Из пепла - Мир.

      Эби почувствовала, как к горлу подкатил кисло-горький комок и с огромным трудом проглотила его обратно. Хотелось блевануть и разрыдаться. От сраного чувства несправедливости и предательства.       Аарон лежал на металлическом столе патологоанатома и глядел в потолок застывшим навеки взглядом. Серые глаза, всегда искрящиеся лукавством, при смерти утратили былой блеск. Стали мутными, как у дохлой рыбы.       Глаза, вот и все, что уцелело на некогда красивом лице. Лицо, что вчера источало нежность и заботу, сегодня было похоже на кровавое месиво.       Ей не хотели его показывать, но она настояла на своем. Ей просто было необходимо удостовериться, что в морге, на холодном столе под яркой лампой действительно лежит Хармон. Младший из близнецов.       Слез не было, хотя плакать хотелось так, что сдавливало грудь. Вчера Аарон пообещал, что никогда не причинит боли, а сегодня лежал мертвым, нарушив свое обещание. — Как это произошло?       Голос у нее, как оказалось, отсутствовал. Неясное сипение, вот и все, что вырывалось из стиснутой скорбью глотки. — Одна из машин в отделе взорвалась, — тихо поясняет патологоанатом, всю ночь корпевший над вскрытием. — Аарон был рядом в момент взрыва.       Вот и все. Так просто. Глупая-глупая смерть. — Он страдал?       Этот вопрос почему-то очень сильно волновал ее. — Нет, — мужчина по другую сторону стола отрицательно качает головой, пряча взгляд карих глаз. — Находился прямо рядом с эпицентром взрыва. Мгновенная смерть.       Ответ удовлетворяет. — Отчего он умер? — Эби не отрываясь разглядывает кашу из крови и костей вместо лица, не имея сил отвести взгляд или хотя бы моргнуть. — Больше всего пострадала грудь… — Я хочу взглянуть, — сухо перебивает она, наконец поднимая взгляд на мужчину. — Это не самая лучшая идея, мисс Хобс. — Я. Хочу. Это. Видеть.       Она и сама не знает, почему настаивает. Почему до сих пор находится здесь, мучая себя далеким от приятного зрелищем. Если тело пострадало сильнее лица, там, наверняка еще большее месиво. На лице хотя бы отдаленно угадываются знакомые черты.       Возможно, ей стоило уйти. Чтобы Аарон, если будет являться ей в кошмарах, не был обезображен увечьями.       Но она все еще стояла тут, судорожно стискивая кулаки и напряженно хмурясь.       Еще вчера, черт побери, все было прекрасно. Еще вчера они смотрели треклятое немое кино, он целовал ее в волосы, и прежде чем уснуть, она слышала, что он сказал, что кажется, любит ее.       Под белой простыней грудь разорвана в клочья. Хобс угадывает в бурой мешанине кусочки ребер, легких и чего-то еще. И не смотря на низкую температуру в морге, призванную отдалять процесс разложения, Эби отчетливо ощущает душок смерти. Сладковатый, забивающийся в ноздри, оседающий на корне языка, вгрызающийся в каждую клеточку ее тела, в каждую ниточку одежды. — Как это произошло, что машина взорвалась? — Хобс слышит свой голос будто со стороны, не прекращая скользить взглядом по обезображенному телу.       Она вдруг четко осознала, как ей было жаль в этот момент. Жаль Хармона, жаль несбывшегося счастья, что он мог ей подарить. Она почти поверила, что у нее все будет хорошо. И вот она реальность, как тяжелая могильная плита, опускается ей на голову. «Тебе никогда не быть счастливой. Все дорогие тебе люди мрут, как мухи.»       Ей было любопытно, почему Лэнгдон еще дышал. Но ответ был прост, как дважды два — человеком он не был. Во всяком случае, в том понимании, в котором принято было понимать.       В швейном цехе Элис сочувственно качает головой и настоятельно советует отдохнуть. Возможно даже напиться. Старшая швея, да и все окружающие, не раз видели, как Хармон навещал Эби в перерывах работы отдела разработок, а потому не скупились на сочувствие.       Кто-то, чьего лица Эби почему-то не узнала, даже выразил соболезнование. Хобс хотелось расхохотаться в сочувствующие физиономии, и, возможно, вырвать себе парочку прядей волос.       Все шло к этому с самого начала. С самого первого дня, как Аарон обратил на нее внимание.       Она задвигает плотные шторы, чтобы призрачно-тусклый свет из окна не мешал ее горю, выключает весь свет, и устроившись на полу в самом дальнем углу, позволяет себе расплакаться.       Жалко хнычет, размазывая горячие слезы по лицу, кусает костяшки и периодически заходится в рыданиях. И скулит, как побитая собака.       Она сомневается, что взрыв был случайностью. Никак не может себя в этом уверить, сколько ни убеждает в возможности случайностей. Не может быть, что Аарон умер по случайности через день после того, как открыто противостоял Графине. Просто не может быть.       Сила, стоит Эби только подумать о ней, вырывается подобно цунами. Прокатывает по телу горячей волной, искрит на кончиках пальцев белыми всполохами тока.       Хобс сцепляет зубы до скрежета, мысленно представляет лицо Аарона и привычно погружается в видения.       Перед глазами встает комната, полная холодного света флюоресцентных ламп. Незнакомая комната, полная людей в синих рабочих костюмах. Эби легко узнает Хармона, не смотря на массивные защитные очки, напоминающие горнолыжную маску. Светлый ежик волос под холодным светом ламп кажется почти платиновым.       Аарон смеется, говорит что-то снующему рядом пареньку, выглядящему не старше восемнадцати лет, но Эби не слышит ни звука, словно оглохнув.       Вспышка ослепляет ее неожиданно. Хобс видит, как во всполохах огня разлетаются люди, предметы и столы. Видит, как отлетает Хармон, с неимоверной силой прикладываясь поясницей об один из намертво прикрученных к полу столов. Она не слышит звуков, но почти уверена, что знает, как хрустит его позвоночник, ломаясь.       Желания смотреть, как суетятся люди, ликвидируя последствие взрыва, нет. Смотреть на изувеченного Хармона желания еще меньше — уже насмотрелась, смогла бы, наверное, даже нарисовать по памяти, вплоть до малейших деталей.       Эби отматывает видение на более раннее время, желая удостовериться, что техника не была никем испорчена.       Реальность произошедшего оказывается именно такой, как она ожидала — в темном, пустом помещении в приглушенном свете у злосчастной машины действительно кто-то возится.       Эби вглядывается в широкую спину, затянутую в темный кашемировый свитер, и вначале думает, что это сам Аарон. Такие же светлые волосы сбивают с толку. Но стоит ей приблизиться, чтобы углядеть профиль, как впечатление меняется.       Светлокожее лицо с высокими скулами и прямым носом кажется до боли знакомым и в то же время слегка искаженным. Под левым глазом темнеют три точечки родинок, и если соединить их прямыми линиями, получится идеальный, равносторонний треугольник.       Леви хмурится, вытирая тыльной стороной кисти слегка взмокший лоб, и снова принимается подкручивать что-то в открытом корпусе техники. Он действует неторопливо, словно совсем не боится, что его могут застукать за этим делом. Эби следит за его размеренными движениями, наблюдает, как проворачивается отвертка в крепких пальцах и отказывается что-либо понимать. Верить в то, что Леви намеренно подстраивает для брата смерть не хотелось до колик в желудке.       Хобс выныривает из видений, шумно втягивая воздух сквозь плотно сжатые зубы. Дышит загнанным зверем и шарит полу-безумным взглядом по ровной стене напротив.       В видениях все выглядело так, словно Леви намеренно испортил машину ночью, чтобы днем она взорвалась при попытке Аарона ее починить. Хобс качнула тяжелой головой, чувствуя, как колотиться в горле сердце и тяжело сглотнула.       Желание вскочить и рассказать об этом всем клокотало где-то в подреберье, щекоча легкие. Останавливало лишь осознание, что никаких доказательств, кроме ее слов, не было. Вряд ли Леви не озаботился тем, чтобы избавиться от лишних улик. Он создавал какое угодно впечатление, но никак не казался идиотом, с какой стороны не посмотри. Даже Эби, с ее склонностью к поспешности и порывистым решениям, не пошла бы на создание «несчастного случая», предварительно не отключив камеры. Этому обучал каждый голливудский блокбастер.       Еще с пол часа Хобс бессмысленно провалялась в постели, задаваясь бесконечной чередой вопросов. Зачем? Почему? Они крутились в голове, эти вопросы, раздражая сознание, но не давая никаких ответов. Точнее, одна теория у Хобс все же имелась. Последний разговор с Элизабет, в результате которого Аарон вступился за нее, не шел из головы.       Как могло сложиться так, что из-за нее два брата встали по разные стороны баррикад, было не ясно.       Хобс повозилась еще какое-то время в смятых хлопковых простынях, после чего решительно откинула одеяло, приподнимаясь на подушках. Смысла гадать и дальше было мало. У нее в запасе имелись реальные силы, способные приоткрыть дверь любой тайны, а она лежит тут и решительно прячет голову в задницу по давно установленному сюжету, предпочитая прикидываться жертвой. Нужно было выяснить что к чему и расставить все точки над i.       Сила полилась по венами мощным безудержным потоком. Хобс почувствовала, как неприятно тянет внизу живота, но ощущения были столь незначительны, что она позволила себе не обращать на это внимания.       Просматривая прошлое, связанное с Аароном в ускоренном режиме, «задом-наперед», Эби пыталась найти что-то стоящее в веренице обычных будней парня. Болезненно морщилась, со стороны видя, как они ворковали эти несколько недель и старалась не замечать то чувство, что рождалась от мысли, что так больше не будет. Никогда.       Встречи с другими людьми, разговоры, непонятные из-за режима «перемотки». Эби сбавила скорость, уловив знакомое лицо и обратилась в слух, наблюдая за напряженной сценой.       Графиня лениво откинулась в мягком офисном стуле из светлой кожи, буравя Хармона младшего потемневшими зелеными глазами и выглядела так, словно бизнес-леди, прознавшая об убытках своей фирмы, которые от нее долго скрывали. Породистое лицо выражало крайнюю степень недовольства и какого-то раздражения. — Я думала, мы обо всем договорились. — Я передумал. Я не собираюсь в этом участвовать, — Аарон стоял у окна, за которым клубилось серое марево.       Расслабленные плечи, затянутые в светло-фиолетовую рубашку, руки в карманах брюк, прямая, без напряжения спина — Хармон выглядел так, словно не испытывает никакого беспокойства, находясь спиной к этой женщине. Эби молча поразилась бесстрашию друга и невольно нахмурилась, понимая, что ничего не понимает. И все же неясное чувство, что этот разговор важен, не давал двинуться дальше по волнам прошлого. — Более того, я не собираюсь молчаливо сидеть в стороне. — Неужели эта серая мышь умудрилась завоевать твое гранитное сердце.       Хармон дернул плечом, явно выказывая раздражение, но прозвучавший после голос звучал все так же сухо и размеренно. — Я не считаю, что мои мотивы тебя касаются, при всем моем уважении, — он медленно обернулся, демонстрируя легкую усмешку. — Я не собираюсь делать того, о чем ты просишь. — Ты зря думаешь, что твое решение что-то меняет. Не боишься пожалеть?       Хармон хмыкнул, небрежным шагом приблизился к массивному рабочему столу, выполненному в стиле двадцатых. Указательным пальцем поправил раскрытый чехол с двумя перьевыми ручками, скользя бесстрастным взглядом по лакированной поверхности. С легкой улыбкой поднял взгляд на мечущие молнии зеленые глаза.       Эби думала, что Хармон скажет что-нибудь ироничное. Что-то, что сможет заткнуть Элизабет рот. Возможно даже, выстрелит завуалированной угрозой. Но его ответ был проще и сложнее одновременно: — Нет.       Эби вздрогнула, когда за Хармоном закрылась дверь кабинета. Нет, он не хлопал ей как подросток в порыве разбушевавшихся чувств. Закрыл очень даже тихо, провернув ручку, чтобы даже автоматический замок не щелкал при открытии. Просто когда дверь за ним закрылась Элизабет смела все со стола с яростным рыком, напоминающим о голодном тигре.       Эби вынырнула из видения легко, не чувствуя сопротивления сознания. Разум оставался чистым и незамутненным, вопреки обычному отходняку после погружения. Последний пазл лег на место легко и без фанфар. Аарон отказался делать что-то, и это подписало ему смертный приговор.       Хобс сжала холодные пальцы в кулак, прокручивая в голове наизусть заученные строки заклинания. Было до ужаса интересно, хватит ли ей сил в одиночку, без посторонней магической поддержки исправить прошлое. За руку увести Аарона из лаборатории, не дав притронуться к неисправной технике.       Что-то внутри подсказывало, что сил бы хватило. Что не нужны ни ванны, ни другие ведьмы, чтобы провернуть стрелки часов на десять часов назад и изменить ход событий.       Слова, имеющие власть над временем полились с губ легким кружевом, замерцали вокруг лампы торшеров и люстры. Эби приготовилась читать заклинание по второму кругу, когда низ живота свело предостерегающей, болезненной судорогой. Она сбилась со слов, шумно втягивая воздух, осторожно придержала ноющий низ живота. Сила, разбуженная древним заклинанием, неохотно отступала, цепляясь крючковатыми пальцами за дрожащие суставы.       Хобс осела там же, где стояла, усталым взглядом гипнотизируя стену напротив. Осторожно гладила собственный живот и совсем не чувствовала, как катятся по лицу горячие слезы.       На втором этаже в декорациях бара по прежнему звучат приглушенные голоса и тихий смех. Совсем местами. Призраки нечасто находят повод посмеяться. Теплый свет, переливы в хрустальной люстре, звон бокалов и тихий перестук льда в выпивке.       Эби замерла за поворотом, невольно прислушиваясь. Она давно не спускалась сюда после отбоя. Очень давно. С тех самых пор, как впервые сходила с Хармоном на бал. Ей почему-то тогда очень хотелось отринуть все сверхъестественное в своей жизни. Забыть, что нашла приют в кругу давно отживших свое людей. Забыть, что по жилам течет кровь наделенная силой, а ребенок под сердцем является чем-то далеко за пределами нормального и объяснимого.       Забыть не вышло. Убежать от реальности тоже — она догнала и врезалась в грудь с силой бешено несущегося локомотива.       Стоит Хобс выйти из-за поворота, как в баре повисает звенящая, будто бы укоризненная тишина. Эби устраивается на мягком высоком стуле, стыдливо пряча глаза от Лиз и горько усмехается. В таких случаях полагается здороваться, но отчего-то не выходило. — Плесни мне чего-нибудь покрепче, — едва слышно просит она, прекрасно зная что ее услышат — в баре сейчас каждый обратился в слух. — Эби, — в мягком голосе Лиз неодобрение жалит не хуже бешеных пчел. — Я знаю, ладно? Знаю, что нельзя, но это все, что сейчас может спасти, поэтому пожалуйста.       Бармен кивает, отходя к стойке, заставленной разномастными бутылками, и Хобс долго разглядывает узкую, болезненно худую спину, затянутую в мятного цвета блестящую ткань.       Вокруг возобновляются действия — шуршит одежда на призраках, должная быть такой же призрачной, бренчат стаканы, когда их опускают на стол.       Лиз поставила бокал перед ней почти бесшумно. За тонкую ножку придвинула ближе к Хобс, заставляя ту морщиться. Эби не любила белое вино. — Прости, дорогая, но это все, что можно в твоем положении.       Хобс понятливо кивнула, сунув нос в круглую горловину бокала, втянула кислый запах и страдальчески заломила брови. Спускаясь сюда, она надеялась на порцию бурбона или виски. В крайнем случае, на разбавленный джин. — Как ты?       Эби поежилась, пытаясь подобрать четкое определение своему состоянию. — Такое впечатление, что тону в дерьме и им же захлебываюсь.       Тейлор скривила ярко накрашенные губы и подтолкнула ножку бокала в девичьих руках выше, побуждая сделать глоток. Эби почти осушила бокал одним присестом и катала на языке кислое послевкусие, озираясь по сторонам.       Салли тихо переговаривалась о чем-то с Уиллом, Тристан гипнотизировал взглядом Тейлор, посылая соблазнительные улыбки всякий раз, как она бросала на него случайные взгляды. Эби чувствовала себя лишней.       Она конечно понимала, что никто из них не обязан был скорбеть по Хармону, но непринужденные разговоры и лица, готовые в любой момент озариться улыбкой, выводили из себя. Эби скользила взглядом по беззаботным улыбкам, по расслабленным позам, и понимала, что злится. Злится от того, что они не испытывают и половину той горечи, что испытывает она. Словно с ее появлением, именно этим вечером все они должны были облачиться в траурные наряды и хранить на лице соответствующую ситуации скорбь. — Мы слышали, что у вас случилась трагедия, — Лиз наконец разбавила неуютное молчание за баром, видя, с каким остервенелым отчаянием Хобс разглядывает лица окружающих.       Эби допила остатки вина одним махом, протянула бокал для дополнительной порции и встретив отрицательное покачивание головы, затянутой в несуразную темно-синюю торбу, недовольно поджала губы. — Аарон погиб, — она замолчала на мгновение, перебарывая желание разом выдать всю известную ей историю с Элизабет и Хармонами, но вовремя прикусила язык. — Да брось. Второй бокал погоды не сделает. — Вот именно. Забыться не поможет, а ребенку может навредить. Он уж точно не виноват в твоей трагедии — не стоит его за это наказывать.       Эби раздраженно дернула рукой, не желая продолжать тему. Задумываться о здоровье ребенка было трудно, когда самым сильным желанием была потребность напиться в сопли.  — Он был тебе дорог, да?       Хобс хмыкнула, едва не подавившись воздухом, покатала в руках пустой бокал. Небрежно подперла голову кулаком, растекаясь по барной стойке. — Ужасно хочу роллов, — призналась девушка, после непродолжительного молчания.       Против логики, изливать душу и делиться собственной болью не хотелось. Не с теми, кто не мог разделить ее скорбь. И даже если Тейлор могла ее понять в силу личного опыта, Хармона она не знала так, как знала Эби. А значит, его смерть была для призрака пустым звуком. — Малыш начинает проявлять желания? — Не думаю, я всегда их любила. Могла есть их каждый день и никогда не наедалась достаточно. — Думаю, ты могла бы предложить поварам разнообразить меню. — Обязательно над этим подумаю, — Эби зевнула, пытаясь заставить себя принять более прямое положение. Больше всего хотелось опустить голову на барную стойку и заснуть.— Ладно, слушай, извини, что побеспокоила тебя, хорошо? Просто, мне, видимо, необходимо было увидеть человеческое лицо. — Всегда пожалуйста, — Лиз кокетливо улыбнулась, поиграв выразительными бровями.— Заходи, если снова понадобится человеческое лицо. — Да, без проблем.       Эби не совсем отдает себе отчета, как добирается до проклятых лестниц, ведущих вверх и вниз этажей. Не потому, что пьяна, боже, один бокал никогда не пробирал ее даже до состояния расслабленности, просто день откровенно не задался с самого начала. Она монотонно перебирает ногами по невысоким ступенькам, про себя отсчитывая их количество. Двадцать три, двадцать четыре…       Когда перед глазами возникают чьи-то замшевые туфельки, Хобс не сразу поднимает взгляд, а когда поднимает, становится очень поздно. Спокойно-удовлетворенное лицо Графини последнее, что она запоминает, прежде чем чужая прохладная ладонь ложится ей на лоб и толкает со всей силы назад. Она переворачивается, катится по ступенькам вниз, считая их позвонком и затылком, врезается крестцом, а потом налетает на парапет лестницы.       Последнее что она помнит, как кренится обмякшее тело вниз, но обморок забирает задолго до кульминационного падения.