Из пепла - Мир.

      Эби разглядывала собственные ладони, пытаясь понять, почему никак не удается справиться с дрожью. В отражении напротив красовалось настоящее чудо: всклокоченные волосы, заливающаяся синевой скула с сеченной до крови кожей, разодранный подбородок и опухшие губы. Хобс не помнила, когда бы еще выглядела так удручающе. Даже когда кокаиновая зависимость окончательно превратила ее в призрака, она и тогда не выглядела так плохо.       Губы и руки дрожали, сотрясаемые нервной дрожью, глаза жгло, словно в них засыпали песка, а где-то в груди возился склизкий угорь запоздалого страха. Хобс стояла на грани истерики, понимала это как никогда, и ничего не могла с этим сделать.       Мозг знал, что все обошлось. Разум осознавал, что жадные, грубые руки Леви остались позади, в узких полутемных служебных коридорах. Но сердце до сих пор набатом стучало в висках, заглушая и стук низких каблуков, и ее собственное сиплое дыхание.       Сознание рябило перед глазами, подергиваясь неверной дымкой и угольной крошкой. Заставить себя не терять сознание было, пожалуй, самым сложным делом в ее жизни.       Она вцепилась в края раковины, чтобы хоть как-то удержаться на ногах — колени подкашивало и безудержно, невыносимо тянуло в сторону, на бок, прилечь на холодный кафель общественного туалета. Хобс принялась считать и вспоминать, оживлять перед глазами картины, чтобы хоть как-то отвлечься: спокойно улыбающегося Лэнгдона, дарящего улыбку не ей, Аарона, лежащего на столе патологоанатома, нерожденного Ника, рисовавшего для нее картину в ее видении.       Три причины, чтобы пойти на убийство. Три веские причины для того, чтобы бороться и выжить. Одержав победу. Эби сжала руку в кулак, чувствуя, как от этих мыслей слабость медленно отпускает. Попыталась представить себе мертвое, застывшее лицо Элизабет, и поняла, что эта картина дарит ей странную, одуряющую радость. Напоминающую чем-то старое доброе наркотическое опьянение, спирающее что-то в груди.       Когда-то Эби была уверена, что никогда более не пойдет на намеренное убийство. Она оправдывала свой поступок на аванпосте защитой того, кто по непонятным причинам стал ей… дорог? Теперь она понимала, как поспешно зарекалась о чем-то подобном.       Хобс мантрой бубнит под нос заклинания исцеления, надеясь, что, как и в больничной палате несколькими днями ранее, все ее травмы исчезнут в одночасье. Но силы в ней так смехотворно мало, что обыкновенный синяк на челюсти сходит почти пять минут.       Она тратит почти пол часа, чтобы залечить, казалось бы, вполне себе невинные царапины самым сильным заклинанием для исцеления, что ей было известно. Заклинание, которое, в общем-то, способно было отрастить человеку новую конечность. Хобс боялась даже подумать, что из-за своей порывистости лишила себя сил навсегда — слишком быстро она привыкла к мысли, что владеет настоящим, пусть и не используемым, могуществом.       Впрочем, то, что все следы с лица исчезли, явственно намекало на то, что какие ни какие, а силы все-таки остались. А для того, чтобы убрать Элизабет «красиво» ей и не нужно было могущество.

***

— Эби, расскажите, как вы себя чувствуете?       В кабинете Сэма светло и аскетично. Чисто почти до стерильности, а каждый предмет стоит на своем строго отведенном месте. Хобс бросает короткий взгляд на рабочий стол психотерапевта и давит на губах улыбку — в карандашнице все ручки и карандаши строго одной длинны, и даже «рассыпавшись» в разные стороны, словно бы находятся друг от друга на одинаковом расстоянии. Книги на полках строго одного размера, цвета и толщины, прямо как на третьем аванпосте. Горшки в цветах, мебель, ковры, все вокруг предано симметрии и балансу, едва уловимо, потому что искусно выстроено в стильную картину, но Эби вдруг отчетливо видит эту странность, и от этого становится почти радостно — безэмоциональный, всегда вежливо-сдержанный Сэмми становится вдруг понятным и постижимым. — Я правда должна отвечать на эти вопросы? — В швейном цехе многие обеспокоены твоим состоянием, — Боуден спокоен и почти флегматичен, на столько, что у Хобс проскальзывает подозрение, что мужчине скучно.       Скучно здесь, с ней, в эту конкретную минуту обсуждать ее надуманные проблемы. К слову, они оба — и Сэм, и Эби — уверены, что проблемы в ее голове надуманные. По глазам Боудена видно, как едва-едва он сдерживается от желания посоветовать ей меньше увлекаться саможалением. Хобс же пришла сюда только для того, чтобы создать хорошую, качественную маску. — Не думаю, что кого-то из них заботит мое состояние, — Эби старательно сутулиться в вильветовом кресле, кутается в безразмерный джемпер и отстраненно ковыряет обивку на подлокотнике, не поднимая глаз на хозяина кабинета.       И все же она уверена, что с каждым разом, как ее ноготь поддевает шов на обивке, психотерапевт все больше и больше раздражается. — Элис беспокоится моим состоянием только потому, что у нас график, а я одна из ведущих швей. Во всем остальном, им всем плевать, даже если бы я решила вздернуться прямо посреди рабочего зала. — Разве твоя незаменимость на работе не доказывает твою значимость в жизнях других людей? — Нет, я так не думаю, — она тихо смеется, качая чуть лохматой головой.       Коротко остриженные волосы отдельными прядями щекочут щеки и цепляются за обкусанные, сухие губы, порождая щекотку и раздражение. Боуден смотрит на нее внимательно, но в этом внимание Хобс мерещится не профессионализм психиатора, а что-то еще. Что-то гораздо более личное. Что-то темное. — Скажи, Эби, у тебя не возникает мыслей, чтобы причинить себе вред? — Вред? Вы про вспарывание себе вен или что-то в этом духе? Не вижу смысла, когда того же самого можно достичь с помощью таблеток.       Они разглядывают друг друга молча. Секундная стрелка на часах, висящих на стене за его спиной, успевает отсчитать около двадцати секунд прежде, чем Сэм открывает рот, чтобы задать следующий вопрос. Скука из его глаз бесследно исчезает. — Ты рассматривала такой вариант?       Эби помолчала. Просто чтобы подобрать слова. Взвесить их и хотя бы попытаться предположить, к чему они могут привести. Какой портрет нарисуют в голове ее личного мозгоправа. — Да, я думала о суициде. В конце-концов, это не самый плохой исход — просто избавится от боли. Уснуть и не проснуться, — Хобс улыбается криво, щурит сухие до раздражения глаза на мужчину и отчаянно старается держать лицо. — Скажи, какие эмоции вызывают у тебя мысли о суициде?       На самом деле, самоубийство — последнее, о чем Эбс задумывалась в стенах этого приюта для потерянных душ. Она не раз думала о том, чтобы убить отдельно взятых личностей, пару раз представляла, что будет, если магией нарушить систему жизнеобеспечения и убить все Святилище, но еще ни разу она не помышляла о том, чтобы покончить только с собой.       Для того, чтобы ответить на его вопрос, ей необходимо было вспомнить далекое прошлое, вспомнить боль от потери Тома. Вспомнить то свое состояние, которое преследовало ее очень долго после потери жениха. Потому что просто сочинять с ровного места — Эби боялась, что если она начнет просто врать, Боуден, как, все-таки, опытный психотерапевт, раскусит ее уловку. — Это чувство похоже на предвкушение. Как перед поездкой в Диснейленд. Ты знаешь, что тебя там ждет, потому что читал брошюру, и ты в нетерпении ждешь завтрашний день. Ты уверен — ты останешься доволен, и все твои мечты исполнятся. С темой суицида почти то же самое — я знаю, что со смертью всевозможные страдания прекратятся. Знаю, что боль уйдет.       Они снова молчат, пока мужчина делает короткие записи в блокнот. Сэм дает ей время собраться с мыслями, чтобы избавиться от накативших эмоций — на последних словах ее голос позорно срывается. Как бы она не храбрилась, как бы не убеждала, что действует с холодной головой и все держит под контролем, а в душе все равно, помимо спокойной решимости, была целая прорва ужаса, ярости и боли. — Расскажи, от какой боли ты хочешь сбежать. — Вы и так знаете, — она постукивает пальцем по обтянутым хлопком коленям и старательно водит глазами по стенам, чтобы не встречаться взглядом с темными, цепкими глазами мужчины.       Она знала, что он будет спрашивать об этом. Убеждала себя, что это неизбежно и даже необходимо для разыгрываемой ею партии. Но знать и быть готовой — не всегда одно и то же. — Я знаю лишь о слухах. Но хочу услышать от тебя, что произошло на самом деле.       Хобс молчит очень долго, после чего выдавливает: — Я потеряла ребенка, когда упала с лестницы.       Боуден не подает вида, что удивлен. То ли мужчина действительно знал об этом маленьком нюансе ее трагедии, то ли профессионально скрыл все эмоции, порожденные данным фактом. — Что ты чувствуешь по этому поводу? — Вы шутите? — Хобс огрызается почти машинально.       Вскидывает на мужчину возмущенный взгляд, впервые за этот разговор, не удержав «истинных» эмоций. Перетерпеть то, что Сэм пытался раскопать эмоции относительно именно «этого» события, не вышло. — Нет, Эби, я хочу услышать, что ты чувствуешь. — Я не хочу это обсуждать, — она ведет тяжелой от мыслей головой и почти поднимается из кресла на слабые ноги.       Придя сюда, она была уверена, что образ слабой и потерянной ей удастся достичь только через кабинет мозгоправа. В конце концов, какое еще впечатление производит человек, регулярно таскающийся к психтерапевту. Она убеждала себя, что так нужно. Уговаривала, что ради конечной цели стерпит что угодно, о чем бы Сэм не пожелал с ней говорить. Была уверена, что и разговор о потерянном ребенке сможет стоически перетерпеть. И оказалось глубоко не права.       А ведь ей действительно нужна квалифицированная помощь — вдруг понимает Эби. Только вот помощь кого-то, кто не Сэм с его холодными глазами, и нет-нет, да проскальзывающими змеиными усмешками. — Эби, я не смогу помочь, если не буду знать, что именно с тобой происходит.       Хобс разглядывает мужчину, успев сделать несколько шагов в сторону дверей. Глядит на него сверху вниз, все так же сидящего в кресле, и стоически запинывает обратно на затворки души всю свою боль и настоящие чувства. Если бы Эби позволила реальным эмоциям выйти наружу… Если бы показала, что на самом деле чувствует из-за своей потери…       От Боудена, вероятно, остался бы лишь тлеющий остов костей. Потому что, когда Хобс думала о видениях, где темноволосый малыш рисовал подарок маме, ей хотелось сжечь весь отель и всех его обитателей разом. Просто потому, что в такие моменты Эби порывисто считала, что отчасти каждый из присутствующих был виновен в том падении. Тем, что никто из них даже просто не оказался рядом. — Боуден, тебе нечем мне помочь. Я всю свою жизнь хороню близких мне людей. Сколько себя помню, я всегда кого-то теряла. И вот теперь, когда внутри меня… Когда у меня появляется шанс… — Эби замолчала, смыкая дрожащие губы.       Она не могла больше сдерживаться. Не могла больше строить из себя невесть что, а потому лучшим решением посчитала просто покинуть злосчастный кабинет. Хобс вернется, когда раздрай в душе немного уляжется. Вернется, когда упоминание выкидыша не будет вызывать глубоко внутри нее такой ярости.       В потайном коридоре, где только сегодняшним утром последний из Хармонов пытался то ли убить ее, то ли изнасиловать, то ли все вместе — темно и тихо. И не следа произошедшего несколькими часами раньше.       Хобс отковыривает от стены потрескавшуюся краску и думает о том, как именно она сможет найти Марча, если он сейчас развлекался где-нибудь в потайных комнатках, которых в отеле, наверняка, было целое множество. Не то, чтобы она переживала, что он забудет про нее… Просто ей отчего-то очень хотелось посмотреть, что стало с Леви после пяти часов общения с Джеймсом. Ей хотелось увидеть, что стало с тем, кто в начале этого дня желал ей смерти и был готов ее обеспечить.       В ее комнате царит порядок и чистота. Судя по поставленным на места ванным принадлежностям, что еще утром были раскиданы по всей ванной комнате, кто-то явно прибрался у нее в апартаментах. Разводя в наполненной горячей ванне морскую соль с парой капель апельсинового масла, Хобс гадает, как скоро склонный к садизму призрак вспомнит о том, что они договаривались о встрече. А еще почти вырубается в горячей воде, но быстро приходит в себя, слыша в комнате отчетливые шаги.       Эби выбирается из ванны, стараясь двигаться как можно тише, оборачивает вокруг тела махровое темно-синее полотенце и зажимает в руках ножницы, которыми не так давно состригала себе волосы. Монструозные, острые на концах, они выглядят вполне серьезным оружием в судорожно сжатом кулаке.       Но в комнате пусто. Эби скользит растерянным взглядом по совершенно пустой комнате и тревожно прислушивается к звукам в коридоре — тишина и пустота. Она уже даже согласна заподозрить у себя шизофрению, когда белое пятно на трельяже привлекает внимание. На кремово-белой шероховатой бумаге каллиграфически идеальные буквы складываются во вполне прямое приглашение: «В полночь. В коридоре, едва не ставшем твоим склепом — двенадцать шагов, левая стена. Стукни два раза». Хобс крутит бумажку в руке, удивляясь лаконичности и краткости послания, и почти подозревает, что отправитель вовсе не Марч, когда на обратной стороне замечает пару мелких, почти неприметных капель крови.       И хотя от Марча она ожидала какой-нибудь пошлой театральщины. Каких-нибудь игриво-угрожающих слов, завуалированно передающих послание, кровь отчего-то убеждает куда быстрее свойственной призраку эксцентричности.       Эби собирается достаточно долго. Отчасти, потому что ей нужно было собраться с мыслями. Привести тот сумбур мыслей, что крутился в голове, в порядок. Отчасти — потому что всему такому импозантному Джеймсу по непонятной причине хотелось соответствовать.       Хобс натягивает черные брюки клеш свободные от бедра и с высокой талией, заправляет в них белую сорочку с рукавом три четверти, и очень долго приводит себя в порядок перед зеркалом — укладывает нынче короткие волосы в стиле пятидесятых. Почти игнорирует косметику, лишь слегка подчеркивая брови и ресницы и неторопливо покидает комнату за пятнадцать минуть до полуночи, уверенная, что вполне успеет добраться ко времени. Заставлять психопата, пусть и умершего, пусть и предложившего ей сотрудничество, ждать не хотелось.       Когда ее кулак дважды коротко стучит по стене, где-то по ту сторону едва слышно щелкают механизмы и Эби встречается взглядом с двумя черными провалами. Глаза у Марча блестят нездоровым блеском, удовлетворенно скользят по ее фигуре и тонкие губы кривятся в довольной усмешке. Хобс ожидала, что по встрече, застанет его загвазданного в крови с головы до пят, но рубашка на нем крахмально-белая, идеально выглаженная. — Эбигейл! Ты невообразимо вовремя, — Марч самостоятельно цепляет ее холодные пальцы, прижимаясь еще более холодными губами к средним фалангам, вместо тыльной стороны кисти. Жест, с точки зрения этикета, почти кокетливый. — Нам только успели накрыть на стол.       Призрак сторонится, пропуская ее, за руку вводя в потайную комнату, и Хобс не без удивления подмечает, что сервировкой стола занимается Салли. Женщина зажимает в зубах тлеющую сигарету, косит в ее сторону недовольный, почти презирающий взгляд, но тарелки и бокалы вместо пепельницы не использует, вопреки ожиданиям Эби. А после и вовсе испаряется, оставив на столе блюда накрытые клошами.       Марч подводит ее к столу за руку, щебеча что-то о слишком нагруженном дне и о том, что он давно не пребывал в таком замечательном расположении духа, а Эби гадает, за какой из трех дверей может быть спрятан Леви. Или то, что от него осталось.       Они ужинают, обсуждая сущие мелочи — Марч расспрашивает о дневних распорядках среди живых и вполне по делу подтрунивает над некоторыми, не совсем логичными поступками жителей Святилища. Марч вообще в этот момент почти ничем не выдает своей ненормальности, и Эби приходится прилагать усилия, чтобы не забыться. Не забыть, что трапезу она делит с мертвым, а пришла для того, чтобы обсудить убийство.       Когда итальянская паста с курой и грибами окончательно пропадает в желудке Хобс и тарелка Джеймса солидарно пустеет — Хобс пытается не заострять свое внимание на том, как и зачем в принципе призрак поглощает пищу, которая ему совершенно ни к чему — они перебираются за одну из трех дверей, оказываясь в комнатке с настоящим мини-баром и несколькими уютными креслами и диванчиками.       Джеймс одет в темно-синий классический костюм, крахмально-белую рубашку и черные кожаные помочи вместо ремня. Начищенные до блеска туфли сверкают глянцем, и шейный платок, скрывающий уродливую рану, вписывается в весь его образ так гармонично, что кружится голова.       Хобс следит, как мужчина разливает в бокалы виски, краем уха слушает очередной его рассказ о совершенном когда-то давно убийстве и во все глаза разглядывает призрака. Странное дело, но она теперь находила его даже привлекательным. Соблазнительным, в какой-то мере. Жадный взгляд черных глаз, до дрожи напоминающих черные дыры где-нибудь в темном уголке космоса; широкий разворот крепких плеч, узкие бедра и нахальная, уверенная улыбка тонких, поистине мужских губ. В Марче был шарм. Была сухая красота, лишенная какого бы то ни было намека на женственность. Он, конечно, отличался от принятых в двадцать первом веке эталонов красоты. Но все же был хорош. А уж если обратить отдельное внимание на чарующий баритон, словно по-кошачьи мурчащий, и вовсе можно было потерять голову.       Учитывая, сколь многое ей пришлось пережить за последние пару дней… Несколько недель, если брать в расчет ее кому, и становилось совсем неловко от мысли, что она засматривается на мужчину и испытывает некоторое стеснение от его пронзительных взглядов. Ей бы, наверное, следовало забиться куда-нибудь в угол и по обыкновению своего извечного поведения страдать горько и безудержно. Или целенаправленно готовится к грядущему отмщению, отринув любые другие мысли. Только вот Хобс неожиданно, совершенно неожиданно для самой себя, поняла, что Марч кажется ей привлекательным. Прямо сейчас. Прямо здесь и в эту минуту, она находила его соблазнительным до дрожи в коленях и где-то под ребрами.       Эби задавалась вопросом, чем вызван ее интерес к представителю мужского пола помимо Майкла. И старалась не думать, что засматривается она на давно почившего мертвеца. Думать об этом было неуютно. Это походило на какую-то форму извращения. Типа слабого проявления склонности к некрофилии. — О, это было весело, — Марч посмеивается, протягивая Хобс ее бокал, устраивается рядом, не сводя с нее своих внимательных глаз. — Может быть, ты расскажешь о своем первом убийстве?       Эби не торопится раскрывать рта, задумчиво крутя в пальцах бокал.       Марч был тем редким видом людей, что приходили в восторг, видя такие же больные наклонности в окружающих, что взращивали и признавали в себе. Мужчина был готов часами слушать о чужой жестокости, пусть даже о чужих мечтах об убийстве или насилии. И больше всего его интересовали именно такие люди. Показательно, что именно в нее он вцепился с упорством клеща-кровососа. Что-то в ней притягивало взгляды этих психопатов-убийц — Лэнгдона в свое время, теперь вот Марча, и Хобс было интересно, что именно ее выдает. Взгляд, манера улыбаться или какие-то определенные слова, которые она, не задумываясь, произносит, с головой выдавая свою потенциальную готовность убивать, если придется? — Это были ведьмы, — Хобс пожимает плечами, весьма неловко и совсем не красноречиво приступая к рассказу. — Они пришли, чтобы остановить Лэнгдона и предотвратить конец света. — И ты спасла его? — в голосе у Марча веселье и нетерпение, отдающее каким-то детским восторгом. — Почему? — Мне было его жаль. Я была им очарована. Я готова была отдать все что угодно, чтобы подольше побыть с ним. Чтобы иметь возможность наладить с ним отношения и побыть хоть немного счастливой. — Наплевав на спасение мира? — улыбка в обрамлении тонких усиков насквозь пропитана безумным весельем. — Мир не спасти. Человеческая природа запрограммирована на разрушение. Да, есть исключения, что заботятся об экологии, человечности, других путях сохранения мира во всем мире. Но это единицы по сравнению с основной массой людей. Убивай Лэнгдона, не убивай, не думаю, что это что-то бы дало. Рано или поздно и без вмешательства темных сил человечество подвело бы себя к вымиранию окончательному. — Какое красивое оправдание своему эгоизму.       Эби на удивление не обижается. Ей больше не обидно слышать о себе, что она сука, тварь, эгоистка и монстр. На удивление стало плевать на эти, безусловно, негативные титулы. — Да. Я хотела быть с Майклом, и мне было плевать, что там станет с воскрешением мира — он уже погиб, а я уже успела смириться. — Так значит, ты убила ведьм, чтобы они не мешали тебе быть с твоим возлюбленным?! — Марч взрывается одобрительным смехом, запивая свой восклик глотком виски. — Этот поступок достоин признания! — Я не уверена, что могу назвать Майкла возлюбленным. Когда любишь, принимаешь все стороны человека. Я же очень многого в нем не понимаю, и не желаю понимать. Тем не менее, да, я готова была убить ради него, и сделала это не задумываясь. — Как это произошло? Как ты готовилась к убийству? — Я умею заглядывать в прошлое и будущее. Не всегда у меня получается сразу, но мне это дается. Я увидела, что прибудут ведьмы, способные остановить Антихриста. И решила, что должна им помешать. Я несколько раз заглядывала в события предстоящие, чтобы разработать план, а когда они пришли, убедила их, что я на их стороне.       Марч улыбается так плотоядно, глядя ей прямо в глаза, что на какое-то время становится неловко. — Ведьмы готовились к обряду, многие остались остановить Майкла, так что по итогу я осталась наедине всего с двумя — главной надеждой на спасение старого мира, и старухой, что должна была ей помочь. По ведьмовским обычаям, в нашем роду всегда есть Верховная, обладающая самой большой силой. Когда одна Верховная умирает, ее силу наследует другая достойная. Юное дарование, Мэллори, как раз должна была стать следующей Верховной, способной остановить Лэнгдона. Все что нужно было, это смерть прежней Верховной. Я дождалась, когда начнется процесс наследования силы, и напала на старуху. Воткнула нож в основание шеи. А потом, когда Мэллори пришла в себя, всадила лезвие прямо ей в макушку. Это гарантировало, что никто из них не нападет на меня, поняв предательство. Я долго обдумывала, в какой момент напасть будет лучше всего. Проигрывала в голове совершенно разные сценарии, но в итоге решила, что этот будет самым выгодным. — Ты весьма способная девушка, Эби, не лишенная хитрости и утонченной жестокости! — Джеймс вновь встал, скидывая пиджак на спинку стоящего неподалеку стула. Закатал рукава накрахмаленной рубашки, обнажая крепкие предплечья, и шагнул к буфету, чтобы обновить свою порцию в бокале. — Нет ничего прекраснее, чем вызывать у жертвы чувство расположенности, чтобы после воткнуть ей нож в глотку. Ты видела их взгляд перед смертью? Смогла подсмотреть их последние мысли? — Нет. Предпочитала этого не знать. В тот момент мне меньше всего хотелось знать, что они в последний момент своей жизни думают. Тем более обо мне.       Марч ненадолго обернулся, одаривая Хобс разочарованным взглядом. — Прискорбно. Но не критично. Для того, чтобы научиться наслаждаться страхом и обидой жертвы, требуется время и практика. Это далеко не всем дается сразу, — Марч замолчал, тихо гремя бутылками и бокалами, спрятанными за лакированной дверцей шкафчика-буфета. — Может быть, ты хочешь отведать абсента?       Хобс не находит в себе желания отказать, хоть здравый смысл и вопит об осторожности в обществе психопата.       «Зеленая фея» отсвечивает изумрудом за граненым стеклом небольшого шота, и Хобс очень долго вглядывается в эту игру света и цвета, приподнимая свою рюмку по направлению к лампе. Выдержанный крепкий алкоголь оставляет на стекле маслянистые потеки. О количестве туйона, содержащегося в этом напитке, остается только догадываться. Вряд ли Марч хранил в запасах абсент, соответствующий эталонам двадцать первого века в отношении содержания наркотических веществ. — Ты обещал рассказать свой план.       Эби опрокидывает порцию алкоголя залпом, чувствуя, как обжигает спиртом гортань. На языке горчит вкус полыни — Марч и не думает разбавлять знаменитый напиток сахаром. — Верно.       Призрак прохаживается по комнате, крутя в руках нетронутый шот напитка. — Для того, чтобы достичь желаемого и уничтожить Элизабет, ты ни в коем случае не должна делать этого своими руками. Иначе, Лэнгдон, какими бы светлыми чувствами к тебе не пылал, будет вынужден провести назидательную смертную казнь, — Хобс иронично выгибает брови, реагируя на предположение светлых чувств к ней со стороны Лэнгдона. — Нет никакого удовольствия совершить месть и расплатиться за это собственной жизнью. — Она покалечила меня. Едва не убила. Я готова на очень многое, чтобы увидеть, как она расплачивается за содеянное.       Эби не замечает, в какой момент рюмка в ее руках вновь становится наполненной. Сознание словно дрейфует на волнах, картинка вокруг слегка качается, и цвета становятся неправдоподобно желтоватыми. Судя по реакции организма, туйона в алкоголе значительно больше, чем было разрешено законодательством в двадцать первом веке.  — Безусловно! — Джеймс вскрикивает неожиданно громко, вынуждая Эбс вздрогнуть. — И все же, лично я был бы счастлив, если бы твоя месть осталась безнаказанной. Это бы означало чисто сделанную работу. А я люблю, когда работа делается без осечек. — В таком случае я вся внимание, — Эби ведет тяжелой головой, силясь сбросить застилающую глаза пелену.       С одной лишь рюмки сознание путалось и расплывалось, отказываясь адекватно воспринимать действительность. — Элизабет не случайно решила повязать тебя материнскими чувствами, тем самым отдалив от Майкла, — Марч улыбается, присаживаясь на винтажный диванчик рядом с Хобс. Руку мужчина закидывает на низенькую спинку мебели, склоняясь к девушке еще ближе. — Она не понаслышке знает, как сильны чувства матери к своему ребенку.       От открытой тайны дурман в голове Эби на короткое мгновение рассеивается. Она обескураженно глядит на Джеймса, пытаясь понять, почему прежде никогда не слышала о ребенке. — Она потеряла ребенка? — Потеряла? О-о-о, нет, наш Бартоломью жив и здоров, и все еще пребывает в стенах моего детища. Правда, в последнее время, по просьбе Элизабет и с приказа Майкла он охраняется в разы лучше.       Эби гипнотизирует взглядом самодовольного Джеймса и впервые за время их знакомства, впервые за время пребывания в Святилище, задается вопросом, а сколько же лет на самом деле Элизабет. Марч явно жил не в двадцать первом веке — об этом говорил и стиль, и повадки, но даже если списать его странный образ на эксцентричность, откуда тогда взяться общему стилю подавать себя, говорить? Хобс в силу своей профессии сталкивалась с разными «фанатиками». Были среди них и те, кто отчаянно пытался соответствовать давно ушедшим эпохам или даже выдуманным реальностям, но никто и никогда не мог держаться образа двадцать четыре на семь. Люди, выросшие в определенных условиях, непроизвольно выдавали себя — словами, манерой держаться при разговоре, манерой держаться, когда им кажется, что никто на них не смотрит. Да и сам Джеймс в открытую говорил о том, что лично спроектировал отель. Отель, которому почти сотня лет. — Скажи, а сколько лет назад вы познакомились и обвенчались с Элизабет?       От наркотического опьянения, вызванного попаданием туйона в кровь, говорить было сложно. Концентрироваться и оставлять такие вопросы для другого раза — тоже. — Кажется, в тысяча девятьсот двадцать пятом.       Хобс пытается высчитать, сколько лет прожила графиня хотя бы в статусе миссис Марч, но калькулятор все время сбивался. — Почему она так молода? — удивление Эбигейл неподдельное, самое настоящее. — Моя обожаемая женушка нестареющая кровопийца, время над которой совершенно не властно. — Она вампир? — странная тайна графини вызывает смех. Против всякой логики Эбигейл хихикает, откидывая голову назад и затылком опираясь на руку Марча. — Господи, да это все бред какой-то. — Вот, выпей.       Джеймс заботливо улыбается, протягивая свою рюмку, полную зеленого напитка. Эби хватается за предложенное не задумываясь. С такой новостью можно было напиться. Теперь уж с чистой совестью, окончательно помахав ручкой собственному рассудку. — Единственное слабое место Графини — ее сын… — Ваш сын, — поправляет Эби, совсем не тактично перебивая Марча на полуслове. — Тем не менее, Элизабет все готова отдать и сделать, чтобы Бартоломью не пострадал. Она надеялась, что и у тебя ребенок займет все твои мысли, убив всякий интерес к Лэнгдону. — Это не единственная причина, — Эби неожиданно трезвеет. Как-то резко, словно по щелчку пальцев, туман перед глазами и в голове рассеивается.       Марч вопросительно разглядывает ее профиль, побуждая продолжать, пока Хобс задумчиво гипнотизирует взглядом стену напротив. — В моих видениях, Элизабет настраивала моего сына на противостояние правилам Майкла, — у нее от накатывающих эмоций схватывает горло, ломая ровное звучание голоса, но девушка продолжает говорить, потому что ситуация располагает. — Она хотела стравить Майкла с Ником, зная, что я не смогу остаться в стороне. Понимая, что я не смогу вновь закрыть глаза на действия Майкла и просто пойти на поводу у своих чувств к нему.       Джеймс терпеливо слушает, и темные брови на его лице ломаются от непонятной Эби эмоции. Очень напоминало жалость и соболезнование, но на Марча это совершенно не походило. Сострадание не было его благодетелью. — Я думаю, что когда она узнала о том, что мой ребенок будет ребенком Майкла, то поняла, что ее планам не суждено сбыться. Иной причины, почему она решила избавиться от моего ребенка, я не вижу. — Бартоломью может стать твоей возможностью отомстить. — Ты серьезно? — Эби вскидывает на Марча возмущенный взгляд. — Предлагаешь мне убить кого-то постороннего, кому просто не повезло оказаться дорогим человеком для нее? Убить ребенка просто потому, что он для нее достаточно дорог, чтобы она испытала боль? Нет, уж лучше я собственноручно придушу эту паскуду, пока она будет спать! — И попадешь на растерзание взбешенному Майклу!       Они замолкают, вдоволь покричав друг другу в лицо. И Эби ловит себя на мысли, что ей немного обидно, что Марч кричит на нее.       Хобс требуется несколько минут и пару глубоких вздохов, чтобы прийти в себя и прогнать прочь раздражение по отношению к призраку. С ее стороны глупо было ожидать, что в плане, предложенном Марчем, не пострадает никто «лишний». — Я не хочу уподобляться ей, — едва слышно шепчет Эби, разглядывая собственные бледные до синевы пальцы.       Марч злорадно усмехается, сверкая безумным взглядом и провозглашает, на скромный взгляд Эби, слишком эксцентрично: — Чтобы победить монстра, нужно стать монстром.       Она щетинится подобно рассерженному зверю, приподнимает губы почти по волчьи, демонстрируя оскал вместо улыбки. — Ты как-то через чур самоотверженно ратуешь за убийство твоей бывшей жены. Не то, чтобы я не рада или не благодарна такому участию, но не пойми превратно, — Эби замолкает, красноречиво глядя на призрака, и по исказившимся чертам бывшего серийного убийцы понимает, что ее посыл дошел верно. — Скажи, Эби, кого ты перед собой видишь? — Марч поднимается с диванчика, где только что сидел с ней плечом к плечу.       Хобс разглядывает замершего перед ней мужчину внимательно, как никогда прежде. Вряд ли он ожидал услышать от нее предсказуемое и банальное «призрак». Так же, как едва ли ждал ответа: «мужчина». В вопросе Марча было куда более глубокое дно, и даже учитывая, что они только что повздорили на ровном месте, разочаровывать его всякими банальностями ей совершенно не хотелось. — Я вижу перед собой человека… Призрака, — поправляется Эби, чувствуя, что это все же имеет значение хотя бы для нее, — который ради собственных не совсем здоровых желаний готов пойти очень на многое.       Джеймс задумчиво хмурится, переваривая ее слова. Отмирает почти через пару минут и зло улыбается, делая шаг вперед и нависая над ней. — Как ты думаешь, способен ли я прощать предательства?       Хобс окидывает мужчину внимательным взглядом. Не потому, что ищет ответ — его она и так знает. Просто впервые за время их общения она чувствует рядом с ним вполне распознаваемый дискомфорт. Близко граничащий со страхом. — Ты могла бы подумать, что моя помощь носит исключительно благотворительный характер, — он присаживается рядом, не дожидаясь от Эби ответа, и приваливается грудью к ее плечу, крепко стискивая другое ее плечо крепкой рукой. Стискивая до боли. — Но твоя ошибка в том, что ты не понимаешь лишь одного — ты инструмент.       Марч оглаживает гладкую скулу Эби костяшками, порождая внутри какую-то болезненную, нервную дрожь. — Я мог бы сделать так, чтобы ты самозабвенно ринулась мстить Элизабет, уповая на то, что тебе это удастся. Но ты нравишься мне, Эби. Есть в тебе что-то, что вызывает интерес. А потому я хочу, чтобы после своей вендетты ты осталась жива.       Эби косит на мужчину напряженный взгляд и изо всех сил пытается справится с тем оцепенением, что порождает его близость. Марч подобен кобре, гипнотизирующей загнанного в угол зайца. — Так что, милая Эби, ты зря считаешь меня доброй крестной феей, пришедшей на помощь бедной девочке. Просто я нахожу наше сотрудничество выгодным, только и всего.