В полнейшей непроглядной темноте, на грани слуха, звучит прекрасная мелодия. Она струиться, зовет за собой, убеждает, что поведет тебя за руку в танце, даже если ты не знаешь ни одного движения.
Хобс вальсирует, раскинув руки, улыбается, представляя себя разряженной куколкой в музыкальной шкатулке. Ведет ножку, вскидывает кисть, когда скрипка берет особо высокую, дерзкую ноту. Горделиво приподнимает острый подбородок.
Ее бы в кринолин, выбеленный парик и винтажные туфельки на ноги. Ей бы тонну пудры на лицо и кокетливую мушку-родинку над губой — и сразу на подставку, в крутящийся механизм шкатулки, и на комод, в освещение сотен свечей!
Эби вздрагивает, ведет расплывающимся взглядом по темному, невыносимо, непередаваемо черному окружению. Что-то кажется неправильным. То ли темень вокруг, то ли играющая разом отовсюду музыка — слева, справа, сверху, снизу. Отовсюду и словно бы в самой голове. Может и в самом деле исключительно в голове.
Мелодия фальшивит. Срывается со стройной ноты «фа» и скатывается в жуткую, выворачивающую нервы какофонию. Болезненно, шизофренично воет скрипка.
Эби сжимается, сворачивается в клубок, судорожно стискивая уши руками, и невольно вздрагивает, когда отовсюду наваливается тишина. Тишина в сотни раз тяжелее невыносимого шума, отзвучавшего до этого.
Она давит, пожирает даже собственный шепот. Даже собственное сердцебиение.
Эби кричит, лупит себя по ушам, силясь достучаться до собственного слуха — тишина безукоризненна.
И когда где-то вдалеке, за пределами беспроглядной темноты звучат размеренные шаги, Хобс встряхивается, как взявшая след ищейка. Замирает, тянется всем телом, разумом и вниманием устремляясь в сторону едва различимого звука.
Он идет неспешно, прямо в темноте, и он словно светится изнутри, являясь самостоятельным источником света.
Прямая спина, укутанная в темное, рассыпанные по плечам золотые кудри. Эби узнает его сразу, как его силуэт загорается в темноте. И долго бежит следом, протягивая руки и выкрикивая злосчастное имя. Но расстояние между ними совсем не сокращается, а тишина продолжает оставаться тишиной. И потому, когда идущий впереди силуэт сменяется вдруг обращенным к ней лицом, Хобс невольно сбивается с шага.
Майкл смотрит на нее пристально, исподлобья, как зверь, готовящийся к прыжку. Красивое лицо безмятежно, почти расслаблено. Угрозу выдают только глаза: вместо лазурной синевы — пылающие угольки багрянца.
Эби неуверенно шагает ближе, хотя больше всего ей хочется броситься прочь от этих адовых глаз. Осторожно тянет к прекрасному лицу подрагивающие пальцы.
— Прояви терпение, Эби. Хоть раз в жизни.
«Я жду твоего ребенка, ты знаешь об этом? Я ношу твоего ребенка!» — тишина жадно глотает каждое слово заветного признания и Эби готова расплакаться от досады.
Его голос шипит сотней разгневанных змей. Заползает под кожу, копошится по венам, щекоча, как горсть опарышей. Хобс падает, безмолвно и покорно, несется вниз в полнейшей темноте с такой скоростью, что кажется, ветер, свистящий в ушах, вот-вот вырвет ей душу.
Приземление мягкое — опавшие темные листья пружинят, извиваясь, шипят, принимая ее в свои скользкие объятия. Эби не сразу понимает — вокруг вовсе не листья, вокруг бессметное количество змей. И только после этого осознания ей удается закричать.
Крик будит ее. Она вскакивает, мокрая с ног до головы, и еще несколько мгновений продолжает кричать, мельтеша ногами.
Постельное белье влажное и прохладное, и его прикосновения похоже на змеиные объятия. Эби требуется пару минут, чтобы отличить сон от реальности, и еще минут пять, чтобы унять выскакивающее из груди сердце. Ужас, охвативший ее во сне, не обоснован — в жизни она не так уж боится ползучих тварей и вполне спокойно может держать их в руках. Во сне же ей казалось, что она вот-вот умрет от страха.
Хобс все утро прокручивает в голове приснившееся и отчаянно пытается понять есть ли в этом какой-то скрытый смысл. Так увлекается этими мыслями, что не сразу замечает творящуюся рядом ерунду — иголки, в изобилии натыканные в подушечку-игольницу, на столе рассыпались веером-полукругом, острыми концами указывая на нее. По всей столешнице.
Картина выходит настолько жуткой, что у Хобс начинают подрагивать руки. И пошаливать магия. Лампы вокруг напряженно мигают, скрипит под ногами паркет, словно пол вот-вот провалится, и женщины в мастерской поднимают такой крик, что закладывает уши. Все почему-то уверены, что пол обвалится. Несутся к выходу, едва не давя упавших впопыхах женщин.
Эби вместе со всеми толкается на узкой лестнице, хотя понимает, что никуда пол не обвалится. Просто бежать, работая локтями, проще, чем в напряжении сидеть за своим столом.
Мелкие синеватые всполохи огня загораются на коже, словно она облита спиртом. Греют, порой обжигают, и тут же утихают, не оставляя после себя ни следа. Хобс прячется в туалете, с ужасом разглядывая собственные руки, и отчаянно старается не закричать. Сила, молчавшая столь долго, бушует внутри, воет, требуя выхода, но у растерянной девушки ни с первой, ни со второй попытки не выходит придумать, куда эту силу можно направить. По какому безопасному маршруту пустить.
Эби страшно, впервые за последние пару недель снова по настоящему страшно. Сила еще никогда не вырывалась на волю целый день подряд. Как вода из протекающего крана — размеренно, но не прекращая.
И самым страшным было то, что и спросить об этом было некого.
Уже после обеда, когда рабочие из ремонтного цеха досконально проверяют каждый уголок и заверяют в отсутствии угрозы, швеи возвращаются на свои рабочие места. И Хобс почти вздыхает спокойно, когда рядом вырисовывается один из неприметных, вышколенных лакеев.
— Графиня желает видеть Вас.
Вышагивая по длинным узким коридорам, Эби чувствует, как в груди по новой разрастается паника. Поэтому когда она достигает лофта Элизабет, то чувствует себя начиненной взрывчаткой бомбой — волнение не лучшая эмоция для магии.
Элизабет на изящном диванчике очаровательна в своем амплуа — сама королева. Не хватает короны и скипетра, для полноты образа. Светлые волосы собраны в простую «ракушку», брючный костюм терракотового цвета идеально сидит по фигуре, обнимая стройную талию и пышные формы.
Графиня разглядывает Хобс ленивым взглядом сытой кобры и изгибает уголок пухлых губ в презрительной усмешке. У Эби странное желание вцепиться Графине в волосы и вскрыть яремную вену небольшим ножичком для конвертов, лежащим на краю стола. Словно приготовленным специально для ее срыва.
— Мне сообщили, что в швейном цехе наблюдались странные аномалии.
Женщина оправляет ворот приталенного пиджачка, тасует в руках какие-то бумаги, словно настоящая бизнесс-леди.
Эби упорно молчит, настороженно следя за каждым действием управляющей и далеко не сразу понимает, что всполохи синего огня вновь гуляют по коже, оставляя на одежде мелкие подпалины. От проявления магии почему-то неловко. Должно быть потому, что теперь скрыть свою причастность к происшествию не представлялось возможным.
Она не стеснялась доставшейся ей силы. Но мысль о том, что она не может ее контролировать, вызывала досаду. А еще неловкость и стыд. Как если бы она вдруг не сдержалась и описалась в общественном месте. И то, как нахально скалилась местная кобра, видя проявления магии, не добавляло спокойствия.
— Я понимаю, что магия это сложный дар, значительно превосходящий физическую одаренность или умственную. Что его сложно контролировать, когда ты самоучка, не знающая, как справляться с собственными талантами, — Элизабет грациозно поднимается, демонстрируя крутой изгиб бедер, неторопливо движется к бару с демонстративно выставленными бутылками алкоголя. — Но я не могу допустить, чтобы ты подвергала опасности общество. Какими бы не были твои оправдания.
Эби судорожно втягивает воздух сквозь зубы и до боли стискивает кулаки — ногти впиваются в ладонь с такой силой, что где-то обламываются, а где-то вспарывают кожу.
— Я не сделала ничего.
— Кроме того, что неимоверно напугала семьдесят шесть женщин, формально — да. Но где гарантии, что в следующий раз не произойдет ничего из ряда вон?
Хобс не совсем понимает, куда клонит разряженная женщина, но понимать, откровенно говоря, не особо то и хочет.
Когда Элизабет останавливается в паре шагов, совершенно игнорируя гуляющий по коже Эби огонь, и участливо протягивает бокал с мартини, Хобс требуется вся ее выдержка, чтобы не сорваться. Лицо у Элизабет такое, словно она здесь является и богом, и судьей, и палачом. Самое отвратное было в том, что так оно по сути и было.
— И что ты мне предлагаешь?
От фамильярного обращения светлые брови на ненавистном лице приподнимаются, выражая еще больше насмешки.
— Я предлагаю тебе учиться с этим справляться. Или мне придется, — Графиня замолкает так многозначительно, что Эби буквально кожей ощущает невыраженную угрозу, что вот-вот прозвучит. — Изолировать тебя. Ты понимаешь?
— Оставь ее, Элизабет.
Голос, полный власти, полный вызова звучит в комнате неожиданно, и от этого голоса лицо Графини вытягивается в искреннем недоумении. Словно только что она узнала, что Санта все-таки существует.
Аарон властно и демонстративно оплетает рукой талию Хобс, не сводя решительного прямого взгляда с потерянного женского лица, и каким бы напряженным не был момент до этого, Хобс в это мгновение больше всего хочется расхохотаться женщине в лицо. То, как Хармон смотрел на блондинку, то, как звучал его то ли приказ, то ли просьба, заставляло все внутри трепетать и плавиться.
— Не то что? — управительница Святилища шипит вопрос сквозь плотно стиснутые зубы и зеленые глаза мечут такие молнии, что хватило бы на целую электростанцию.
— Не то поднимем вопрос о твоей некомпетентности, — Аарон на удивление спокоен, не смотря на то с кем и как он говорит, и Эби неожиданно понимает, что рядом с ним чувствует себя в абсолютной безопасности. — Ты слишком предвзята. Не думаю, что Лэнгдону это понравится.
Аарон впервые на ее памяти упоминает Майкла и Хобс невольно вздрагивает от прозвучавшей фамилии, хоть и очень давно относительно равнодушно относится к мыслям о нем. Долгие дни она училась воспринимать Майкла исключительно как биологического отца ее будущего ребенка — на фоне общего стресса внушение работало на ура. Она почти выскребла из себя эту судорожную реакцию на любое упоминание о нем. Но сегодняшний сон словно одним ударом разбил все ее баррикады.
— Присматривай за своей зверушкой внимательнее, Аарон, пока она не заставила всех нас пожалеть о том, что позволили ей выжить, — в словах Элизабет яд буквально разливается.
— Не переживай, — Хармон позволяет себе на последок состроить насмешливо-презрительную физиономию и настойчиво тянет Эби прочь, разворачивая ее так, чтобы не было больше возможности взглянуть разъяренной Элизабет в глаза.
И за спиной идет так, что вздумай Хобс обернуться, уткнулась бы взглядом в его широкую, затянутую в белую рубашку грудь.
***
Эби смахивает с темной ткани обрезки ниток, вычерчивает обмылком наброски швов и едва не вскакивает, когда в поле зрения возникает чья-то фигура. Сердце заполошно колотится в груди, вынуждая дышать размеренно.
— Прости, я не хотел тебя пугать, — Аарон виновато улыбается, придвигая чужой стул поближе к ее столу.
В руках парня термос и небольшой пластиковый контейнер с ярко-розовой крышкой. На губах ироничная ухмылка и блеск в серых глазах.
— Я просто заработалась, ничего страшного, — Хобс неловко улыбается, отводя взгляд.
Чужая забота отзывается в груди приятным теплом. Аарон по-хозяйски освобождает стол от швейных принадлежностей, не прекращая бросать ей почти нежные улыбки.
В контейнере наваристый грибной суп, из термоса пахнет заваренными листами мяты и смородины и Эби невольно улыбается, оглаживая мужское плечо, пока Хармон сервирует ей стол. Он запомнил, что нравится ей больше. Не смотря на то, что она не говорила этого напрямую, он понял по реакции. Это было приятно.
Хармон до боли напоминал Тома. Такой же настойчивый в проявлении внимания, такой же заботливый. Вот и сейчас Аарон принес ей ужин, заметив, что она вновь задержалась в цехе. Иногда ее подташнивало от его заботы. Иногда ей казалось, что эта забота ее душит.
— Кто на этот раз станет счастливым обладателем прекрасного платья?
Аарон с улыбкой разглядывает сдвинутую на край охапку ткани, стараясь не смотреть на Хобс, пока она ест. Как и в случае с напитком — помнит, что ей это не нравится.
— Миссис Хеймон заказала платье к следующему понедельнику.
— Я же говорил, что змеиная кожа войдет в моду, — парень добродушно посмеивается, наблюдая недовольство на лице Хобс.
— Уже двести раз пожалела о своем решении. Эта ткань очень привередливая, — Эби сморщилась, разглядывая заготовку работы, решительно смахнула со стола ткань, позволяя ей небрежно свалиться на пол.
Ей хотелось вредничать и пакостить.
— Много нынче будет змей? — Хармон одергивает манжеты рукавов, на лице мелькает на мгновение ироничная белозубая улыбка.
— Понятия не имею, но уже девять женщин заказали модели, похожие на мое последнее платье. Четверо заказали непосредственно мне, — она вздохнула, словно весь день таскала неподъемные ящики, проглотила последнюю ложку ароматного супа. — Мне кажется, я с ума сойду раньше, чем дошью эти чертовы платья. Подумываю на следующий бал прийти в пижаме.
Аарон смеется, наблюдая за постной миной на ее лице.
— А что, не плохая идея, — он кивает, словно подтверждая свою позицию. — Я готов тебя поддержать.
У Эби от удивления брови ползут на лоб и челюсть так и норовит отвиснуть на всю ширь. В словах Хармона звучит искренность.
— Ты серьезно? — Эби недоверчиво хмурится, внимательнее вглядываясь в пристальные серые глаза.
— Абсолютно.
У Аарона прямой, продирающий до костей взгляд. Всегда. Он не глядит исподлобья, не выглядывает из-под ресниц. Эби давно заметила, что смотрит парень всегда прямо, достаточно широко раскрыв глаза. Иногда в жидком свинце искрится смех, иногда темнеет ярость — от зрачка к самому краю радужки.
И неожиданно его спокойное согласие запускает целую стайку мурашек вдоль позвоночника. Это волнует куда больше изящных комплиментов и легкого флирта.
— Только представь — я и ты, в пушистых пижамных комплектах. Я в светло-салатовом, ты в кислотно-желтом. У нас небрежные, почти лохматые прически, маски для сна, болтающиеся на шеях… Как Бони и Клайд, идеально дополняющие друг друга.
Эби пытается представить себе эту картину и понимает, что у нее не выходит. Не выходит просто представить себе, что она настолько выходит за рамки общепринятых норм. А ее при этом еще кто-то поддерживает. Это попахивало фантастикой.
Смех зарождается против воли, вырывается едва слышно, пока Хобс разглядывает собеседника из-под полуопущенных ресниц. Хармон цепляет, вкручивается в сердце настойчиво, как шуруп.
— Я достал проектор. Как ты относишься к немому кино?
***
В комнатке Эби царит хаос. Это можно заметить, если включить свет. К счастью, тусклого освещения от проектора не достаточно, чтобы высветить весь устроенный бардак. Хобс хохочет на полу, смахивая с лица щекочущие перышки, держится за болящий живот и никак не может прийти в себя. Аарон, привалившись к боку кровати, выглядит до того комично, что меньше всего верится сейчас, что Хармон способен нагонять жути одним взглядом. В светлых волосах целый ворох пуха, темно-фиолетовая рубашка смята и перекручена на теле, а несколько пуговиц и вовсе вырваны с корнем — падая, Эби схватила его за одежду.
Пух кружит по комнате, луч проектора высвечивает отдельные перышки, и это выглядит красиво. Отчаянно напоминает Эби о чем-то, и она старается отогнать эти мысли прочь, потому что в груди неприятно схватывает сердце.
— Ты порвала мне рубашку, — Аарон посмеивается, аккуратно убирает с ее лица несколько волосков, запутавшихся в ресницах. Порывисто склоняется, чтобы запечатать теплый нежный поцелуй на уголке правого глаза.
Эби смеется, запоздало отворачивается и, наконец, заставляет себя подняться. Комната похожа на место побоища — мебель сдвинута по углам, чтобы освободить одну стену для просмотра немого кино. Кажется, именно в момент перестановки они и начали потасовку, превратившуюся в настоящую битву подушек.
— Я сошью тебе новую, лучше этой.
Хобс делает несколько шагов по направлению к комоду, чтобы смочить горло, но Хармон ловит ее за колени, дергает к себе и смеется низким, вибрирующим смехом, что отдается у нее где-то в позвоночнике.
— Я надеюсь, на завтрашнем балу, место рядом с тобой по-прежнему принадлежит мне?
Эби долго вглядывается в серые глаза, разглядывает широкие скулы, красивую линию подбородка, и запоздало кивает. Дни с Аароном похожи на сон. На странный, местами не откладывающийся в памяти сон, полный неги, нежности и томления.
С каждым разом, как поцелуи становились длиннее, Хобс все сложнее и сложнее было себя контролировать. Все сложнее было остановиться и остановить его. Аарон был на удивление терпелив. Не настаивал, не задавал вопросов — молчаливо отстранялся, стоило ей усилить нажим на его грудь, в решительном намерении отстраниться.
— Ну так, мы будем смотреть кино? — Хармон лукаво улыбается, с напускным недовольством, словно это она была зачинщицей игры.
— Можно мне в начале попить?
Эби не может сдержать мягкой улыбки, когда парень поднимается на ноги, чтобы самому налить ей воды из графина. Разглядывает широкую спину, узкую талию, подтянутую задницу… Осознает в какой патовой ситуации оказывается день за днем и ничего не может с этим поделать. Не хочет, если точнее.
С Хармоном на удивление просто. Просто вспоминать прошлое, просто размышлять о будущем. Сказать правду, впрочем, у нее так и не выходит. Беременность продолжает быть секретом, а возможность возвращения Лэнгдона продолжает висеть над ней Дамокловым мечом. Эби старается не накручивать себя — нервозность, в последнее время, выливается неприятными последствиями вроде мигрени, слабости или болей.
Черно-белая картинка с легко узнаваемым Чаплином слегка рябит на стене, пока Хармон укутывает плечи Эби мягким пледом. На полу просторно, но они все равно ютятся в объятьях друг друга, молчаливо глядя за событиями на экране.
— Как ты попала в Аванпост? — вопрос звучит неожиданно, заставляя Эби надолго погрузиться в размышления о минувшем прошлом.
Ответ на этот вопрос не был однозначным при любом раскладе.
— Если честно, не имею ни малейшего понятия, — она вздыхает, поднимая на парня чуть утомленный взгляд. Сколько раз она сама, коротая вечера за книгой в библиотеке Третьего Аванпоста, задумывалась об этом.
— Как это?
— Ну, я вообще не знала о том, что есть программа по спасению населения, пока по всем медиа не стали сообщать о надвигающемся конце света. Мама в тот день сказала, что есть место, где я смогу спастись.
— Она не отправилась с тобой?
— Нет. Я много раз задавалась вопросом почему. Мы никогда не бедствовали, после смерти отца мать унаследовала часть его акций в компании по производству автомобилей. Тем не менее, это были не те деньги, чтобы позволить себе этот золотой билетик. Но вот она я, сижу тут с тобой, и имею все шансы строить свое будущее в новой жизни.
— И что, у тебя совсем никаких предположений относительно этого?
— Откуда вдруг такой интерес? — Эби напряженно вглядывается в безмятежное лицо, подсвеченное отсветами с проекции, и невольно хмурится.
— Не знаю, — Аарон небрежно пожимает плечами, теснее сжимая Хобс в объятиях. Повыше подтягивает ее, чтобы поцеловать лохматую макушку. — Просто стало интересно. Мы с Леви оказались в программе благодаря нашему агенту. Он однажды предложил вложиться в один странный проект, мол, если при жизни случится какой-то катаклизм, нам обеспечат место в безопасном убежище.
— Черт возьми, сколько же вы зарабатывали, если смогли обеспечить место в аванпосте почти всей своей семье?!
— Мы зарабатывали очень много, Эбс, — Хармон так легко называет ее детским прозвищем, мало кому известным в нынешней жизни, что Эби невольно вздрагивает, почти испуганно вглядываясь в потемневшие серые глаза. — Так много, что нам хватило бы еще на парочку билетов.
— И чем же вы занимались?
— Мы вели бизнес на Уолл-Стрит.
— Ты шутишь? — Хобс смеется, но эта новость по-настоящему шокирует.
Она невольно представляет себе, кем был этот человек до начала конца и едва сдерживается, чтобы не присвистнуть. Соотносит манеру Аарона держаться в обществе и отчетливо понимает, откуда это хищное, доминантное поведение. Хармон просто привык демонстрировать власть каждой клеточкой своего тела.
— Нет, не шучу. И именно по этому спрашиваю о путях, которыми ты сюда добралась, потому что знаю реальную цену этой жизни.
Девушка вздыхает, тяжело, но вполне мирно. Обитание в Святилище все еще смутно похоже на настоящую жизнь, но мусолить эту тему и дальше у нее уже нет никаких сил. Потому она позволяет себе погрузиться в события на экране.
