла по телу различимыми глазу искрами, но Графиня и не думала пугаться проявления дара. Только в презрении кривила губы, и Хобс, отчего-то, не спешила нападать.
В лофте красавицы Элизабет было роскошно. Невероятное, неподдающееся объяснению смешение стилей переплетались в обстановке, создавая интимную, богатую атмосферу. Неоновые лампы висели тут и там, разбрасывая по комнате разноцветные блики: ядовито-розовые, голубые, фиолетовые, красные. Эбигейл замерла практически на самом пороге, напряженно разглядывая обстановку, пока светловолосая отошла к боковому столику с небольшим ворохом непонятных бумаг и письменных конвертов.
— Вот, прочти это.
Эби дрожащими пальцами перехватила желтоватый крупный конверт без каких-либо опознавательных знаков. Только бок бумажный был взрезан явно острой сталью, показывая, что содержимое уже было прочитано до нее.
«Я задержусь на какое-то время, здесь требуется мое присутствие. Проследи, чтобы работы в научном отделе не прекращались ни на минуту. Что касается Хобс, я рад, что она идет на поправку — это значит, что уже в самом скором времени мы сможем запустить процесс рекреации.
Скажи Брустоку, чтобы собрал анализы, и если условия благоприятные, вы можете начинать без меня. Удостоверься, что в Святилище все здоровые женщины детородного возраста будут оплодотворены. Ничего плохого в том, что новое поколение человечества будет расти в условиях Святилища — нет.
М.Л.»
Внутри словно лопнула натянутая до пределов струна, больно обжигая концом-плетью внутренности и сердце.
